Южная Италия

Не следует путать с группой регионов Южная Италия.

Южная Италия (итал. Mezzogiorno, произн. Медзоджорно — букв. «полдень») — один из пяти экономико-географических регионов Италии, резко отличающийся от Северной Италии более низким уровнем урбанизации, индустриализации, экономико-социального развития, неблагополучной экологической и криминогенной обстановкой, политической нестабильностью. Также Южная Италия имеет отличия в демографическом, этнографическом и культурно-языковом плане. В России, странах СНГ и Балтии с Южной Италией и в особенности с её главным городом Неаполем и знаменитым островом Сицилия по-прежнему принято ассоциировать возникновение и развитие мафии. Южная Италия во многом продолжает олицетворять проблемы, связанные с пропастью, возникшей в 19-20 веках между более развитыми умеренными и более отсталыми тропическими широтами, только в пределах одного государства. Впрочем, Северную Италию от Южной отделяет своего рода буферная зона — целый ряд регионов смешанного и переходного развития, именуемый Центральная Италия.

Состав

Традиционно в состав Южной Италии географически включают южную половину Апеннинского полуострова, а исторически, политически и экономически — земли бывшего королевства Обеих Сицилий:

• Базиликата
• Кампания
• Калабрия
• Апулия
• Сицилия
• Молизе
• Абруццо

Ещё два региона — остров Сардиния, а также южную часть Лацио в целом также можно включить в состав Юга Италии по географическому и культурному параметрам, хотя и с некоторыми оговорками. При более либеральной трактовке многие регионы центральной Италии, особенно сельские, во многом схожи с Южной Италией. Более того, Юг Италии с его типично средиземноморской культурой во многом определяет идентичность всей страны и её образ, а также стереотипы в мире. Северная Италия гораздо больше противостоит югу и центру вместе взятым, хотя границы между ними довольно прозрачны и во многом условны.

Терминология

Итальянское название юга страны — Меддзоджорно — происходит от сложного слова, в состав которого входят два корня меддзо («mèzzo» /'mɛddzo/) «пол» и джорно («giórno»/'dʒorno/) «день». Итальянцы начали употреблять его вслед за Джузеппе Гарибальди, давшего солнечному и жаркому субтропическому югу подобное название. В последнее время, в связи с тем, что слово от частого употребления превратилось в клише с множеством негативных коннотаций (мафия, бедность, безграмотность, криминал), в более политкорректном языке современной Италии, особенно в статистических и государственных органах, употребляется термин Южная Италия (Italia Meridionale — Италия Меридионале). Сицилия, Сардиния и Лацио в этом случае в состав Южной Италии не включаются.

Культура

Стереотип культуры юга Италии сформировался в средние века, после объединения Королевства Обеих Сицилий и полного поглощения им романских, греческих, мусульманских и европейских влияний средневековья. То, что юг имеет очень своеобразный, отличный от севера, уклад жизни, большинство итальянцев, а также европейцев и американцев, осознало лишь в конце 19 — начале 20 веков. Культура юга страны в гораздо большей степени, чем севера страны, была ориентирована на типичные средиземноморские ценности, такие как приватность личностных и особенно внутрисемейных отношений над любыми институтами власти, законами и государством. Под влиянием ближневосточных стран и ислама, отношения между членами семьи традиционно строятся по принципам патриархата, а в общине — по линии патрон — ближайшее окружение — дальнее окружение, составляющие клан родственников и друзей. Это создало благоприятные условия для развития мафии, а вслед за ней беззакония. Женщины были в значительной степени отстранены от основополагающих событий общества, в том числе образования и работы, подобно большинству восточных стран. Эти черты делают Юг Италии больше похожим на такие страны как Португалия, Испания, Греция, Турция, страны Магриба в значительно большей степени, чем на север страны, хотя разницу между ними не стоит преувеличивать. И юг, и север, и центр страны в целом принадлежат к романо-средиземноморскому сообществу (см. Романская Европа). Всё же на юге, который часто сами итальянцы называют «латино», влияние кельтских и германских элементов было и остаётся минимальным, в то время как генетически и этнографически доминирует смесь греческих, романских, мавритано-африканских и балканских (албанских) элементов. Южан на Севере страны зачастую именуют «террони» — прозвищем, имеющим насмешливый или презрительный оттенок.

История

В историко-политическом смысле Италия разделилась на Северную и Южную во второй половине VIII века н.э.

Южная Италия в Античности и раннем Средневековье

В VIII веке до н.э. юг Апеннинского полуострова стал объектом греческой колонизации. Во второй половине века эта колонизация приняла столь широкий масштаб, что стала «Великой». На побережьях морей, омывающих юг полуострова, греками были основаны многочисленные города, в том числе Неаполь, Кротон, Сибарис, Бари. На Сицилии они основали Сиракузы, Мессину, Наксос и др.

Тогда же финикийцы колонизировали часть Сицилии, основав на её северном побережье город Палермо.

В первой половине III века до н.э. в результате серии военных походов Рим завоевал Великую Грецию, а в середине века в результате Первой Пунической войны отобрал у Карфагена Сицилию и Сардинию.

Во II веке до н.э. — I веке н.э. Южная Италия как часть Римской империи достигла наивысшего расцвета. Этот регион стал в империи основным производителем сельскохозяйственной продукции. Со времени поздней империи экономическая активность начала сдвигаться в северные провинции. Южная Италия, тем не менее, оставалась привлекательной для римской знати — здесь богатые римляне скупали латифундии и строили себе роскошные виллы.

После падения в 476 году Западной Римской империи вся Италия оказалось владением Одоакра, а после его свержения в 493 году была завоевана остготами Теодориха Великого. В 555 году Королевство остготов было уничтожено Византией, а уже в 566 году началось завоевание Италии лангобардами.

В середине VIII века почти вся территория Италии от Альп до Тарентского залива принадлежала лангобардам. Остались не завоеванными, хотя бы номинально принадлежащими Византии, Римская область, Венеция, Неаполь, Калабрия и южная часть Апулии (пятка «итальянского сапога»).

Южная Италия в VIII—X веке

Королевство лангобардов состояло из ряда довольно самостоятельных герцогств. В 755 году началось завоевание Италии франками. Тогда же в результате «Пипинова дара» в середине Апеннинского полуострова от Рима до Равенны возникло Папское государство, в географическом плане разделившее Италию пополам. Северная Италия была завоевана франками и включена в состав Франкского государства, и никаких собственно лангобардских территориально-политических структур там не осталось. Лангобардские герцогства в Южной Италии завоеваны не были, но они были поставлены франками в положение вассалов. При этом, поскольку Карл Великий объявил себя королём лангобардов, их герцоги стали называться князьями.

Сюзеренитет франков над Южной Италией был довольно формальным. Пока Франкское королевство являло собой единое государство, его король (с 800 года император) еще пытался установить реальную власть над Южной Италией, но с распадом Империи Карла Великого южноитальянские княжества стали вполне независимыми государствами, и между ними завязалось соперничество. Изначально главным среди южноитальянских лангобардских княжеств было Беневенто. В начале IX века границы города Беневенто значительно расширились, в нем были построены собор святой Софии и княжеский дворец — Беневенто на деле стал второй Павией. В годы правления Сикарда (832—839) это княжество, занимая практически всю территорию Южной Италии за исключением Неаполя и территорий, принадлежавших Византии, достигло вершины своего могущества.

В 849 году в результате десятилетней гражданской войны, конец которой положил король Людовик II Итальянский, княжество Беневенто разделилось — от него отделилось княжество Салерно. В 862 году от Салерно отложилась Капуя. В 899 году Капуя и Беневенто объединились в одно государство.

В 961 году Южная Италия была включена в состав Священной Римской империи. Император предназначал Южную Италию для борьбы с Византией (завоевания последних её владений в Италии), и выполнение этой задачи возлагалось на князя Капуи и Беневенто Пандульфа I Железная Голова. Для этого в 967 году к княжеству Капуя-Беневенто было присоединено франкское герцогство Сполето (титул герцога Сполето на тот момент был как раз вакантен). В 978 году после смерти бездетного князя Салерно это княжество тоже стало частью владений Пандульфа I. Так вся Южная Италия (кроме Неаполя и Амальфи) вновь оказались под властью одного правителя.

После смерти Пандульфа I его владения были разделены между его сыновьями и племянниками, которые сразу же начали междоусобные войны, что не только помешало завоеванию византийских владений в Южной Италии, но и привело к тому, что император Василий II смог возвратить себе часть прежних владений Византии в Южной Италии.

Норманнское завоевание Южной Италии

В областях Южной Италии, вернувшихся под власть Византии, лангобарды поднимали восстания. В 1017 году на помощь лангобардам из Нормандии пришел отряд норманнов. Вслед за этими первыми туда потянулись их соплеменники, чувствовавшие себя лишними на родине. На новом месте они вмешивались в тамошнюю внутриполитическую борьбу. В 1030 году предводитель норманнов Райнульф Дренго был вознагражден неаполитанским герцогом Сергием IV титулом графа Аверсы. В 1038 году император Конрад II подтвердил графское достоинство Райнульфа I. Так в Южной Италии возникло первое норманнское территориально-политическое образование.

В 1040 году норманны приняли участие в очередном восстании лангобардов против византийцев. Это восстание было успешным, и его результатом стало образование графства Апулия. Первым графом Апулии стал Вильгельм Отвиль Железная рука.

Изначально оба норманнских графа были в вассальной зависимости от князя Салерно Гвемара IV. В 1047 году они были освобождены императором Генрихом III от вассальной клятвы Гвемару IV и дали клятву императору. Таким образом норманнские графства Аверса и Апулия были уравнены в статусе с лангобардскими княжествами Южной Италии. Подчинив себе норманнские графства Южной Италии, Генрих III сразу же натравил их на Беневенто, находившееся формально в вассальной зависимости от папы.

В 1046 году в Южную Италию прибыл Роберт Отвиль по прозвищу Гвискар, брат Вильгельма I Железная Рука. Граф Апулии согласился принять брата только в качестве обычного рыцаря без предоставления ему какого-либо титула и земли. Ему было поручено командовать гарнизоном в одной недавно завоеванной калабрийской крепости.

Графство Апулия не было наследуемым. В 1057 году Роберт Отвиль был избран новым графом Апулии. При этом оказались оттеснены сыновья предыдущего графа, что сделало их опорой апулийских баронов, недовольных Робертом. На этот момент под властью Византии оставалась большая часть Калабрии и несколько городов на южном побережье Апулии, а единственным независимым лангобардским княжеством в Южной Италии было Салерно. Папа Николай II был согласен передать Южную Италию и Сицилию Роберту и в 1059 году даровал ему титул герцога Сицилии, а тот принес папе вассальную присягу за этот остров.

К 1060 году нормандцы практически вытеснили византийцев из Калабрии. С 1068 года из-за наступления на Византию турок-сельджуков византийцы были вынуждены ослабить своё сопротивление нормандцам в Южной Италии, и за два года Роберт полностью вытеснил византийцев из Калабрии, а в 1071 году взял Бари, последний их оплот в Италии. Установить прочный союз с князем Салерно Гизульфом II Роберту не удалось. Тот в тайне от Роберта поддерживал мятежных баронов Апулии и заключил с папой Григорием VII альянс против норманнов. В 1071 году Роберт присоединил Салерно к своим владениям. В 1080 году папа Григорий VII примирился с Робертом.

Получив титул герцога не завоеванной пока еще Сицилии, Роберт считал себя законным повелителем её и искал повода начать завоевание. Сицилийский эмират к этому времени фактически распался на три части, и все они находились в состоянии конфликта друг с другом. В 1061 году правитель Катании и Сиракуз, потерпев сокрушительное поражение от одного из своих коллег-соседей, обратился к Роберту с просьбой о помощи. Это был подходящий повод для войны, и норманны вторглись на Сицилию, без боя взяв Мессину.

В силу постоянной занятости Роберта на континенте, завоевание Сицилии в основном вел его младший брат Рожер. В 1072 был взят Палермо, и этот город стал столицей Южной Италии. В 1090 году, уже после смерти Роберта, под власть Рожера добровольно перешел последний свободный город Сицилии Ното. В 1091 году норманны отвоевали у мусульман Мальту.

В 1127 году умер герцог Апулии Вильгельм II, и через три года Апулия и Сицилия объединились под властью его кузена, графа Сицилии Рожера II.

Неаполитанские герцоги дольше всех своих соседей сохраняли независимость от норманнов. Лишь в 1137 году Сергий VII признал своим сюзереном Рожера II.

В 1157 году в состав Сицилийского королевства вошло графство Аверса.

Королевство Сицилия и Неаполитанское королевство

В конце XII века пресеклась мужская линия династии Отвилей. В живых из ближайших претендентов на сицилийский престол была дочь короля Рожера II Констанция, супруга императора Генриха VI Гогенштауфена, и политическая борьба завершилась победой их сторонников. При сыне и наследнике Генриха VI Фридрихе II была полностью сломлена феодальная оппозиция королевской власти, и Сицилийское королевство превратилось в наиболее централизованное европейское государство периода Высокого средневековья.

Опираясь на своё Сицилийское королевство, Фридрих II стремился подчинить своей власти всю Италию. Это вызвало длительную борьбу как с Ломбардской лигой, так и с папами, которые вообще не признавали права Гогенштауфенов на Сицилию. Папа Урбан IV незаконно передал Сицилию Карлу Анжуйскому, брату короля Франции Людовика IX. В 1266 году французы пришли в Южную Италию, и Карл вступил на сицилийский престол.

Недовольство деспотической властью французов привело в 1282 году к восстанию и последующей войне. Не будучи в состоянии в одиночку одолеть Карла Анжуйского, восставшие предложили Сицилийскую корону арагонскому королю Педро III. Тот принял предложение, и его армия взяла под свой контроль весь остров. Карл I Анжуйский сохранил контроль только над материковой частью Южной Италии, сделав Неаполь своей резиденцией. Война за Сицилию между анжуйцами и арагонцами продолжалась до 1372 года.

Неаполитанское королевство Карла I Анжуйского, находясь под номинальным сюзеренитетом папы, являлось целостной сильной державой, имевшей вес в средиземноморской политике. Нарушения в ходе престолонаследия привели к тому, что к 1370-м годам на неаполитанской внутриполитической арене оказались две династии с приблизительно равными правами на престол, что породило кризис, продолжавшийся более шестидесяти лет и приведший к экономическому ослаблению государства, потере влияния в международных делах и в конце концов к потере независимости — в 1435 году вся Южная Италия оказались под арагонской короной.

Время правления Альфонса V Арагонского (1435—1458) явилось "золотым веком" Южной Италии, а Неаполь сделался центром его средиземноморской державы, включавшей в себя Арагон, Каталонию, Майорку, Сицилию, Сардинию и Южную Италию. После его смерти Сицилия, как наследственное владение, перешла к его брату Хуану, а завоеванный Неаполь король отдал незаконнорожденному сыну Фердинанду.

В 1494 году права на Неаполь неудачно предъявил французский король Карл VIII. После первой итальянской войны вся Южная Италия вновь оказалась в одних руках — сначала Фердинанда II Арагонского, а потом Габсбургов.

В XIII веке произошел перелом в развитии Южной Италии. Если до этого времени Южная Италия находилась на приблизительно одном уровне экономического развития в сравнении с остальным полуостровом и вообще Европой, а по уровню урбанизации, развитию городской материально-денежной и духовно-образовательную культуры даже на более высоком, то затем начался многовековой период упадка.

Южная Италия в XVIII—XIX веке

После войны за испанское наследство Неаполь отошел к Австрии, а Сицилия сначала к Савойе, а потом тоже к Австрии. К этому времени вся Южная Италия стала второстепенной для мировой политики сценой.

В 1793 году неаполитанский король Фердинанд IV и королева Мария Каролина присоединились к антифранцузской коалиции и начинали активно преследовать подозреваемых в симпатиях к якобинской Франции. Несмотря на это, в Неаполитанском королевстве республиканцы получили серьёзную опору, причем среди аристократии, и в январе 1799 года при помощи французских революционных войск изгнали короля Фердинанда и учредили республику. Однако уже в июне Фердинанд вернулся в Неаполь, а лидер республиканцев аристократ Этторе Карафа был казнен.

В 1805 году Неаполитанское королевство приняло участие в войне третьей коалиции против Наполеона. Эта война закончилась для союзников поражением, а для Фердинанда – очередным изгнанием из Неаполя. Французы провели на юге Италии ряд важнейших реформ. Была отменена феодальная зависимость, проведена судебная реформа, реорганизованы латифундии, плодородные земли стали дробиться на мелкие владения. Это привело к оживлению экономики региона. В 1806 году Наполеон I отдал корону Неаполитанского королевства своему старшему брату Жозефу, а через два года передал её своему маршалу Мюрату. В 1815 году Мюрат поднял оружие против европейских держав в поддержку высадившегося во Франции Наполеона. После его разгрома при Ватерлоо, Мюрат был свергнут, а Неаполитанский престол был возвращен испанской короне. После поражения Наполеона в 1815 году в Неаполь возвратился король Фердинанд.

Революционные события в Европе 1848 года отозвались в Южной Италии крестьянскими волнениями в Калабрии.

3 августа 1860 года близ Реджо впервые высадились гарибальдийцы.

Объединение Италии негативно сказалось на экономике Южной Италии — слаборазвитая промышленность, ещё существовавшая при неаполитанских Бурбонах, не выдерживала конкуренции с предприятиями Севера.

Сильное греческое влияние, в том числе и христианство, продолжали сохраняться в регионе даже после падения Римской империи, так как Южная Италия после Готских войн Юстиниана отошла к Византии и избежала того резкого падения уровня жизни и диктата германцев в ходе Великого переселения народов как другие западные провинции империи (например, Галлия и Падания). Большинство источников, особенно англоязычных, зачастую формируют о Южной Италии крайне превратные представления, равно как и в целом о Византии, которая управляла регионом в 5-11 веках. Однако, нужно учитывать, что подобная картина отсталости и застоя, стала характерна для Южной Италии лишь во времена позднего средневековья. Вплоть до 13 века, по сравнению с остальным полуостровом, и Северной Европой вообще, Южная Италия имела более высокий уровень урбанизации, развитую городскую, материально-денежную и духовно-образовательную культуру, сохраняемую здесь византийцами в более или менее нетронутом виде со времён Римской империи, большая часть которой лежала в руинах. Тем не менее, именно эта сохранность и неприятие перемен, а также усиливающая ориентализация быта и культуры южных итальянцев и греков, в конечном счёте привела к тому, что Южная Италия потеряла конкурентоспособность, способность меняться, и, замкнувшись в себе, так и не смогла продвинуться дальше. Особенно противоречивым оказался в глазах многих историков так называемый арабо-мавританско-мусульманский период истории региона, особенно затронувший Сицилию. Здесь, как и в Испании, Португалии и Греции, мусульманское господство имело неоднозначный характер. С одной стороны, мусульмане помогли Южной Италии сохранить сеть густонаселённых городов римской эпохи и дали толчок развитию пригородного сельского хозяйства, построив развитую ирригационную сеть, привезя и культивируя многие субтропические культуры (апельсины, гранаты, хурму, мандарины и т. д.). С другой стороны, мусульманские правители были слабо заинтересованы в промышленности, функциональности различных политических институтов, решении проблем занятости быстрорастущего сельского населения. Да и модель урбанизации и сельского-городского обмена носила в основном типично азиатский аграрный характер, центром которого оставался восточный базар. Арабское владычество также закрепило патриархат и патронат, развитый ещё в позднеримские времена. Всё это наследие предрекало региону не самое светлое будущее даже после ухода мусульман.

Византийцы не сумели до конца ликвидировать власть мусульман в Южной Италии поскольку Византия сама подверглась влиянию интенсивной второй волны исламизации в XI-XV веках. Роль крестоносцев взяли на себя испанцы и каталонцы, только что сами освободившиеся от власти мусульман (см. Реконкиста), а также норманны. Последним удалось окончательно выбить византийцев в сражении у Бари в 1071 году и объединить южную половину полуострова вместе с Сицилией. Новообразованное Сицилийское королевство на некоторое время стало частью испанской короны, а затем независимым королевством вплоть до слияния Италии в единое государство в конце XIX века. Именно в этот период позднего средневековья в южной Италии окончательно сформировался весь спектр характеристик региона и его непростое будущее. Уже к началу XIII века стало очевидно, что кустарно-аграрная экономика юга сильно отстаёт от гибкой, более разнообразной и более динамичной модели северных регионов с их международной торговлей, подвижными банковским и биржевым отраслями, многочисленными финансовыми операциями, растущим потребительским спросом, ростом экономической активности всех слоев населения. Более того, густая речная сеть севера страны и хорошее увлажнение привели к восстановлению и росту крупномасштабного сельскохозяйственного производства в долине По и её притоках, а также увеличению поголовья крупного рогатого скота. Получаемое продовольствие в свою очередь смогло прокормить население многих городов-государств, которые как грибы после дождя возникали на севере страны. В центре такого города кипела активная финансовая деятельность, поощрялось частное предпринимательство. Между городами, специализирующимися на производстве определённой продукции, пролегла сеть дорог и торговых путей. Положение на юге обстояло иначе. Здесь скудные почвы и постоянные засухи не смогли существенно увеличить производство сельскохозяйственной продукции после ухода мусульман. Города юга, возникшие в основном ещё во времена ранней античности, к началу Нового времени устарели в моральном и архитектурном плане, в отсутствие капитального ремонта представляя собой полуразвалившиеся нагромождения кубических строений с узкими неудобными улочками. Большинство городов так и не сумели получить стимул к развитию, поэтому вся основная экономическая жизнь региона переместилась в столицу — город Неаполь, который затмил все другие города и стал одним из крупнейших городов Европы. В условиях пониженной конкурентоспособности, Королевство Обеих Сицилий проводило политику самоизоляции, усиливая роль государственной системы контроля за экономикой, что позволяло стране оградиться от мира стеной пошлин, тарифов и квот на ввоз иностранной продукции.

Объединённая Италия

Несмотря на своё огромное символическое значение, объединение итальянских земель в одно государство в конце XIX века имело в целом негативные последствия для королевства. После объединения, хрупкая экономика Южной Италии лишилась той поддержки, которую она имела в период протекционизма и оказалась беззащитной в условиях нового этапа империалистического капитализма. После массового разорения крестьян и кустарей, которые более не смогли конкурировать с севером страны, начался самый неспокойный период в истории края. Поначалу наступило время массовой эмиграции его населения. Поскольку предприятия на севере не смогли дать работу всем желающим, итальянцы массово ринулись осваивать новые земли в западном полушарии. Итальянцы и их потомки италоамериканцы стали одной из самых многочисленных категорией иммигрантов в США в 1900—1960 годах. В конце XIX— начале XX веков итальянцы также составили большинство иммигрантов в Аргентину, Уругвай и Бразилию, где влияние их языка и традиций стало наиболее сильным. Значительное их количество отправилось также во Францию. После ослабления интереса к этим странам и Америке вообще во второй половине XX века, итальянцы устремились на заработки в Германию, Швейцарию (где уже имелась община италошвейцарцев), Люксембург, Бельгию, Канаду, Австралию, Великобританию и другие страны. Эмигранты, особенно с юга Италии, на новом месте приносили немало проблем властям. Местное население раздражали их экспансивность, шумность и эмоциональность, а также часто встречающаяся безграмотность, отсутствие технических навыков, образования, засилье клановости, непотизма и мафии. Внутри самой Италии эти проблемы зачастую приводили к нежеланию севера иметь какие-либо контакты с югом вплоть до идеи провозглашения независимого североитальянского государства.

Проблемы Юга Италии

В конце 1990-х — начале 2000-х гг., благодаря субсидиям Евросоюза, югу страны удалось продвинуться в некоторых областях экономики и социальной сферы. Отчасти это произошло благодаря сильному падению рождаемости, которая теперь, однако, грозит сильным старением населения, так как число новорожденных в Южной Италии в 2013 году опустилось до рекордно низкой отметки в 177 тысяч человек. Несмотря на субсидии Евросоюза, проблема диспропорционального развития Южной Италии по-прежнему актуальна. По данным статистического бюро страны, регионы юга занимают 40 % площади страны и составляют 37 % её населения, однако их официальный легальный вклад в ВВП страны в наши дни составляет всего около 24 %. (Нелегальный сектор экономики (чёрный рынок, деятельность мафии и т. д.) составляют около 1/3 ВВП юга). В 2007-2014 гг. ВРП Южной Италии сокращался интенсивными темпами. В одном только 2013 годы падение местного ВП достигло 3,5%. Не менее остро стоит проблема утилизации отходов, антисанитарного состояния многих городов. Наглядным тому подтверждением стал так называемый мусорный кризис в Италии. Для досконального изучения проблем Южной Италии в 1946 году была основана ассоциация Svimez.

См. также

• Северная Италия
• Центральная Италия
• Островная Италия
• Оппозиция Севера и Юга
• Романские народы

Отрывок, характеризующий Южная Италия

Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.


Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»
– Dites au roi de Naples, – строго сказал Наполеон, – qu'il n'est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon echiquier. Allez… [Скажите неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…]
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.