Голуховский, Юзеф
| Юзеф Голуховский | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Дата смерти: | |
| Школа/традиция: |
романтизм |
| Направление: |
мессианизм |
Ю́зеф Голухо́вский (польск. Wojciech Józef Gołuchowski, герба Лелива; 11 или 14 апреля 1797, Лончки Кухарске в Тарновском воеводстве, Галиция — 22 ноября 1858, Гарбач) — польский философ и агроном, профессор философии Виленского университета (1823—1824), один из провозвестников романтизма в польской философии.
Содержание
Биография
С 1809 года учился в гимназии Терезианской дворянской академии в Вене, в той же академии обучался на философском отделении, позднее учился в Варшавском университете (закончил со степенью магистра, 1820) и одновременно преподавал в Варшавском лицее математику и греческий язык.
В 1821 году участвовал в конкурсе на место профессора философии в Виленском университете, освободившееся после смерти И. Г. Абихта. Конкурс выиграл в июне того же года (13 голосов за, 1 против), однако назначение на должность было подписано только в конце декабря 1822 года. Между тем Голуховский летом 1821 года совершил поездку в Париж, где представился попечителю Виленского университета князю Адаму Чарторыйскому, и совершенствовал свою философскую подготовку в Германии. В августе 1821 года в Гейдельбергском университете сдал экзамены summa cum laude и был удостоен учёной степени доктора философии. До конца года и в 1822 году пребывал в Эрлангене, где стал сначала учеником, а потом другом Шеллинга. Под его влиянием написал книгу „Die Philosophie in ihrem Verhältnisse zum Leben ganzer Völker und einzelner Menschen“.
Из Германии Голуховский вернулся в Варшаву, где совершенствовался в естественных науках, и в Вильну прибыл в середине 1823 года. Вступительную лекцию читал 27 октября 1823 года; его лекции пользовались большим успехом, привлекая многочисленную разнородную публику. Это на фоне следствия, развёрнутого Н. Н. Новосильцевым по делу тайных студенческих обществ филоматов и филаретов, обратило на себя внимание властей. По распоряжению ректора лекции Голуховского в январе 1824 года были прекращены, а указом 14 марта 1824 года Голуховский был отправлен в отставку и выслан из Вильны (вместе с профессорами И. Даниловичем, И. Лелевелем и М. Бобровским[1][2][3]).
В Варшаве принимал участие в деятельности Общества друзей науки (Towarzystwo Przyjaciół Nauk), однако это вызвало неудовольствие наместника Царства Польского великого князя Константина. Не желая нанести вред обществу, Голуховский устранился от участия в нём и с 1826 года обосновался в деревне Гарбач под Опатовым. Заброшенное имение привёл в образцовое состояние. Во время восстания 1830—1831 года принимал участие в общественно-политической жизни Варашавы, затем вернулся в деревню, где и провёл, при редких отъездах за границу, остаток жизни. Умер в Гарбаче, похоронен в приходском костёле в Момине.
Воззрения
Философское образование получил в Гейдельберге и Эрлангене, где учился у Шеллинга. Взгляды сформировались под влиянием Шеллинга и характеризуются как идеалистические и иррационалистические. Теории общественного договора Голуховский противопоставлял концепцию общества как организма с определенной иерархией и неравенством частей. Нация рассматривалась как божественное творение с собственным национальным духом; задача философии понималась в выражении этого духа.
В 1840—1850-е годы написал работы о крестьянском вопросе („O chłopach“, „Kwestia włościańska w Polsce oraz Rozbiór kwestii włościańskiej w Polsce i w Rosji w r. 1850“). Главный философский труд „Dumanie nad najwyższymi zagadnieniami człowieka poprzedzone historycznem rozwinięciem głownych systematów filozoficznych od Kanta do najnowszych czasów“ вышел посмертно (Вильно, 1861).
Сочинения
- Die Philosophie in ihrem Verhältnisse zum Leben ganzer Völker und einzelner Menschen. Erlangen, 1822 (русский перевод Д. Велланского см. ниже)
- Философия, относящаяся к жизни целых народов и каждого человека. Перевод Д. Велланского. Санкт-Петербург, 1834.
Напишите отзыв о статье "Голуховский, Юзеф"
Примечания
- ↑ Русский биографический словарь. Дабелов—Дядьковский. С.-Петербург: Типография т-ва «Общественная польза», 1905. С. 73
- ↑ Vilniaus universiteto istorija 1803—1940. Vilnius: Mokslas, 1977. P. 31 (лит.)
- ↑ Русский биографический словарь. Бетанкур—Бякстер. С.-Петербург: Типография Главного управления уделов, 1908. С. 121.
Литература
- Голуховский, Иосиф // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Философская энциклопедия. Т. 1: А — Дидро. Москва: Советская энциклопедия, 1960. С. 384
- Polski Słownik Biograficzny. T. VIII: Girdwoyń Michał — Gross Adam. Wrocław—Warszawa—Kraków—Gdańsk: Zakład Narodowy imienia Osslińskich, Wydawnictwo Polskiej Akademii Nauk, 1959—1960. S. 262—264. (польск.)
- Мысліцелі і асветниікі Беларусі. Энцыклапедычны даведнік. Мінск: Белорусская энцыклапедыя, 1995. ISBN 985-11-0016-1. С. 387—389. (белор.)
Отрывок, характеризующий Голуховский, Юзеф
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.
В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
