Южный революционный фронт по борьбе с контрреволюцией (1917)

Южный революционный фронт по борьбе с контрреволюцией (декабрь 1917 — март 1918 гг.) — оперативно-стратегическое объединение войск Советской России, предназначавшееся для решения оперативно-стратегических задач на украинском и донском операционных направлениях против сил Центральной рады и Донского войскового правительства атамана Каледина в ходе Гражданской войны.

Начало Гражданской войны

Первый период Гражданской войны (ноябрь 1917 — февраль 1918 гг.) отличался относительной быстротой и лёгкостью установления власти большевиков и ликвидации вооружённого сопротивления их противников (под Петроградом, в Москве, на Украине, Дону, Кубани и т. д.) благодаря наличию у большевиков широкой социальной опоры: они ликвидировали помещичье землевладение, передали землю крестьянам, приступили к выводу страны из мировой войны, ввели рабочий контроль в промышленности, признали право народов бывшей империи на государственную самостоятельность, поэтому основная масса населения их поддержала. Эта массовая поддержка компенсировала численную и организационную слабость вооружённой силы большевиков (отрядов Красной гвардии, революционно настроенных матросов и солдат старой армии).

Основными очагами контрреволюционного сопротивления стали Область Войска Донского и Украина.

На Дону Войсковой Атаман А. М. Каледин на другой же день после петроградского вооружённого восстания ввёл военное положение, приступил к разгрому Советов и установил контакты с казачьим руководством Оренбурга, Кубани, Астрахани, Терека. 27 октября (9 ноября) 1917 он пригласил в столицу Области г. Новочеркасск членов свергнутого Временного правительства и Временного Совета Российской Республики («Предпарламента») для организации борьбы с большевиками. 7 (20) ноября 1917 атаман Каледин, прекратив попытки связаться с остатками низложенного Временного правительства, обратился к населению с заявлением о том, что Войсковое правительство не признаёт большевистскую власть, а поэтому Область провозглашается независимой до образования законной российской власти. 26 ноября (9 декабря) 1917 ростовские большевики при поддержке матросов Черноморского флота выступили против Войскового правительства и объявили, что власть в Области переходит в руки Ростовского военно-революционного комитета. 2 (15) декабря после ожесточённых боёв добровольческие отряды и войска генерала Каледина выбили большевиков из Ростова, а затем из Таганрога, и заняли значительную часть Донбасса.

На Украине Центральная рада (УЦР) осудила события в Петрограде. 29 октября (11 ноября) в Киеве началось восстание, организованное местными большевиками. Восстание через несколько дней закончилось провалом после того, как Центральная рада стянула в Киев лояльные части. 7 (20) ноября 1917 Центральная рада провозгласила создание Украинской Народной Республики (УНР) в федеративной связи с Российской республикой. Было заявлено о включении в состав УНР территорий, большинство населения которых составляют украинцы: Киевской, Волынской, Подольской, Херсонской, Черниговской, Полтавской, Харьковской, Екатеринославской губерний и уездов Северной Таврии (без Крыма)..

В то время как новый Верховный главнокомандующий российской армии большевик Н. В. Крыленко требовал от властей УНР задерживать на Украине все казачьи части, продвигавшиеся с фронта домой, не пропускать их на мятежный Дон и Кубань и освободить для продвижения советских войск на Дон железные дороги Левобережной Украины, генеральный секретарь (министр) по военным делам УНР Симон Петлюра отказался выполнять эти требования.

Организация борьбы с контрреволюцией на Юге России

26 ноября (9 декабря) 1917 Совнарком РСФСР выступил с обращением ко всему населению «О борьбе с контрреволюционным восстанием Каледина, Корнилова, Дутова, поддерживаемым Центральной Радой»:

В то время, как представители рабочих, солдатских и крестьянских депутатов советов открыли переговоры с целью обеспечить достойный мир измученной стране, враги народа империалисты, помещики, банкиры и их союзники — казачьи генералы предприняли последнюю отчаянную попытку сорвать дело мира, вырвать власть из рук советов, землю из рук крестьян и заставить солдат и матросов и казаков истекать кровью за барыши русских и союзных империалистов. Каледин на Дону, Дутов на Урале подняли знамя восстания… Каледин ввёл на Дону военное положение, препятствует доставке хлеба на фронт и собирает силы, угрожая Екатеринославу, Харькову и Москве… Буржуазная Центральная Рада Украинской Республики, ведущая борьбу против украинских советов, помогает Калединым стягивать войска на Дон, мешает советской власти направить необходимые военные силы по земле братского украинского народа для подавления Калединского мятежа…
Рабочие, солдаты, крестьяне! … Совет Народных Комиссаров распорядился двинуть необходимые войска против врагов народа. Контрреволюционное восстание будет подавлено и виновники понесут кару, отвечающую тяжести их преступления.
Совет Народных Комиссаров постановил:
Все те области на Урале, Дону и других местах, где обнаружатся контрреволюционные отряды, объявляются на осадном положении.
Местный революционный гарнизон обязан действовать со всей решительностью против врагов народа, не дожидаясь никаких указаний сверху.
Какие бы то ни было переговоры с вождями контрреволюционного восстания или попытки посредничества безусловно воспрещаются.
Какое бы то ни было содействие контрреволюционерам со стороны мятежного населения или железнодорожного персонала будет караться по всей тяжести революционных законов.
Вожди заговора объявляются вне закона.

27 ноября (10 декабря) 1917 при красной революционной Ставке (бывшая Ставка Верховного Главнокомандующего) в Могилёве был создан Революционный полевой штаб — оперативный орган руководства вооружённой борьбой с «контрреволюцией». Именно при участии Революционного полевого штаба был сформирован в районе Гомеля отряд Р. И. Берзина, действовавший позднее против войск Центральной Рады. В дальнейшем этот штаб находился в непосредственном подчинении В. А. Антонова-Овсеенко (см. ниже).

Конфликт между Совнаркомом и УЦР обострили события, произошедшие в Киеве, когда была пресечена попытка Киевского Военно-революционного комитета поднять вооружённое восстание. Ночью на 30 ноября (13 декабря) солдаты армии УНР провели разоружение воинских частей, которые должны были принять участие в восстании. Разоружённых солдат «русского происхождения» (не проживающих на территории УНР) под охраной частей армии УНР отправили в эшелонах к российской границе, а выявленные среди них солдаты-украинцы были демобилизованы.

4 (17) декабря 1917 Совнарком направил открывающемуся в Киеве I Всеукраинскому съезду Советов «Манифест к украинскому народу с ультимативными требованиями к Центральной раде», которым потребовал прекратить дезорганизацию единого общего фронта и пропуск через подконтрольную УЦР территорию войсковых частей, уходящих с фронта на Дон, Урал, в другие регионы России, прекратить разоружение советских полков и рабочей Красной гвардии на Украине, а также «оказывать содействие революционным войскам в деле их борьбы с контрреволюционным кадетско-калединским восстанием». Совнарком заявлял, что в случае неполучения удовлетворительного ответа на предъявленные требования в течение сорока восьми часов он будет считать Раду в состоянии открытой войны против Советской власти в России и на Украине. Центральная Рада отвергла эти требования. Генеральный секретариат (правительство УНР) приказал разрозненным украинизированным частям, которые находились за пределами Украины, передислоцироваться на территорию УНР.

6 (19) декабря 1917 СНК РСФСР образовал Южный революционный фронт по борьбе с контрреволюцией. Главнокомандующим войсками фронта был назначен В. А. Антонов-Овсеенко. В его непосредственном подчинении находился Революционный полевой штаб.

8 (21) декабря 1917 был образован Полевой штаб ЮРФБКР, который возглавил подполковник М. А. Муравьёв (левый эсер).

Стратегический план действий советского командования заключался в следующем:

1. опираясь на революционных черноморских матросов, провести организацию Красной гвардии в Донецком бассейне;
2. с севера и из красной революционной Ставки (бывшая Ставка Верховного Главнокомандующего) выдвинуть сборные отряды, предварительно сосредоточив их в исходных пунктах: Гомеле, Брянске, Харькове и Воронеже;
3. выдвинуть части революционного 2-го гвардейского корпуса из района Жмеринка — Бар, где он дислоцировался, на восток для сосредоточения в Донбассе.

В 20-х числах декабря (по новому стилю) отряды советских войск, ликвидировав попутно в районе Белгорода несколько ударных батальонов старой армии, стремившихся из Могилёва проникнуть на Дон, начали сосредотачиваться следующим образом:

1. в направлении Гомель — Бахмач — отряд Р. И. Берзина (1800 чел. при 4 орудиях);
2. в направлении Орёл — Белгород — северный летучий отряд Р. Ф. Сиверса (матросы, красногвардейцы и два пехотных батальона Финляндского пехотного полка — всего 1165 штыков, 95 сабель, 14 пулемётов, 6 орудий);
3. в Смоленске формировалась вторая колонна Соловьёва (1100 штыков, 10 пулемётов и два орудия);
4. в Белгороде располагался не подчинённый Сиверсу отряд матроса Н. А. Ховрина (300 чел.);
5. в резерве имелись брянский и великолукский отряды силой в 300 штыков и 50 сабель, смоленская батарея и некоторые части XVII армейского корпуса.
6. из Москвы в распоряжение главкома выдвигался 1-й Московский сводный отряд революционных солдат Русской армии Ю. В. Саблина (1900 штыков, 1 батарея и 8 пулемётов)
7. с фронта к Царицыну подтягивалась советская Кубанская казачья дивизия.

Общая численность основного ядра советских сил первоначально не превосходила 6000-7000 штыков и сабель, 30-40 орудий и нескольких десятков пулемётов. В его состав входили разнородные части старой армии, отряды моряков, Красной гвардии и пр., некоторые из отрядов были малобоеспособны, недисциплинированы, быстро подвергались разложению, в связи с чем их приходилось разоружать и переформировывать. При движении на юг силы были пополнены за счёт отрядов Красной гвардии из разных городов (до 4000 человек) и большевистски настроенного 45-го пехотного запасного полка (до 3000 штыков).

В Петрограде, Пскове, Москве, Костроме, Коврове, Рязани, Брянске, Белгороде, Воронеже и других городах под руководством Г. Н. Кудинского (он находился в подчинении начальника Полевого штаба ЮРФБКР) спешно формировались и направлялись на юг сводные отряды красногвардейцев, революционных солдат и матросов, позже получившие название «Северные отряды». Всего в декабре из Центральной России на борьбу с контрреволюцией на Юге было направлено около 20 тысяч человек.

8 (21) декабря 1917 в Харьков прибыли эшелоны с красными отрядами под командованием Сиверса и Ховрина — 1600 человек при 6 орудиях и 3 броневиках, а в последующие несколько дней, начиная с 11 (24) декабря 1917 — ещё до пяти тысяч солдат из Центральной России во главе с командующим Антоновым-Овсеенко и его заместителем, начальником штаба подполковником Муравьёвым (в частности, 1-й Московский Революционный отряд Красной гвардии под командованием П. В. Егорова). Кроме того, в самом Харькове уже находились три тысячи красногвардейцев и пробольшевистски настроенных солдат старой армии.

С Черноморского флота прибыл отряд черноморских моряков под командованием матроса А. В. Полупанова (в дальнейшем в составе 1-й революционной армии участвовал в наступлении на Киев). На станции Синельниково отряд при помощи местных железнодорожников подготовил примитивный бронепоезд — блиндированный поезд: паровоз с присоединёнными с двух сторон четырёхосными угольными платформами, на каждой из которых было установлено по одному трёхдюймовому орудию. Их стволы были наглухо закреплены стальной проволокой и железными обручами; прицельных приборов, лафетов и колёс у пушек не было, то есть стрелять можно было только в двух направлениях: вперёд или назад. Во все стороны с платформ и тендера паровоза выглядывали стволы 15 «максимов». Броню заменяли шпалы и мешки с песком, уложенные и закреплённые вдоль стенок. К задней платформе прицепили четыре «бронированные» теплушки.

Провозглашение Украинской Народной Республики Советов. Начало боевых действий

11−12 (24-25) декабря в Харькове был проведён Первый Всеукраинский съезд Советов, провозгласивший Украинскую Народную Республику Советов рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов (УНРС) (в противовес Украинской Народной Республике, провозглашённой Центральной радой в Киеве).

17 (30) декабря 1917 был сформирован Временный Центральный Исполнительный Комитет Советов Украины и его исполнительный орган (правительство) — Народный секретариат. В составе Народного секретариата УНРС был создан Народный секретариат по военным делам, который возглавил В. М. Шахрай, его помощник — Ю. М. Коцюбинский. В то же время в городе продолжали работать органы киевской Центральной рады, здесь были дислоцированы её воинские части.

18 (31) декабря 1917 решением ЦИК Советов УНРС был образован краевой Военно-революционный комитет для борьбы с контрреволюцией. В него вошли:

• народный секретарь по военным делам В. М. Шахрай;
• народный секретарь по внутренним делам Е. Б. Бош;
• представитель Харьковского центрального штаба Красной гвардии;
• представитель штаба Южного революционного фронта по борьбе с контрреволюцией.

Комитет руководил деятельностью военно-революционных комитетов в населённых пунктах и административно-территориальных образованиях (губерниях, уездах, волостях, сельских советах), занимался вооружением и обучением войск, политическим воспитанием и революционной закалкой красногвардейцев и червонноармейцев.

19 декабря 1917 (1 января 1918) Совет народных комиссаров РСФСР признал Народный секретариат УНРC единственным законным правительством Украины. Создание на Украине советского правительства обеспечивало Совнаркому РСФСР свободу действий против правительства Центральной рады. После съезда Антонов-Овсеенко передал командование войсками на Украине начальнику штаба фронта Муравьёву, а сам возглавил борьбу против калединцев.

К 25 декабря 1917 (7 января 1918) советские войска под командованием Антонова-Овсеенко, преодолевая незначительное сопротивление противника, заняли районы Области Войска Донского, прилегающие к Харьковской и Екатеринославской губерний, а также восточные уезды этих губерний — Донецкий угольный бассейн. Отсюда Антонов-Овсеенко намеревался, действуя колоннами Сиверса и Саблина, уничтожить основные силы атамана Каледина на Воронежском направлении.

25 декабря 1917 (7 января 1918) постановлением Народного секретариата УНРС на краевой Военно-революционный комитет для борьбы с контрреволюцией была возложена организация украинской Красной гвардии. Было также принято решение о формировании воинских частей Червонного казачества

В ночь с 27 декабря 1917 (9 января 1918) на 28 декабря 1917 (10 января 1918) в Харькове местные красногвардейцы и советские войска под командованием В. М. Примакова разоружили 2-й Украинский полк УНР (командир полка Е. И. Волох). Революционно настроенные солдаты полка перешли на сторону большевиков.

28 декабря 1917 (10 января 1918) утром началось создание 1-го куреня Червонного казачества под командованием Примакова, в который вошли харьковские красногвардейцы, революционные солдаты бывшей Русской армии из отряда Примакова и революционные солдаты 2-го Украинского полка УНР, перешедшие на сторону большевиков.

31 декабря 1917 (13 января 1918) Народный секретариат по военным делам обратился к трудящимся республики с призывом о вступлении в части Червонного казачества.

1918 год

В течение января революционные войска на территории УНРС возросли в численности и окрепли в военном отношении. Красная гвардия УНРС, полки Червонного казачества — Вооружённых сил УНРС, повстанческие отряды на местах и вооружённые отряды, прибывшие из Советской России, сводились в 1-ю, 2-ю и 3-ю революционные армии.

4 (17) января 1918 приказом Народного секретариата по военным делам были созданы мобилизационный, снабжения и продовольствия, военно-санитарный, связи и финансовый отделы. На местах созданием воинских частей занимались военные отделы местных Советов.

В январе были сформированы 3-й Червонный полк и несколько красногвардейских отрядов в г. Кременчуге, 1-й Пролетарский полк Харьковского паровозостроительного завода в Харькове, 1-й Рабоче-Крестьянский полк, 1-й Пролетарский пулемётный полк, 1-й Партизанский полк, 1-й Инженерный Рабоче-Крестьянский полк (в разных городах). Отряды Красной гвардии формировались в уездах Харьковской и Екатеринославской губерний, позднее — в Полтаве.

В это время под контролем Центральной рады находились Киев, правобережные Волынская губерния и Подольская губерния, а также часть Левобережья — территории Черниговской, Полтавской, Екатеринославской (частично), Херсонской, где держали оборону против советских войск разрозненные войска УНР.

В начале января СНК РСФСР и Народный секретариат УНРС приняли решение о совместном вооружённом наступлении на войска УНР. К этому времени Харьковская и Екатеринославская губернии находились уже в руках большевиков. Главный удар решено было нанести от Харькова на Полтаву при дальнейшем движении на Киев. Начальник штаба фронта М. А. Муравьёв возглавил советские войска, главнокомандующим войсками УНРС был Ю.М. Коцюбинский (с 19.01.1918 г.).

Наступление началось 4 (17) января 1918.

Под общим командованием П. В. Егорова действовали два отряда. Из Харькова выступил Отряд, командир советский атаман В. М. Примаков, состоявший из 500 красногвардейцев г. Харькова и г. Люботина и 200 червонных казаков 1-го куреня Червонного казачества, в направлении г. Полтава. Из г. и ж.д. ст. Лозовая выступил Отряд, состоявший из петроградских и московских красногвардейцев под командованием П. В. Егорова, блиндированный поезд, командир поезда А. Е. Зайцев, и 350 красногвардейцев из г. Ясиноватая, командир Д. П. Жлоба. Вспомогательный удар в сторону г. Сумы наносил Харьковский отряд Красной гвардии и революционных солдат во главе с Н. А. Рудневым.

Основные силы действовали вдоль железной дороги Харьков-Люботин-Ковяги-Артёмовка-Полтава.

5 января ст.ст. войска вели бой на подступах к г. Полтаве. Червонные казаки В. М. Примакова получили здесь боевое крещение. Впереди шёл бронепоезд, рядом дрались харьковские и люботинские красногвардейцы. Южнее наступали Отряд петроградских и московских рабочих под командованием П. В. Егорова и красногвардейцы Д. П. Жлобы.

В Полтаве оборону держал Курень «красных гайдамаков» УНР, командир атаман Е. И. Волох, (добровольческий отряд, сформированный в основном из офицеров и юнкеров, численностью около 200 человек). Войска УНР, находившиеся в г. Полтаве, не ждали наступления войск социалистов-демократов большевиков, не были готовы к обороне. На рассвете 6 января ст.ст. воинские части Красной Армии УНРС вошли в Полтаву и без сопротивления пр-ка заняли вокзал. Червонным казакам В. М. Примакова была предоставлена честь идти впереди атакующих, и они сломили сопротивление противника, разбили противника в уличных боях. Захватив юнкерское училище, начальник штаба ЮФКР М. А. Муравьев приказал уничтожить всех пленных юнкеров и офицеров училища (было убито 98 юнкеров и офицеров, которые не успели скрыться). Войска фронта освободили от войск УНР г. Полтава.

В Полтаве в 1-м курене Червонного казачества появился кавалерийский дивизион, с которым В. М. Примаков ушёл освобождать г. Киев, оставив пехотные сотни.

На 6 января войска фронта также освободили от войск УНР г.г. Чернигов, Нежин, Конотоп.

После освобождения Полтавы воинские части, командующий войсками П. В. Егоров, сражаются под Миргородом и Ромоданом с малочисленными отрядами украинских войск, которыми командует атаман Волох. В этих боях на помощь «красным» пришли солдаты запасного сапёрного батальона Русской армии, ударившие в спину отрядам Волоха. Отряды продолжали действовать в центре фронта вдоль железной дороги «Полтава-Миргород-Ромодан-Лубны-Лазорки-Гребёнка-Яготин-Березань-Борисполь-Киев», двигаясь к станции Гребёнка.

15 января ст.ст. (28 января) Отряд Р. И. Берзина (Берзин стал командиром отряда в начале января 1918; член ЦК РСДРП (б), поручик Русской императорской армии и Русской армии, артиллерист; отряд в составе: 1-й революционный имени Минского Совета красногвардейский полк, четыре артиллерийские батареи, бронепоезд В. И. Пролыгина (член ЦК РСДРП (б), унтер-офицер Гренадерского корпуса Русской императорской армии и Русской армии; бронепоезд имел два 37-мм орудия, 16 пулемётов) и красногвардейские отряды из состава Западного фронта, двигавшийся в Область Войска Донского для войны против войск Войска Донского прибыл в г. Бахмач. Здесь задача революционным войскам была изменена. Отряд был развёрнут в армию.

Примечание: На Официальном сайте Министерства обороны Республики Беларусь в статье «История. Рождение Вооружённых Сил Республики Беларусь» написано о 1-й Минской революционной армии (3500 человек), командующий войсками Р. И. Берзин, которая повела наступление от Бахмача на Киев, против войск Центрального Совета.

15 (16) января ст.ст. в г. Киеве на заводе «Арсенал» началось восстание рабочих против Центральной рады.

После перегруппировки сил и короткой подготовки, командование ЮРФБКР и командование Червонного казачества (Украинской Красной Армии) организуют разгром главных сил Центрального Совета УНР (несоветской) (Цэнтральна рада Украинськои народнои рэспубликы — по укр.). Наступление на г. Киев велось с трёх направлений: из района г. Нежина вдоль железной дороги — 2-я революционная армия, командующий войсками армии Р. И. Берзин, со стороны Гребёнки, двигаясь по железной дороге, наносила удар 1-я революционная армия, командующий войсками армии П. В. Егоров, с юга, через г. Черкассы и г. Фастов, обходя Киев с целью отрезать пути отхода учреждений и войск УНР, — 3-я революционная армия, командующий войсками армии Г. Н. Кудинский. В наступлении принимали революционно настроенные военнослужащие 2-го гвардейского корпуса Русской армии.

17 января ст.ст. началось наступление войск ЮРФБКР на Киев.

18 января восставшие рабочие в г. Киеве вели боевые действия против войск УНР, что способствовало усилению анархии в системе управления УНР.

Начальник штаба фронта М. А. Муравьев разработал план «молниеносной эшелонной войны», которая шла без объявления самой войны и использовала замешательство властей УНР. «Эшелонная» война предполагала быстрое продвижение советских войск УНРС в эшелонах по железным дорогам, при полном отсутствии линии фронта. Отряды Красной Армии УНРС двигались в направлении г. Киева, г. Чернигова, г. Екатеринослава, к территории угольного Донецкого бассейна (восточные уезды Харьковской и Екатеринославской губерний) на поездах, нападая неожиданно на военные гарнизоны УНР в городах и на станциях.

19 января Народный Секретариат назначил Ю. М. Коцюбинского главнокомандующим войсками УНРС.

20 января ст.ст. Народный Секретариат УНРС принял постановление (декрет) о создании Народной Революционно-Социалистической Армии Советской Украины армию — Червонное казачество. Армия создавалась для защиты и укрепления народной власти и для окончательной победы рабочих и беднейшего крестьянства над буржуазией. Червонное казачество (Красное казачество) д.б. создаваться на добро¬вольных началах. Войска фронта д.б. пополняться местными защитниками социалистической революции.

В Киеве уже несколько дней бушевало восстание рабочих, несших большие потери на баррикадах. У мостов — Цепного, Стратегического и железнодорожного — яростно бились красные отряды, которым путь с левого берега на правый преграждал сильный пулемётный огонь пр-ка.

Курень «красных гайдамаков» Е. И. Волоха гайдамацкого коша Слободской Украины, отступая к Киеву, вёл бои с советскими войсками под Гребёнкой, Кононовкой, Яготином, Дарницей, также принимает участие в подавлении восстания на киевском заводе «Арсенал», проявляет себя как наиболее боеспособная и дисциплинированная часть вооружённых сил Украинской Народной Республики.

Войска Южного революционного фронта для борьбы с контрреволюцией под руководством М. А. Муравьёва и Красного казачества УНРС под руководством главнокомандующего войсками УНРС Ю. М. Коцюбинского вели наступление на г. Киев.

20 января в г. Киеве восстание рабочих было подавлено войсками УНР.

22 января советские войска заняли г. Дарницу (город на левом берегу реки Днепр к востоку от Киева). Подошедший на помощь 1-й курень Червонного казачества В. М. Примакова, входивший в 1-ю ревармию, переправился через р. Днепр в районе Куренёвки у Межигорского монастыря и нанёс противнику удар с тыла. Удар казаков Примакова с тыла, героический штурм мостов, стойкость восставших рабочих — все это принудило части УНР к бегству. 1-й курень соединился с красногвардейцами Подола и начал наступление на центр города. Части 2-й ревармии, форсировав р. Днепр, развернули бои на Печерске.

Под Киевом войска ЮРФКР насчитывали около 7 тысяч пехотинцев (штыков), 26 пушек, 3 броневика и 2 бронепоезда.

23 января главнокомандующий войсками УНРС Ю. М. Коцюбинский докладывал Народному Секретариату: «Идёт штурм Печерска. Отряды Червонного казачества действуют великолепно, не отставая от более старых боевых товарищей».

Бронепоезд Отряда моряков Черноморского флота (позже «Победа или смерть» № 2) огневой мощью своих двух орудий и пулемётов поддерживал пеших атакующих червонноармейцев во время штурма Киева.

В ночь с 25 на 26 января Отряд моряков Черноморского флота под командованием А. В. Полупанова на станции Киев-1 с боем захватил бронепоезд. Возможно, это был бронепоезд Русской армии, находившийся на ремонте. Позже он назван «Свобода или смерть!» и получил № 4. По одной из версий это был бронепоезд УНР «Слава Украине». Первый бронепоезд отряда позже получил название «Победа или смерть» и № 2.

26 января советские войска полностью очистили г. Киев от всех контрреволюционных сил. В Киеве установилась Советская власть. Центральный Совет УНР (укр. — Цэнтральна Рада) переехал в г. Житомир Волынской губернии. (см. Волынская губерния Российской империи)

Военным комендантом Киева был назначен отличившийся при захвате города командир черноморских матросов А. В. Полупанов.

27 января делегация Центрального Совета УНР (не советского) заключила мирный договор с блоком Центральных держав, без участия Советской России, которым признавался суверенитет УНР, гарантировалась поддержка украинского правительства, а украинцы в свою очередь обязывались обеспечить Центральные державы и в первую очередь Германскую империю продовольствием. Через несколько дней было подписано соглашение, разрешавшее вступление на территорию УНР германских и австро-венгерских войск.

30 января в г. Киев переехали из г. Харькова ЦИК Украины и Народный Секретариат.

31 января. Декретом СНК введён новый стиль, соответствующего общеевропейскому календарю. После 31 января наступал день 14 февраля.

После освобождения Киева 1-й курень вёл бои на правобережье юга России, в Волынской губернии.

Бронепоезд № 2 «Победа или смерть», после боев под Киевом, участвовал в боях в Приднепровье, освобождении от войск УНР г. Александровска (в 2014 г. г. Запорожье), г. Екатериновлава (в 2014 г. г. Днепропетровск).

3 февраля в Киеве проведены гражданские похороны «жертв революции». Хоронили 300 человек.

В середине февраля командование фронта и командование УНРС распылили свои войска. Они одновременно атаковали губернский г. Житомир, г. Бердичев, г. Винницу, однако в серьёзных боях уже не участвовали. 2-й гвардейский корпус Русской армии самодемобилизовался, не оставив советским командирам ни одного солдата. Южный ревфронт ослабел. Вести дальнейшие наступательные боевые действия стало трудно.

18 февраля Германская империя начала наступление по всему фронту против советских войск. Малочисленные отряды Червонного казачества УНРС и рабочей Красной гвардии были неспособны самостоятельно сдержать наступление регулярных войск германской армии и были вынуждены отступать на восток.

Малочисленные отряды Червонного казачества УНРС и рабочей Красной гвардии были неспособны самостоятельно сдержать германо-австро-венгерское наступление, оказывая сопротивление, они отходили на восток.

20 февраля германские войска продвигались к г. Житомиру.

28 февраля воинские части ЮРФБКР и Червонного казачества оставили г. Киев, все советские учреждения поехали в г. Полтаву.

1 марта с германскими войсками правительство УНР вернулось в г. Киев. Революционные армии отходили на восток, теряя в боях своих закалённых бойцов.

4 марта Народный Секретариат УНРС в г. Полтава. Е. Б. Бош сложила с себя полномочия председателя Народного Секретариата УНРС. На конференции представителей Советов Председателем Народного Секретариата избран Н. А. Скрипник.

7 марта В. А. Антонов-Овсеенко назначен Народным секретарём по военным делам и Верховным главнокомандующим всеми войсками УНРС.

12 марта ст.ст. Революционный полевой штаб при Ставке Верховного главнокомандующего Русской армией (в г. Могилёве) расформирован.

Последующая история

15 марта в г. Москве 4-й Чрезвычайный съезд Советов Советской России ратифицировал мирный договор с Германской империей. Долгие переговоры о выходе Советской России из войны завершились позорным мирным договором. Германская империя получила под свою власть обширные территории российских губерний от Балтийского моря на севере до Чёрного и Азовского морей на юге. Такой ценой РСДРП (большевиков) вывела страну из Первой мировой войны.

17 — 19 марта в г. Екатеринославе проходил 2-й Всеукраинский съезд Советов Украинской Народной Республикой советов рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов — председатель ЦИК УНРС Медведев, Ефим Григорьевич (в должности 15(28).12.1917 — 17.3.1918). Съезд все советские образования и силы на территории Украины объединил в единую Украинскую Советскую Республику, со столицей в г. Харькове. Съезд принял резолюцию «Об организации военной силы», обязав делегатов развернуть в каждом городе и селе работу по созданию вооружённых сил Украинской Народной Республики Советов для борьбы против внешних и внутренних врагов. см. Революция и Гражданская война на Украине

См. также

• Донбасско-Донская операция

Литература

• Газета «Правда», 30 декабря 1917 г.
• Великая Октябрьская социалистическая революция на Украине, т. 3. Киев, Госполитиздат УССР, 1957, с. 45-46. Создание Военно-революционного совета Украины.
• Краснознамённый Киевский. Очерки истории Краснознамённого Киевского военного округа (1919—1979). Издание второе, исправленное и дополненное. Киев, издательство политической литературы Украины. 1979.
• Военный энциклопедический словарь, М.: Военное издательство, 1984 г., 863 стр. с илл. // С. 78 — Берзин (Берзинь) Рейнгольд Иосифович; с. 628 — Революционные комитеты, Революционный полевой штаб; с. 838 — Юго-Западный фронт; с. 329 — Киевские вооружённые восстания 1917 и 1918;
• Червонное казачество. Воспоминания ветеранов. Ордена Трудового Красного Знамени Военное издательство Министерства обороны СССР. Москва, 1969, редакторы-составители Е. П. Журавлев, М. А. Жохов.
• Савченко В. А. Авантюристы гражданской войны: Историческое расследование. Харьков: Фолио; М.: ACT, 2000.
• Савченко В. А. Двенадцать войн за Украину. — Харьков: Фолио, 2006.
• Центральный государственный архив Октябрьской революции УССР, ф. 1042, оп. 1, д. 2, л. 55.
• Центральный государственный архив Октябрьской революции СССР, ф. 658, оп. 1, д. 22, л. 414.

Ссылки

• www.knowbysight.info Справочник по истории Коммунистической партии и Советского Союза 1898—1991.
• www.knowbysight.info/1_UKRA/08983.asp Справочник по истории Коммунистической партии и Советского Союза 1898—1991. Украинская Советская Социалистическая Республика.
• funeral-spb.ru/ Сайт FUNERAL-SPB.RU funeral-spb.ru/necropols/marsovo/sivers/ Сиверс Рудольф Фердинандович
• www.mod.mil.by/3rogdworsil.html Министерство обороны Республики Беларусь. Официальный сайт. История. Рождение Вооружённых Сил Республики Беларусь.

Отрывок, характеризующий Южный революционный фронт по борьбе с контрреволюцией (1917)

– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.