Южно-французская операция

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Южно-французская операция
Основной конфликт: Вторая мировая война

Карта боевых действий.
Дата

15 августа14 сентября 1944

Место

Южная Франция

Итог

Решительная победа союзников. Падение Режима Виши.

Противники
Британская империя:

США США
Сражающаяся Франция Сражающаяся Франция

Третий рейх Третий рейх
Французское государство
Командующие
Дуайт Эйзенхауэр
Джейкоб Диверс
Александр Патч
Жан де Латр де Тассиньи
Мейтленд Вильсон
Герд фон Рундштедт

Йоханнес Бласковиц

Силы сторон
175,000—200,000 в первом эшелоне.

324,000 к 1 сентября.

более 500,000 к моменту завершения операции.[1]

100,000 человек (В начале операции)

300,000 человек (к концу операции)[1]

Потери
7,700 погибший,

22.000 раненых и пропавших без вести

Остальные:

10.000 погибших, раненых и пропавших без вести[1]

7,000 убитых,

20.000 раненых,

130.000 пропавших без вести и пленных[1]

 
Средиземноморский театр военных действий Второй мировой войны
Средиземное море Северная Африка Мальта Греция (1940) Югославия Греция (1941) Ирак Крит Сирия-Ливан Иран Италия Додеканесские острова Южная Франция

Южно-французская операция, известная также как «операция Драгун», англ. Anvil Dragoon — вторжение войск антигитлеровской коалиции в южную Францию, состоявшееся 15 августа 1944 года. Операция явилась частью действий союзников на средиземноморском и западноевропейском театрах военных действий Второй мировой войны. Высадка была произведена между Тулоном и Каннами.

Операция «Драгун» является крупнейшей в истории морской десантной операцией в Средиземноморье. К моменту завершения операции в Южной Франции высадились американские и французские войска численностью в 21 дивизию.





Предыстория

После падения Франции в июне 1940 года территорию Южной Франции контролировало марионеточное правительство Виши, а северную часть страны оккупировала Германия. После высадки американских и британских войск в Марокко и Алжире в ноябре 1942 года немцы оккупировали и южную часть Франции, чтобы прикрыть побережье на случай высадки союзников. В течение 1943 и первой половины 1944 года в ходе Мароккано-алжирской и Тунисской кампании, и затем Итальянской кампании все побережье Северной Африки и большая часть Южной Европы (Сицилия, Сардиния, Корсика и Южная Италия) оказались под контролем Союзников.

Планирование операции

Планирование Южно-французской операции началось в конце 1943 года. На стадии планирования операция называлась «Энвил», позже ей дали название «Драгун». Сначала операцию хотели провести в мае 1944 года, как отвлекающий манёвр перед высадкой в Нормандии. Но из-за нехватки десантных судов весной 1944 года, пришлось перенести операцию «Драгун» на июль. Между союзниками возникли разногласия в стратегии: британское руководство (прежде всего Черчилль) требовало отмены операции из-за затянувшейся Итальянской кампании и использования предназначенных для неё войск для операций на Балканах. Французское руководство (Шарль де Голль) и американское руководство (прежде всего генералы Эйзенхауэр и Брэдли) настаивали проведении высадки на Ривьере, а операции на Балканах американцы и французы считали бесполезной авантюрой.

Дуайт Эйзенхауэр неоднократно спорил с Черчиллем: «Новая обстановка породила одну из самых длительных дискуссий, какие у меня были за всю войну, с премьер-министром Черчиллем. Этот спор, начавшийся почти случайно и совпавший с нашим прорывом вражеской обороны в конце июля, тянулся в течение первых десяти дней августа. Одна беседа длилась даже несколько часов…»[2].

Из Средиземноморья кратчайший путь до Третий рейх проходит именно через Юг Франции по долине Роны. Остальные же пути либо слишком длинные (с Балканского полуострова), либо мешают горы (через Альпы в Италии). Французская Ривьера — это единственное место в Средиземноморье откуда войска союзников кратчайшим путём попадут в Западную Европу и создадут прямую угрозу Германии. Высадка на Ривьере является связующим звеном между Средиземноморским и Западноевропейским театрами военных действий, а все остальные операции в Средиземном море являются второстепенными.

Нужно было обязательно провести как Нормандскую так и Южно-французскую операции. Если провести только высадку в Нормандии, войска союзников при наступлении к французско-германской границе получили бы слишком растянутый правый фланг и потратили бы слишком много времени из-за растянутых коммуникаций. А войска высадившиеся в Южной Франции как раз и должны обеспечить правый фланг Западного фронта, и предоставить союзникам такое преимущество как крупный морской порт Марсель для снабжения войск. Поэтому операция «Драгун» была исключительно важна.

Эйзенхауэр во время спора с Черчиллем привел несколько убедительных доказательств: «Пока не захватим Марсель, мы не сможем ускорить прибытие американских дивизий из США. Вступление значительных сил в Южную Францию окажет определенную поддержку нашим операциям на севере в оперативном и стратегическом отношении. Во-первых, они обеспечат прикрытие правого фланга, когда мы развернем наступление на центральную часть Германии. Во-вторых, примкнув к нашему правому флангу, эти войска совместно с нами автоматически отсекут все западные районы Франции и уничтожат оставшиеся там вражеские соединения. В результате союзники освободят всю Францию. Отказавшись от операции „Драгун“, мы были бы вынуждены защищать свой правый фланг на всем протяжении от основания полуострова Бретань до самых передовых рубежей наших наступающих войск. Это означало бы пассивное использование большого числа наших дивизий на правом фланге против небольшого числа мобильных войск противника»[3].

Генерал Брэдли также отметил, что: «Если бы южная часть Франции была оставлена в руках немцев, как предлагал Черчилль, то Эйзенхауэру пришлось бы растянуть коммуникации по всей Франции, имея открытый фланг протяженностью 800 километров от Бретани до швейцарско-германской границы. Для защиты этих линий коммуникаций от вражеского нападения потребовалось бы выставить заслон вдоль всего их фланга. В конечном счете Эйзенхауэру пришлось бы послать для борьбы с противником в южной части Франции целый корпус, если не больше»[4].

В пользу операции было ещё три причины: прорыв союзников под Монте-Кассино 18 мая 1944, освобождение Рима 4 июня 1944 и прорыв в Нормандии после операции «Кобра» 25 июля 1944. В итоге американцы и французы добились своего и было принято решение о проведении операции. 3-я, 36-я и 45-я американские, 1-я французская и 3-я алжирская пехотные дивизии были отозваны с Итальянского фронта и стали готовиться к высадке на Ривьере.

На Корсике 1 августа 1944 была сформирована 6-я группа армий союзников которой командовал генерал-лейтенант Джейкоб Диверс. Она известна также как «Южная группа армий», или «Тактическая группа 88». Сначала она подчинялась Средиземноморскому командованию союзников («AFHQ» — Allied Forces Headquarters), — верховный главнокомандующий генерал Мейтленд Вильсон. Через месяц после высадки 6-я группа армий перешла в подчинение Западноевропейского командования союзников («SHAEF» — Supreme Headquarters, Allied Expeditionary Forces) — верховный главнокомандующий генерал Эйзенхауэр. 6-я группа армий состояла из двух армий: 7-й американской (командующий генерал Александр Патч) и французской армии «Б» (генерал Жан де Латр де Тассиньи), состояли они преимущественно из войск взятых с Итальянского фронта, дополнительные дивизии были привезены из США и Северной Африки. Большинство соединений 6-й группы армий до этого воевали в Северной Африке и в Италии и обладали солидным боевым опытом, это касается прежде всего 3-й, 36-й и 45-й американских дивизий. Опыт личного состава является одной из причин успеха операции.

После высадки в Нормандии большое количество десантных кораблей было направлено из Ла-Манша на Средиземное море. С падением Шербура в конце июня 1944 года корабли огневой поддержки также стали уходить на юг[5].

Высадка

Высадка проводилась в регионе Прованс-Альпы-Лазурный Берег, на фронте шириной 30 миль, между Тулоном и Каннами, так как этот участок побережья был в радиусе действия союзных истребителей базировавшихся на Корсике. Обстановка на солнечном побережье Южной Франции оказалась куда более благоприятной для вторжения, чем в дождливой Нормандии. Хорошие погодные условия благоприятствовали действиям авиации союзников, районы высадки Ривьеры были надежнее защищены от ветров и штормов, чем на севере, крутой уклон дна и небольшая амплитуда прилива затрудняли постановку подводных заграждений, благодаря чему крупные суда могут ближе подойти к берегу. Все это является несомненными преимуществами в бою, и союзники воспользовались ими в полной мере.

Перед рассветом 15 августа 1944 года возле города Ле-Мюи в 10 милях от побережья была высажена 1-я воздушно-десантная тактическая бригада, состоящая из американских и британских частей. Флот союзников под командованием адмирала Хьюитта включал французский корабль «Lorraine», британский «HMS Ramillies», и американские «USS Texas», «Nevada» и «Arkansas», более 50 крейсеров, 7 авианосцев, и множество других судов поддерживающих высадку. 1300 бомбардировщиков, вылетевших из Италии, с Сардинии и Корсики, появились над участками высадки в сопровождении истребителей. Бомбардировка с воздуха почти не прекращалась до 07.30. Затем самолеты ушли, и в действие вступила корабельная артиллерия. В течение двух часов перед высадкой морского десанта флот обстреливал немецкие позиции на побережье. Корабельная артиллерия вела огонь по местам скопления войск противника, а также по заминированным участкам побережья — минные поля были расчищены практически на всех участках высадки подрывами фугасных снарядов. В течение всей операции в море у побережья находилось соединение в составе семи английских и двух американских эскортных авианосцев.

Главные силы союзников высадились 15 августа 1944 года в 8:00 утра. Первый эшелон десанта состоял из VI американского корпуса включавшего 3-ю, 36-ю и 45-ю пехотные дивизии (прибыли с Итальянского фронта), усиленного французской 5-й бронетанковой дивизией.

3-я дивизия высадилась возле города Кавалер-сюр-Мер (сектор «Alpha»), 45-я возле Сен-Тропе (сектор «Betta»), а 36-я в бухте Фрежюс у города Сен-Рафаэль (сектор «Camel»). На первых двух участках сопротивление было очень незначительным. Но 36-я дивизия столкнулась с трудностями: в восточной части сектора союзники высадились на побережье, а в западной части сектора «Camel» немецкая береговая артиллерия обстреливала побережье. Огонь противника оставался ещё настолько сильным, что минные тральщики не могли начать траление в бухте. И поэтому высадку западной группы по приказу адмирала Льюиса перенесли в восточную часть сектора «Camel». Высадившиеся части 36-й дивизии начали наступление на запад и атаковали немецкие позиции в западной части сектора «Camel», немецкая артиллерия была уничтожена и союзники полностью закрепились на плацдарме.

Во втором эшелоне 16 августа высадился 2-й французский корпус(1-я французская, 3-я алжирская под командованием генерала де Монсабера, 9-я колониальная дивизии), а также 1-й французский корпус и дополнительные американские части. В то же время активизировались действия французских партизан.

Французские дивизии, высадившиеся во втором эшелоне, между тем быстро продвинулись на запад в направлении Тулона и Марселя. Парашютисты в это время нанесли удар в противоположном направлении и вышли к Каннам и Ницце. Для захвата Тулона и Марселя потребовались объединенные наступательные действия сухопутных и авиационных сил при поддержке кораблей флота[6].

После высадки

После прорыва 6-й группы армий союзников с южного побережья Франции и наступления 12-й и 21-й групп армий из Нормандии, общая обстановка на Западном фронте для немцев складывалась неудачно и немецкая группа армий «G» (1-я и 19-я армии) стала отступать. Остались на месте только гарнизоны в Тулоне и Марселе. 28 августа французский 2-й корпус при поддержке партизан, и кораблей американского флота освободил Тулон и Марсель. Американцы тем временем наступая по долине реки Роны, достигли городов Гренобль, Валанс, и Монтелимар, и успешно отразили атаку немецкой 11-й танковой дивизии возле Монтелимар. В тот же день парашютисты из 1-й воздушно-десантной тактической бригады вошли в Канны, а 30 августа освободили Ниццу. В Западных Альпах на французско-итальянской границе были размещены французские горнострелковые части для отражения возможных нападений на линии снабжения союзников со стороны немецких войск группы армий «С», находившихся в Италии. 3 сентября союзники освободили Лион, а 11 сентября возле Дижона соединились с правым флангом 3-й американской армии, наступавшей из Нормандии и Бретани, образовав единый Западный фронт и отрезав немецкие части в юго-западных районах Франции. Французский корпус при поддержке американской 94-й пехотной дивизии очистил от остатков немецких войск побережье Бискайского залива. Остальные подразделения немецкой группы армий «G» отступили в Вогезы, Эльзас и Германию.

7-я американская и вновь образованная 1-я французская армия, преследуя отступающих немцев, в ноябре вышли к французско-германской границе в Эльзасе.

Результаты

Южная Франция была быстро освобождена от немецких войск при небольших потерях союзников. Некоторые западные историки критикуют Нормандскую операцию, приводя в пример быстрый успех Южно-Французской операции. Союзники получили порт Марсель с высокой пропускной способностью и мощную дорожную сеть, наладили линию снабжения из Марселя через долину реки Роны, в Эльзас. Это оказалось очень кстати осенью 1944 года, когда союзники стали испытывать трудности со снабжением, когда 6-я, 12-я и 21-я группы армий добрались до границ Германии. Марионеточное правительство Виши прекратило своё существование. 6-я группа армий обеспечила правый фланг Западного фронта.

В споре между союзниками американцы и французы оказались правы. Последующие события доказали, что англичане ошибались. Южно-Французская операция принесла много пользы, и она является одной из самых успешных морских десантных операций союзников во время Второй мировой войны.

С другой стороны довольно сложно представить, что Черчилль был столь слеп, не видя тактических преимуществ данной операции перед действиями на Балканах. Зато если предположить, что он задумывался не только об успехе в текущей войне, но и о послевоенных событиях и вспомнить, что всего через год после дня победы он произнес знаменитую речь, ознаменовавшую начало куда более глобальной, пусть и "холодной" войны (и вряд ли он пришел к изложенным мыслям всего за год, а ранее и не задумывался ни о чем подобном), то становится не таким уж натянутым предположение, что Черчилля больше заботили не сложности разгрома Германии (ее судьба на тот момент была фактически предрешена), но раздел мира после завершения войны. Франция после высадки союзников в любом случае оказывалась в орбите влияния Запада, а вот Балканы были на тот момент еще "ничейной" территорией. Ведь раздел Европы на "соцблок" и "капстраны" произошел примерно по линии до которой дошли и где оказались на момент окончания сооветственно войска СССР и западных союзников. При успехе высадки на Балканах войскам во Франции пришлось бы поднапрячься, зато на последующие полвека целый регион мог "достаться" НАТО, но не ОВД. Что вероятнее - глупость Черчилля либо его стремление к стратегическим решениям пусть подчас в ущерб сиюминутным целям - вопрос в принципе риторический.

В искусстве

  • Фильм «Они снимали войну в цвете. Освобождение».
  • Патриоты (фильм, 2006): главные герои фильма участвуют в Южно-французской операции.
  • Монумент в городе Сен-Тропе.

Напишите отзыв о статье "Южно-французская операция"

Примечания

  1. 1 2 3 4 d’Este, p. 490
  2. Эйзенхауэр Д. Крестовый поход в Европу. С. 319
  3. Эйзенхауэр Д. Крестовый поход в Европу. С. 321
  4. Брэдли О. Н. Записки солдата. — М.: ИИЛ, 1957. С. 399
  5. Нимиц Ч.У, Поттер Э. Б. Война на море (1939—1945). С. 293
  6. Нимиц Ч.У, Поттер Э. Б. Война на море (1939—1945). С. 297


 
Западноевропейский театр военных действий Второй мировой войны
Саар «Странная война» Дания-Норвегия Франция Британия Сен-Назер Дьепп Нормандия Южная Франция Линия Зигфрида Арденны Эльзас-Лотарингия Колмар Маас-Рейн Центральная Европа

Отрывок, характеризующий Южно-французская операция

– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.