Калужа, Юзеф

Юзеф Калужа
Юзеф Калужа в цветах Краковии.
Общая информация
Прозвище	Пан Профессор
Родился	Пшемысль, Австро-Венгрия
Гражданство
Рост	166 см
Вес	68 кг
Позиция	центрфорвард
Информация о клубе
Клуб
Карьера
Молодёжные клубы
1908—1909	Полония (Пшемысль)
1909—1911	Рабочий клуб (Краков)
Клубная карьера*
1911—1931	/ Краковия	62 (36)
Национальная сборная**
1921—1928	Польша	16 (7)
Тренерская карьера
1927-1928	Краковия	и.о.
1930	Легия (Варшава)	врио
1932-1939	Польша
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Юзеф Игнацы Калужа (польск. Józef Ignacy Kałuża; 11 февраля 1896 года, Пшемысль, Австро-Венгрия — 11 ноября 1944 года, Краков, Третий Рейх) — польский футболист, центрфорвард клуба Краковия, игрок сборной, участник олимпийских игр, тренер сборной Польши в 1932—1939 годах.

Биография

Родился в Пшемысле, в семье с военными традициями. Его отец, Анджей, был офицером австрийской армии. С 1903 года семья жила в Кракове.

По профессии был учителем польского языка и литературы. Также иногда занимался журналистикой. Образование получил в 1911—1915 годах в Учительском семинаре в Кракове. Срочную службу служил в австрийской армии. Работал учителем в общеобразовательной школе на улице Гжегоржецкой. В период руководства сборной публиковал статьи и комментарии в краковской газете «Raz, dwa, trzy».

В футбол начал играть в детской школе пшемысльской «Полонии». Затем перешёл в Рабочий клуб Кракова. С 1911 года футболист Краковии.

Один из лучших игроков довоенной Краковии. В её составе провёл 404 матча в различных турнирах. Забил в них 465 голов. Дебютировал за Краковию 7 апреля 1912 года. Последний раз сыграл в составе команды 25 мая 1931 года.

В составе сборной Польши участвовал в 16 официальных матчах (всего, включая официально непризнанные, в 21). Забил 7 (8) голов. Забил первый гол сборной Польши на территории Польши 3 июня 1923 года в матче со сборной Югославии (1:2).

Несколько раз в течение карьеры пытался перейти на тренерскую работу. В 1922 году успешно завершил переговоры с краковской Вислой, но в итоге остался в Краковии. В самой Краковии был временным играющим тренером. Также, параллельно с игрой за Краковию был тренером в варшавской Легии в 1930 году.

По завершении футбольной карьеры, стал тренером. В 1932 году был назначен тренером сборной Польши. Добился со сборной её первых больших успехов, до 1970-х годов остававшихся недосягаемыми. В 1936 году привёл сборную Польши к 4 месту на Олимпийских играх в Берлине. Под его руководством сборная впервые пробилась на чемпионат мира 1938 года. В качестве тренера провёл последний предвоенный матч сборной со сборной Венгрии, вице-чемпионами мира, выигранный поляками 4:2.

Во время войны один из немногих руководящих деятелей PZPN, оставшихся в Польше. Ответил отказом на предложение о сотрудничестве с оккупационной администрацией.

Скончался 11 ноября 1944 года в Кракове, после тяжёлой болезни, вызванной инфекцией. Лекарство (пенициллин), которое могло бы его спасти, было недоступно полякам в оккупированном Кракове. Похоронен на Новом Подгорском кладбище. Его похороны стали массовой антинацистской манифестацией.

Память

С 1946 года в течение нескольких лет разыгрывался футбольный кубок им. Юзефа Калужи между чемпионами воеводств.

Имя Юзефа Калужи носит улица в краковском районе Блони, на которой стоит стадион клуба Краковия. Также его именем названа улица в Пшемысле, рядом со старым стадионом «Полонии» (Пшемысль) (соединяет набережную Вильсона и улицу Спортивную). Также улица Юзефа Калужи есть в подкраковской деревне Тенчинок (между улицами Замковая и Монджика).

К 70-летию смерти футболиста (2014 год) было принято решение начать сбор средств на сооружение возле стадиона Краковии памятника Юзефу Калуже.

Во время опроса болельщиков в честь 95-летия спортивного клуба Краковия (различные виды спорта) в 2001 году, был назвал лучшим спортсменом Краковии за всю её историю.

Краковская общеобразовательная школа спортивного резерва носит имена Хенрика Реймана и Юзефа Калужи.

Достижения

• Чемпион Галиции по футболу — 1913
• Чемпион Польши по футболу — 1921, 1930
• Бронзовый призёр чемпионата Польши по футболу — 1922

Ссылки

• Mieczysław Szymkowiak. Młodość jest najpiękniejsza. «Historia polskiej piłki nożnej». 2, s. 5. Warszawa: TM-SEMIC sp. z o.o.. ISSN 340235.
• Józef Hałys: Polska Piłka Nożna. Kraków: Krajowa Agencja Wydawnicza, 1986, s. 906—908. ISBN 83-03-00804-8.
• [www.wikipasy.pl/J%C3%B3zef_Ka%C5%82u%C5%BCa Юзеф Калужа в энциклопедии Краковии]
• [www.rmf24.pl/sport/news-jozef-kaluza-legenda-polskiej-pilki,nId,90939 Józef Kałuża — legenda polskiej piłki]
• [terazpasy.pl/Wydarzenia/ks_cracovia/Rocznica-smierci-Jozefa-Kaluzy Józef Kałuża: O sobie i swych towarzyszach z boiska]
• [buwcd.buw.uw.edu.pl/e_zbiory/ckcp/p_sportowy/1926/numer032/imagepages/image3.htm Artysta footballu — Józef Kałuża] «Przegląd Sportowy», s. 3, 1926-08-14. ISSN 0137-9267. OCLC 320522931

Отрывок, характеризующий Калужа, Юзеф

– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.