Локетек, Юзеф

Юзеф Локетек
польск. Józef Łokietek
Имя при рождении:	Юдель Дан Локець
Псевдонимы:	Доктор, Раввин
Дата рождения:	15 февраля 1890(1890-02-15)
Место рождения:	Томашув-Мазовецкий
Дата смерти:	1941(1941)
Место смерти:	?
Гражданство:	Польша Польша Швейцария Швейцария
Партия:	Польская социалистическая партия, Польская социалистическая партия — Прежняя революционная фракция
Основные идеи:	правый социализм, пилсудчина, антикоммунизм
Род деятельности:	химик-фармацевт; активист ППС и ППС—Прежней революционной фракции; профсоюзный организатор; комендант Рабочей милиции; гангстер

Юзеф Локетек (польск. Józef Łokietek; 5 февраля 1890, Томашув-Мазовецкий — 1941), он же Юдель Дан Локець — польский социалист еврейского происхождения, боевик ППС, видный деятель ППС—Прежней революционный фракции. Комендант партийной Рабочей милиции. Известен также как криминальный авторитет. Дважды арестовывался гестапо. Погиб при неизвестных обстоятельствах.

«Доктор»-социалист

Родился в семье зажиточного еврейского торговца, бывшего кузнеца. Учился в иудейской религиозной школе. Подобно трём своим братьям, рано проникся левыми идеями. Отличался авантюрным характером и склонностью к физическим столкновениям. В 15-летнем возрасте примкнул к ППС, вступил в боевую организацию социалистов.

В 1906 перебрался в Швейцарию. Выполнял роль связного между заграничными и польскими организациями ППС. Прошёл светское обучение, отказался от иудаизма, принял польское имя Юзеф Локетек. Изучал химию и фармацевтику, стал ассистентом кафедры химии в Университете Женевы. Женился на дочери профессора Августа Бертье, получил гражданство Швейцарии. Носил партийный псевдоним Доктор.

Комендант партийной милиции

После провозглашения независимости Польши в 1918 Юзеф Локетек вернулся на родину. Поступил на службу в Министерство иностранных дел. Имел офицерское звание, в 1920 участвовал в польско-советской войне. Играл видную роль в Рабочем комитете обороны Варшавы, проявил большие организаторские способности. В 1921 организовывал помощь антигерманскому восстанию поляков в Силезии.

После демобилизации работал фармацевтом. Одновременно был одним из руководителей Варшавского комитета ППС. Курировал партийные силовые структуры, с 1921 был комендантом Рабочей милиции ППС.

Юзеф Локетек был преданным сторонником Юзефа Пилсудского, верным соратником Раймунда Яворовского, убеждённым антикоммунистом и непримиримым врагом правых консерваторов. Его боевики провели ряд успешных силовых акций против коммунистов и эндеков. 11 декабря 1922 они отбили нескольких членов ППС, захваченных эндеками в заложники.

В 1926 Локетек активно поддержал Майский переворот Пилсудского. Отряды Рабочей милиции сыграли заметную роль во взятии столицы пилсудчиками. 1 мая 1928 милиция Локетека атаковала коммунистическую демонстрацию, применив огнестрельное оружие.

В то же время противники Локетека обвиняли его не только в политическом насилии, но и аморальном образе жизни, склонности к пьяному разгулу. Обычным местом «оргий» являлся знаменитый варшавский бар U Grubego Joska.

Партийный и профсоюзный вожак

В 1928, при расколе ППС на сторонников и противников Пилсудского, Локетек решительно поддержал первых. Он одним из первых вступил в созданную социалистами-пилсудчиками ППС—Прежнюю революционную фракцию Яворовского. Входил в состав партийного руководства. В ноябре 1928 съезд партии утвердил Локетека на посту главного коменданта партийной милиции. На следующий год Локетек возглавил профсоюз работников речного транспорта в структуре Центрального объединения классовых профсоюзов.

При этом Локетек сохранял хорошие отношения с кругом ближайших соратников Пилсудского и вне партии Яворовского. 13 сентября 1929 он участвовал в учреждении организации ветеранов Боевой организации ППС. Входил в руководство ветеранской группы, наряду с Александрой Пилсудской, Валерием Славеком, Александром Пристором.

Гангстер «Раввин»

Во главе профсоюза речников Локетек организовал структуру мафиозного типа. Рабочая милиция активно использовалась в конкуренции и решении вопросов с работодателями. Локетек поддерживал тесную деловую связь с крупнейшим криминальным авторитетом Варшавы Лукашем Семёнтковским по прозвищу Tata Tasiemka — также членом партии Яворовского, бывшим разведчиком Первой бригады Польских легионов, служившим в одном подразделении с женой Раймунда Яворовского Констанцией. ОПГ Семёнтковского совместно с Рабочей милицией Локетека установила контроль над крупнейшим рынком Варшавы — Керцеляком. Часть рэкетирских доходов поступала в распоряжение партии. (В 1932 Семёнтковский был осуждён на три года тюрьмы. Впоследствии помилован президентом Мосьцицким и награждён Крестом Независимости.)

15 мая 1930 Локетек был арестован по подозрению в покушении на убийство, но освобождён из-за нехватки доказательств. В 1932 он был привлечён к суду за избиение носильщиков, конкурировавших с членами профсоюза. 2 декабря 1932 приговорён к году тюрьмы, отбывал вместе с Семёнтковским. Через шесть месяцев вышел по амнистии. В уголовной среде Юзеф Локетек был известен под кличкой Раввин.

Деятельность Локетека была подробно описана в нескольких номерах журнала Głos Stolicy. Цикл статей в сентябре-декабре 1932 назывался «Безнаказанные бандиты столицы. Повесть о варшавских ужасах и преступлениях».

Арест и гибель

В сентябре 1939 Юзеф Локетек участвовал в обороне Варшавы от немецких войск. После оккупации воспользовался статусом гражданина Швейцарии и открыл уличное кафе (лицензия была получена на имя жены). При этом Локетек поддерживал тайную связь с подпольем, участвовал в спасении евреев.

Осенью 1940 Локетек был арестован гестапо и подвергнут пыткам. Шесть недель спустя ему удалось освободиться, но весной 1941 он снова был замечен в связях с подпольем, вторично арестован и заключён в тюрьму Павяк. Вновь был выпущен, но в конце 1941 погиб. Время, место и обстоятельства его смерти остались неизвестны, как и место захоронения.

Семейная политика

Братья Юделя Дана Локеця — Мотель, Херш и Ицик — были активистами профсоюза текстильщиков.

Один из братьев антикоммуниста Локетека-Локеця — Мотель Локець — был репрессирован нацистами как сочувствующий коммунистам.

Отрывок, характеризующий Локетек, Юзеф

Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.
Старик сначала остановившимися глазами смотрел на сына и ненатурально открыл улыбкой новый недостаток зуба, к которому князь Андрей не мог привыкнуть.
– Какая же подруга, голубчик? А? Уж переговорил! А?
– Батюшка, я не хотел быть судьей, – сказал князь Андрей желчным и жестким тоном, – но вы вызвали меня, и я сказал и всегда скажу, что княжна Марья ни виновата, а виноваты… виновата эта француженка…
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего тут не было!..

Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
– Ну, рассказывай же, – говорил сын. Князь Андрей, не отвечая ему, снял его с колон и пошел из комнаты.
Как только князь Андрей оставил свои ежедневные занятия, в особенности как только он вступил в прежние условия жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив, тоска жизни охватила его с прежней силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний и найти поскорее какое нибудь дело.
– Ты решительно едешь, Andre? – сказала ему сестра.
– Слава богу, что могу ехать, – сказал князь Андрей, – очень жалею, что ты не можешь.
– Зачем ты это говоришь! – сказала княжна Марья. – Зачем ты это говоришь теперь, когда ты едешь на эту страшную войну и он так стар! M lle Bourienne говорила, что он спрашивал про тебя… – Как только она начала говорить об этом, губы ее задрожали и слезы закапали. Князь Андрей отвернулся от нее и стал ходить по комнате.
– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.