Южная Бессарабия

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Южная Бессарабия, в румынской историографии известнa под названием полоса Кагул — Измаил — Болград (рум. Districtul Cahul, Bolgrad și Ismail[1]) — участок суши, занимавший южную и восточную части историко-географической области Буджак в южной части Бессарабии. По итогам Крымской войны данная территория была передана Молдавскому княжеству в 1856 году. В результате объединения последнего с Валахией, эти земли вошли в состав вассальной Румынии. Берлинский трактат 1878 года вернул этот регион в состав Российской империи. Тем не менее, утрата контроля над данной территорией после 22 лет (1856—1878) управления ею продолжает болезненно восприниматься в некоторых общественно-политических кругах современной Румынии[2][3].





Политика

Молдавское княжество было заинтересовано в получении автономного доступа к бассейну Чёрного моря, а страны-победители Западной коалиции (Великобритания, Франция, Австрийская империя) — в ограничении российского контроля над стратегически важным устьем Дуная. Поэтому единственная подробная карта новой границы княжества (справа) была составлена в 1856—1857 году английскими чиновниками, которые надеялись остановить территориальную экспансию России. Поэтому данная территория получила важное стратегическое значение по результатам Парижский трактата, когда Россия была вынуждена передать три южных уезда Молдавскому княжеству, которое, как и княжество Валахия продолжали находиться в вассальной зависимости от Османской империи. При этом дельта Дуная, которая в 1829—1856 годах также принадлежала Российской империи, была возвращена ею в состав собственно Османской империи.

География

Полоса Кагул-Измаил-Болград имела площадь 10 288 румынских вёрст (то есть около 9 642 км²). Южная граница проходила по Килийскому гирлу реки Дунай. На запад естественной границей региона была река Прут, в восточной части — Черное море. Северная граница была сухопутной, следуя с севера на юг по линии Немцень — Болград, затем с запада на восток по линии Болград — Тузла (к западу от озера Алибей). В период румынской оккупации Бессарабии (1918—1940) эта территория была включена приблизительно (но не точно) в состав Кагульского и Измаильского округов королевства Румыния. В настоящее время входит в состав территории Республик Молдова (Кагул) и Украина (Болград и Измаил).

Управление

Интеграция данных территорий в состав Молдавского княжества, а затем и Румынии была довольно проблематичной из-за преимущественно нероманского национально-языкового состава их населения. Дело в том что в период первой российский власти между 1811—1856 годах мусульманское (татарско-ногайское) население всего Буджака эмигрирорвало, а их место заняли православные переселенцы из Болгарии (болгары, гагаузы, арнауты), а также других областей Российской империи (русские, украинцы) которые и создали русскоязычный характер этой области, сохраняющийся до наших дней. Романоязычное население было преобладающим в поселениях вдоль реки Прут от Кагула на севере до Рени на юге. К востоку от р. Кагул молодване и валахи практически не проживали. Экономическая отсталость и институциональная неразвитость Дунайских княжеств, которые к тому же продолжали оставаться в вассальной зависимость от мусульманской Османской империи, вызывала недовольство среди христиан Южной Бессарабии, родители которых приняли российское подданство с целью избавиться от османского ига.

Румынское правительство, зависимое от Османской империи, не вызвало доверия у русскоязычных жителей края, преобладавших к востоку от р. Кагул. В результате, начался их исход на север и восток, то есть в области, оставшиеся под управлением России. Среди некоторые этнических групп эта эмиграция приняла массовый характер. К примеру, половина российских албанцев-арнаутов, проживавших в селе Жовтневое (в османские времена известное как урочище Каракурт близ Болграда) в 1861-62 гг. переселилась в российское Запорожье (Приазовье)[5]. Болгары и гагаузы также уходили на смежную российскую территорию. Румынское правительство пыталось остановить эмигрантов, поскольку их массовых исход наносил урон и без того слаборазвитой экономике новопросоединённого края. Пользуясь своим автономным статусом в Османской империи, румынские власти открыли в крае болгарский лицей, что было бы немыслимой вольностью в самой Болгарии, тогда даже не имевшей никакой языковой или культурной автономии внутри Османской империи. Но болгары составляли лишь четверть населения края, а образовательные нужды русского, гагаузского и украинского населения из-за опасения роста реваншистких настроений игнорировались. Несмотря на послабления, населения края продолжало относится к румынским властей с подозрением: переход православной страны на латиницу в 1860-х годах только усилил это неприятие несмотря на административные попытки объединённых Молдавии и Валахии упорядочить управление этим регионом. Закон, изданный в 1864 году (так называемый закон Александру Кузы), подтвердил российскую практику деления на уезды (в румынской терминологии judeţe), которые в свою очередь распадались на волости (plase). К примеру, Кагульский уезд был разделён на три волости: Коштангалия (Coştangalia), Котул Морий (Cotul Morii) и Тигеч (Tigheci)[6].

Напишите отзыв о статье "Южная Бессарабия"

Примечания

  1. astra.iasi.roedu.net/constelatiiiesene/pdf/CI-Nr13Pag13-17.pdf
  2. [probasarabiasibucovina.ro/RepereIstorice.html Asociaţia Culturală Pro Basarabia şi Bucovina — Repere Istorice]
  3. [asociatiafostilorrefugiati.blogspot.ru/ Asociaţia Foştilor Refugiaţi 1940—1947]
  4. Parte din Harta Principatelor Unite ale României de Pr. George Filipescu-Dubău şi Anton Parteni-Antonin, Iaşi 1865
  5. [cyberleninka.ru/article/n/etnodemograficheskie-protsessy-sredi-bolgar-moldovy-i-ukrainy-v-seredine-xviii-xx-v Этнодемографические процессы среди болгар Молдовы и Украины в середине XVIII-XX В. - тема научной статьи по истории и историческим наукам, читайте бесплатно текст научно-иссле...]
  6. [limbaromana.md/index.php?go=articole&n=1478 Cahulul în timp şi spaţiu (II) — LimbaRomana]

Отрывок, характеризующий Южная Бессарабия

Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.