Южная Лифляндия

Микрорайон

Южная Лифляндия
Город:	Большой Камень
Дата основания:	1899
Координаты:	43°04′34″ с. ш. 132°19′23″ в. д.43.075983° с. ш. 132.323120° в. д. / 43.075983; 132.323120
Прежний статус:	посёлок
Год включения в черту города:	1987
Почтовые индексы:	692804
Телефонные коды:	42335

Ю́жная Лифля́ндия — отдалённый микрорайон города Большой Камень, ранее бывший отдельным посёлком Шкотовского района Приморского края.

История

Российская империя

В рамках программы переселенчества в Цемухинской волости были определены 2 участка для переселения эстов: Морской (Лифляндский), площадью 4997 десятин, и Гористый (Эстляндский), площадью в 2643 десятины. Первые 26 эстонских переселенцев в составе 10 семей спустились в сентябре 1899 года на берег бухты Андреева. На Морском участке поселилось 6 семей, а на Гористом — 4 семьи. За последующие два года население увеличилось ещё на 20 семей — 11 в 1900 году и 9 в 1901 году.

Советский период

Весной 1924 года был образован Лифляндский сельсовет, сформированы четыре артели: «Лифляндец-1» (бухта Андреева), «Лифляндец-2» (бухта Большого Камня), «Приморец» (бухта Суходол) и «Эрингас» («селёдка» с эстонского; бухта Пяти охотников). В декабре 1929 года артели были объединены в колхоз «Лифляндец», переименованный в феврале 1931 года в «Новый мир». В том же 1931 году центральная усадьба колхоза была перенесена в бухту Южная, где и находится по сей день, и вокруг которой вырос современный посёлок. В тот же год была построена верфь в бухте Южная (до этого уже были построены верфи в бухтах Андреева, Подъяпольского и Большого Камня), которая изготавливала суда не только для себя, но и на продажу. К концу 1935 года на балансе колхоза находилось 61 судно (в том числе несамоходные) — все собственного производства. В 1938 году была создана Шкотовская моторно-рыболовная станция, куда был передан весь флот. Вскоре станция была переведена в бухту Подъяпольского (ныне Приморский межколхозный судоремонтный завод).

В 1935 году был построен клуб, в котором также размещались библиотека (с литературой на эстонском, корейском и русском языках), фотолаборатория и начальная школа. Примерно в то же время был устроен первый магазин, а до этого все покупки совершались в Петровке.

В начале октября 1938 году в посёлок пришли репрессии: в числе прочих были арестованы экс-председатель колхоза, председатель Шкотовской МРС и Лифляндского сельсовета Юган Ганслеп (умер на Колыме в 1941 году) и первый большевик посёлка Исаак Пихель — всего более 60 человек. Всего в 1938 году село потеряло более 200 эстонцев, молдаван и корейцев, а на замену им прибыло около 100 русских. Во время Великой Отечественной войны село потеряло на фронтах 42 человека из 82 отправленных.

26 июня 1940 года Шкотовский райисполком утвердил генплан центра колхоза, предусматривающий строительство 218 жилых домов и около 40 других объектов. К концу 1930-х годов, несмотря на волну репрессий, колхоз стал весьма успешен. В его распоряжении имелось 40 гектар пахотной земли, 180 гектар сенокоса, 30-40 коров, 54 лошади. Оборот колхоза достигал 200 тысяч рублей, а в 1940 году колхоз выловил почти 3169 тонн рыбы (однако из-за колебаний численности иваси в 1941 году общий улов составил всего 960 тонн). За десять лет средняя зарплата колхозника выросла в 5 раз — со 107 до 560 рублей. Немалый доход приносило и садоводство — до 60 тысяч рублей в год, а производство мёда доходило до двух с половиной тонн.

8 июня 1961 года решением крайисполкома № 536 Лифляндский сельсовет был упразднён, а его территория передана Большекаменскому поссовету.

12 декабря 1986 года Шкотовским райисполкомом было подано прошение в Примкрайисполком об исключении Южной Лифляндии из учётных данных, как фактически слившейся с Большим Камнем. Село Южная Лифляндия включено в состав рабочего посёлка Большой Камень 16 января 1987 года решением Приморского крайисполкома № 2.

Население

На 1 января 1915 года в в Лифляндии был 141 двор с 455 жителями, а уже в 1927 году — 736 человек.

В 1941 году этнический состав колхоза выглядел так: эстонцы — 324, русские — 240, украинцы — 69, молдаваны — 64 человека.

Культура

До Сталинских репрессий посёлок являлся уникальным местом, где сошлись несколько культур и языков — русский, эстонский, молдавский, китайский и корейский. Некоторые из жителей колхоза могли разговаривать на четырёх языках.

Образование

Первая одноклассная школа (Северо-Лифляндская) была открыта в бухте Большие Куши (ныне Большой Камень) в 1909 году. Школа не имела отдельного здания и располагалась в частном доме, обучение велось на русском языке. Уже в 1910 году была построена новая школа, в которой преподавали и на эстонском, и на русском языках. Также среди предметов был английский язык и православное учение. В 1919 году в бухте Южной была открыта Южно-Лифляндская школа, которая размещалась в пустовавшем трёхкомнатном доме; занятия проводились на эстонском языке, а русский был отдельным уроком. После отъезда семьи учителей из Северо-Лифляндской школы в 1927 годы, обе были объединены в Южно-Лифляндскую школу. В 1932 году, став четырёхлетней, Южно-Лифляндская школа была перенесена в новое здание клуба колхоза «Новый мир», а чуть позже в два новых одноэтажных здания.

До конца 1930-х годов в школах сохранялось преподавание на национальных языках.

Новое капитальное двухэтажное здание было построено по инициативе колхоза и открыто 10 ноября 1966 года. И по настоящее время в нём находится средняя (с 1991 года) школа № 8.

Экономика

• Рыболовецкий колхоз «Новый мир».

Транспорт

Микрорайон связан с городом двумя автобусными маршрутами: № 1 (Большой Камень — Новый мир) и № 117 (Большой Камень — Подъяпольское).

Панорама Южной Лифляндии

Литература

• Вальдман Ю. Новая родина. Эстонцы на берегу Японского моря. — Большой Камень, 2009. — 32 с.
• Бельцова Е. Г. Корни. Семья Шоберг от Эстонии XVIII века до дальневосточной Лифляндии XX века. — Владивосток: ДВФУ, 2014. — 64 с. — ISBN 978-5-7444-3365-9.
• Вальдман Ю. [vzmorye.info/raznoe/tvoem-yuzhnaya-liflyandiya.html Что в имени твоем, Южная Лифляндия?] // Взморье : газета. — Большой Камень.

Отрывок, характеризующий Южная Лифляндия

«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.