Южный край (газета)

«Ю́жный край» — газета, которая издавалась на русском языке в Харькове (Российская империя) с 1 декабря 1880 года по 1918 год. Издатели-редакторы — А. А. Иозефович, А. Н. Стоянов, И. А. Воронецкий, с 1910 — А. Н. Краснов и другие. В 1912—1917 газета выходила дважды в день — утренним и вечерним выпусками. В 1894—1897 г.г. выходило приложение «Спутник Южного края». В 1899—1917 отдельные номера выходили с «Иллюстрированным прибавлением».

Общие сведения

В передовой статье первого номера провозглашалось: «Существенная задача южнорусской печати в настоящее время состоит в сближении разнородных общественных элементов. Отыскать лучших людей края, сплотить их и направить на главнейшие пункты научного и общественного труда — значит, поднять край в духовном и экономическом отношении». Поскольку 1881 год газета окончила с убытками в размере 22 тысяч рублей, её издатель и идейный вдохновитель Александр Александрович Иозефович вынужден был продать публичную библиотеку, возглавить редакцию, резко увеличить объём рекламы и опереться на консервативное направление в харьковской политической жизни.

«Южный край» был одной из крупнейших провинциальных газет в России. В конце 1890-х годов его тираж составлял от 2 до 5 тысяч экземпляров, после революции 1905—1907 годов — от 12 до 40 тысяч в день. По своему направлению «Южный край» примыкал к «Московским ведомостям» и противостоял более официальной и тоже крупной газете «Харьковские губернские ведомости».

К началу XX века газета не подвергалась предварительной цензуре, ежедневно выходила на 6—8 страницах, а в воскресенье — на 12 страницах. До половины и более её объёма в ней занимала реклама и объявления. Цена составляла 3 копейки.

«Южный край» является одним из ценнейших источников для изучения истории культуры и социально-экономического развития Харькова и Слобожанщины.

Сотрудники

С 1882 года в газете сотрудничал русский критик и писатель Юрий Николаевич Говоруха-Отрок. В 1884 году в газете были опубликованы первые стихотворения русского поэта Скитальца. 27 января 1895 в газете дебютировал своим рассказом русский писатель Михаил Петрович Арцыбашев.

31 октября 1903 года в газете «Южный край» появился первый рассказ русского писателя Аркадия Тимофеевича Аверченко «Как мне пришлось застраховать жизнь». С газетой Аверченко сотрудничал до своего переезда в Санкт-Петербург и начала издания самого популярного в России юмористического журнала «Новый Сатирикон». С газетой сотрудничали Николай Бекетов, Леонард Гиршман, Григорий Данилевский, Владимир Немирович-Данченко, Глеб Успенский, Николай Черняев.

Здание типографии

В Харькове на улице Сумской, 13 сохранилось здание бывшей типографии газеты «Южный край», которое было построено по проекту академика Алексея Бекетова в 1903—1906 годах. Здание на Сумской, 13, было после Октябрьской революции занято большевиками, с 18 декабря 1918 здесь работал Центральный Исполнительный Комитет Советов и заседало первое рабоче-крестьянское правительство Советской Украины. В январе-июне 1919 года в здании размещалась типография газеты «Известия Харьковского совета и губернского исполнительного комитета Совета Рабочих, Крестьянских и Солдатских депутатов». В июне-декабре 1919 года при Добровольческой армии типография была возвращена газете «Южный Край». При третьем приходе большевиков 12 декабря 1919 года в город газета была закрыта окончательно.

Позже в нём разместилась типография издательства «Соціалістична Харківщина».

См. также

• Новая Россия (газета)
• П.П. Оленич-Гнененко

Литература

• Южный Край // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Михайлин І. Л. Нарис історії журналістики Харківської губернії. 1812—1917 / І. Л. Михайлин. — Х. : Колорит, 2007. — 366 с.

Отрывок, характеризующий Южный край (газета)

Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо: