Калиновский, Рафаил

Рафаил Калиновский
Rafał Kalinowski
Имя в миру	Юзеф
Рождение	1 сентября 1835(1835-09-01) Вильно
Смерть	15 ноября 1907(1907-11-15) (72 года) Вадовице
Монашеское имя	Рафаил
Почитается	в Католической церкви
Беатифицирован	1983 год
Канонизирован	1991 год

Рафаи́л (Ю́зеф) Калино́вский (польск. Rafał Kalinowski, 1 сентября 1835 Вильно — 15 ноября 1907) — дворянин, инженер, повстанец, учитель, монах ордена босых кармелитов, католический святой.

Биография

Юзеф Калиновский родился в Вильно в католической дворянской семье Андрея Калиновского — преподавателя математики в шляхетском институте и Иосифы Полонской. Мать Юзева умерла через несколько дней после его рождения. Через три года отец женился на Виктории Полонской, сестре почившей Иосифы.

В 1850 году Калиновский окончил Дворянский институт в Вильно. Поступил в Горы-Горецкую земледельческую школу, но проучившись два года понял, что ошибся в выборе и поступил в Николаевскую инженерную академию в Петербурге. В 1856 году он завершил учёбу, получив звание подпоручика, и в следующем году стал адъюнктом математики в академии. Вошёл в подпольный польский кружок Домбровского-Сераковского. С 1859 года он работает инженером на строительстве железной дороги Одесса-Киев-Курск. В 1862 году произведён в капитаны, но в 1863 году вышел в отставку.

Был одним из руководителей польского восстания 1863—1864 года, занимал пост начальника военной секции Исполнительного отдела Литвы, причём при назначении на этот пост оговорил за собой право не выносить смертных приговоров. 24 марта 1864 года арестован. 28 мая военный суд приговорил его к смертной казни. Потом приговор был заменён на 10 лет каторги. В июле Юзеф отправлен в Сибирь, и в начале марта 1865 года он прибыл в Иркутск. Три года работал на соляных приисках в Усолье, после чего ему разрешили переехать в Иркутск. Здесь Юзеф работал гувернёром в семьях врачей Лаговского и Персина. Участвовал в экспедиции Бенедикта Дыбовского в Култук.

24 июля 1872 года Юзеф освобожден из сибирской ссылки и отправился из Иркутска в Вильно. Однако ему не разрешили поселиться в родном городе, некоторое время жил в Смоленске. В апреле 1874 года он смог приехать в Варшаву, где стал воспитателем 16-летнего князя Августа Чарторыйского, и в октябре вместе с ним уехал в Париж. Август был болен туберкулезом, и Калиновский сопровождал его во время его жизни в различных курортных местах Швейцарии, Франции и Италии.

В 1877 году Калиновский вступил в орден кармелитов в Линце и принял монашеское имя Рафаил. 27 ноября 1881 года он принял вечные обеты, и в следующем году в Кракове епископ Альбин Дунаевский рукоположил его в субдиакона, а затем — в диакона. 15 января 1882 года посвящён в сан священника. Через несколько лет он стал настоятелем монастыря в Чёрной возле Кракова, позднее — в Вадовицах.

Умер в 1907 году от туберкулёза.

Прославление

Причислен к лику блаженных Папой Иоанном Павлом ІІ в 1983 году, канонизирован в 1991 году. Святой Рафаил Калиновский — опекун офицеров и солдат, заступник в тяжёлых и безнадёжных ситуациях.

Части мощей святого Рафаила Калиновского находятся в тюменском храме святого Иосифа Обручника и иркутском Соборе Непорочного Сердца Божией Матери.

День памяти в Католической церкви — 20 ноября.

Ссылки

• [www.kinomasterskaya.ru/content/view/142/79/ Покровитель Усолья-Сибирского (документальное видео)]

Отрывок, характеризующий Калиновский, Рафаил

– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.