Ежовский, Юзеф
| Юзеф Ежовский | |
| Józef Jeżowski | |
| Дата рождения: |
около 1793 |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Научная сфера: | |
| Альма-матер: | |
Ю́зеф Ежо́вский (польск. Józef Jeżowski; Осип Ежовский; род. ок. 1793, Умань, Васильковский уезд Киевской губернии — 16 августа 1855, Куриловка близ Канева, Подолье) — польский филолог, специалист по классической филологии, поэт, переводчик, один из основателей и руководитель студенческого общества филоматов в Вильно.
Биография
Школу окончил в Умани. Учился в Виленском университете (1815—1824), в 1816 году сдал экзамен кандидата философии, изучал классическую филологию и серьёзно готовился к карьере преподавателя философии. Во время учёбы в университете в октябре 1817 года стал вместе с Томашем Заном и Адамом Мицкевичем одним из основателей общества филоматов и на протяжении шести лет руководил им. В основу деятельности общества был положен устав, разработанный Ежовским.
Ежовский был основательно знаком с философией И. Канта и опирался на кантовское понимание специфики морали и критику этичного натурализма, отстаивая принцип несводимости морального мотива к естественным склонностям. По окончании университета начал преподавать в Старых Троках.
Подготовил и издал комментированное издание Горация „Ody celniejsze“ (Вильно, (1821—1823), дополненное „Dodatek do Horacjusza „Ód celniejszych““ (Вильно, 1824).
В 1823 году был арестован во время следствия по делу филоматов и по приговору в 1824 году в числе десяти приговорённых (Томаш Зан, Ян Чечот, Франтишек Малевский, Теодор Лозинский, Адам Мицкевич, Ян Соболевский, Онуфрий Петрашекевич, Юзеф Ковалевский, Винцентий Будревич) поступил в распоряжение Министерства духовных дел и народного просвещения с тем, чтобы получить службу в соответствии с образованием и способностями в глубине России.
Вместе с Малевским и Мицкевичем выехал из Вильны в Санкт-Петербург, откуда вскоре они были направлены в Одессу, где должны были преподавать в Ришельевском лицее. Весной 1825 года Ежовский был послан в Москву, где некоторое время жил вместе с Будревичем, Мицкевичем, Малевским и преподавал классические языки в гимназии и греческий язык в Московском университете. Однако в 1827 / 1828 учебном году преподавание греческого языка в Московском университете было упразднено. Московский университет издал подготовленное Ежовским издание «Одиссеи» Гомера на латинском языке с комментариями (1828), книги о сочинениях Горация и Платона. Пытался получить работу в Казанском университете, без успеха, и в Харьковском университете, где, по-видимому, некоторое время работал.
После амнистии в 1841 году смог вернуться на родину и по возвращении из ссылки обосновался на Украине, в Киевской губернии, работал гувернёром.
Напишите отзыв о статье "Ежовский, Юзеф"
Литература
- Яжоўскi Юзаф // Мыслiцелi i асветниiкi Беларусi. Энцыклапедычны даведнiк. — Мiнск: Беларуская энцыклапедыя, 1995. — С. 607—608. — 672 с. — 6000 экз. — ISBN 985-11-0016-1. (белор.)
- Skuodis Vytautas. Vilniaus universiteto filomatai ir filaretai, jų likimas. Istorinė apybraiža. — Vilnius: Vilniaus universiteto leidykla, 2003. — С. 107. — 146 с. — ISBN 9986-19-589-6. (лит.)
Отрывок, характеризующий Ежовский, Юзеф
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
