Юзепчук, Сергей Васильевич

Юзепчук Сергей Васильевич
Страна:	СССР СССР
Научная сфера:	ботаник
Место работы:	БИН РАН
Учёная степень:	доктор биологических наук
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Санкт-Петербургский университет
Известен как:	флорист-систематик
Награды и премии:

Систематик живой природы

Автор наименований ряда ботанических таксонов. В ботанической (бинарной) номенклатуре эти названия дополняются сокращением «Juz.». [www.ipni.org/ipni/advPlantNameSearch.do?find_authorAbbrev=Juz.&find_includePublicationAuthors=on&find_includePublicationAuthors=off&find_includeBasionymAuthors=on&find_includeBasionymAuthors=off&find_isAPNIRecord=on&find_isAPNIRecord=false&find_isGCIRecord=on&find_isGCIRecord=false&find_isIKRecord=on&find_isIKRecord=false&find_rankToReturn=all&output_format=normal&find_sortByFamily=on&find_sortByFamily=off&query_type=by_query&back_page=plantsearch Список таких таксонов] на сайте IPNI [www.ipni.org/ipni/idAuthorSearch.do?id=4601-1 Персональная страница] на сайте IPNI Страница на Викивидах

Серге́й Васи́льевич Юзепчу́к (1893 — 1959) — советский ботаник, флорист и систематик. Доктор биологических наук (1941), профессор, специалист по картофелю (Solanum tuberosum).

Биография

Родился 16 (28 января) 1893 года в Москве в семье инженера путей сообщения. Начальное образование получил в Орле, а позже в Александровской гимназии в Риге, которую окончил с золотой медалью в 1911 году. Осенью того же года зачислен студентом Санкт-Петербургского университета на биологическое отделение физико-математического факультета, который успешно окончил в 1918 году.

В университете он активно участвовал в работе ботанического кружка, слушал лекции известных ботаников Н. А. Буша, В. Л. Комарова. В 1915—1916 годах принимал участие в экспедиции в Тверскую губернию с целью изучения флоры и растительности лугов. В 1916—1917 годах под руководством ботаника Гарольда Линдберга работал в гербарии г. Гельсингфорса над изучением сложных в таксономическом отношении родов Манжетка (Alchemilla) и Одуванчик (Taraxacum). Летом 1917 года он вернулся в Тверскую губернию для продолжения изучения манжеток и одуванчиков в полевых условиях. В 1918—1919 годах. работал в Москве лаборантом в Комитете по делам изобретений при ВСНХ. В это же время он занимался изучением рода Дриада (Dryas) и в 1919 году опубликовал о нём работу, которая привлекла внимание ботаников.

В мае 1919 года он получил должность младшего консерватора в Петербургском ботаническом саду (с 1931 года — БИАН имени В. Л. Комарова), в котором проработал почти всю свою дальнейшую жизнь. До 1925 года он был куратором отдела Кавказа Гербария Ботанического сада, а позже стал заведующим отдела европейской части СССР.

Принимал участие в двух путешествиях по Центральной и Южной Америке, откуда им было привезено множество новых видов растений семейства Паслёновые для последующего изучения. Первое путешествие (1926—1929) проводилось по заданию Н. И. Вавилова, маршрут пролегал по Бразилии и Чили. Вторая экспедиция (1947) направлялась в Бразилию для наблюдения солнечного затмения, руководил поездкой директор Пулковской обсерватории А. А. Михайлов.

Кроме того, Сергей Владимирович много путешествовал по территории Советского Союза. Он побывал на Кавказе, в Крыму, Казахстане, на Кольском полуострове, Урале. Из всех поездок он привозил обширный гербарный материал, а также семена растений для посадки в оранжереях Ботанического института.

Как флорист-систематик принимал участие обработке ряда семейств для 30-томной «Флоры СССР» (1934—1964). Сергей Васильевич длительное время занимался преподавательской деятельностью в ленинградских вузах, читал студентам специальные курсыː «География растений», «Высшие растения», «Методика исследований» и др. В 1920—1923 годах — ассистент кафедры ботаники в Педагогическом институте имени Некрасова; в 1924—1925 годах ассистент-преподаватель в Ленинградском Коммунистическом университете; в 1927—1929 годах работал во Всесоюзном институте прикладной ботаники и новых культур; в 1929—1931 годах — консультант Всесоюзного института каучука и гуттаперчи; в 1938—1941 годах — доцент кафедры морфологии и систематики ЛГУ имени А. А. Жданова; в 1942—1944 годах в эвакуации в Казани, работает в Раифскм опытном лесничестве; 1944—1948 годах — профессор и заведующий кафедры морфологии и систематики ЛГУ.

Он часто и охотно оказывал консультации своим коллегам по сложным профессиональным вопросам. Им было написано более ста научных работ, на которые в своих исследованиях продолжают ссылаются ботаники многих стран мира.

С. В. Юзепчук был высокообразованным и всесторонне эрудированным человеком. Он владел многими иностранными языками (немецким, французским, испанским, английским и др.), отлично знал латынь. Любил литературу и искусство, особенно русскую поэзию, нередко сам писал стихи и эпиграммы на друзей.

Умер Сергей Васильевич Юзепчук 8 января 1959 года в Риге (ныне Латвия).

Награды и премии

• орден Трудового Красного Знамени (10.06.1945)
• медали
• Сталинская премия второй степени (1952) — за ботанические исследования, опубликованные в издании «Флора СССР» тт. 14—17 (1949—1951)
• медаль ВСХВ (1954)

Библиография

• Юзепчук С. В. [www.ras.ru/publishing/rasherald/rasherald_articleinfo.aspx?articleid=1f1a0a3d-8e9f-4762-b40e-8555897591d1 Линней и проблема вида] // Вестник АН СССР : журнал. — 1957. — № 5. — С. 44—50.</span>

Литература

• Кирпичников М. Э. Сергей Васильевич Юзепчук // Бот. журн.. — 1959. — Т. 44, № 7..
• [www.jstor.org/discover/10.2307/1217381?uid=3738936&uid=2&uid=4&sid=21103448121013 B. Schischkin, «Sergei Vasilievich Juzepczuk»] // Taxon, 9 (1960): 142—145.
• Сергей Васильевич Юзепчук - крупнейший российский ботаник, флорист-систематик // Гуков Г.В. Чье имя ты носишь, растение? Сто пятьдесят кратких биографий. — Владивосток: Дальнаука, 2001. — С. 250-252. — ISBN 5-8044-0118-1.

Ссылки

• [herba.msu.ru/pictures/handwritings/juzepczuk/index.html Цифровой гербарий: Juzepczuk S. V.] (рус.)
• [kiki.huh.harvard.edu/databases/botanist_search.php?botanistid=20570 Juzepczuk, Sergei Vassiliyevich] // Index of Botanists
• [plants.jstor.org/person/bm000004186 Juzepczuk, Sergei Vasilievich (1893—1959)] // Global Plants

Отрывок, характеризующий Юзепчук, Сергей Васильевич

Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?