Рожаньский, Юзеф

Юзеф Рожаньский
польск. Józef Różański
Дата рождения	13 июля 1907(1907-07-13)
Место рождения	Варшава
Дата смерти	21 августа 1981(1981-08-21) (74 года)
Место смерти	Варшава
Принадлежность	ПНР ПНР
Род войск	госбезопасность
Годы службы	1939—1954
Звание	Полковник
Командовал	следственный департамент МОБ
Награды и премии

Юзеф Рожаньский (польск. Józef Różański; 13 июля 1907, Варшава — 21 августа 1981, Варшава), он же Юзеф (Йосек) Гольдберг — польский коммунист еврейского происхождения, офицер НКВД СССР и МОБ ПНР. Начальник следственного департамента МОБ, активный участник политических репрессий в Польше 1945—1952, отличался особой жестокостью. В период польской десталинизации осуждён за применение пыток. Освобождён по амнистии после 8-летнего заключения.

Происхождение. Учёба и работа

Родился в семье еврейского общественного деятеля, известного сионистского журналиста Авраама (Адама) Гольдберга. После развода родителей жил с матерью — Анной Рожаньской. Брат Юзефа Гольдберга-Рожаньского — Биньямин Гольдберг, он же Ежи Борейша — был известным коммунистическим пропагандистом. Дядя — Лейба Гольдберг — тоже коммунист, член Еврейского антифашистского комитета СССР, в период «борьбы с космополитизмом» арестован, отправлен в ГУЛАГ, умер вскоре после освобождения. Сестра — Джудит Гольдберг — погибла во время нацистской оккупации.

Получил домашнее начальное образование, после чего поступил в среднюю школу. С подросткового возраста Юзеф Гольдберг проявлял интерес к марксизму. За участие в марксистском кружке исключался из школы. Поступил на юридический факультет Варшавского университета. В 1929 получил докторскую степень, хотя какие-либо научные работы его авторства неизвестны.

В 1930—1933 проходил юридическую практику в Апелляционном суде Варшавы, но не сдал экзамен на судью. До 1939 работал адвокатом.

Функционер компартии. Участие во войне

Во время учёбы в университете Юзеф Гольдберг примыкал к Союзу независимой социалистической молодёжи и отколовшейся от него организации Союз независимой социалистической молодёжи «Жизнь». Вступил в Союз коммунистической молодёжи, затем в Коммунистическую партию Польши. Был функционером «еврейского бюро» партии, с 1932 — секретариата КПП. Выезжал за границу для участия в еврейских коммунистических мероприятиях. Установил оперативный контакт с НКВД СССР.

После начала Второй мировой войны Гольдберг вместе с женой Белой Френкель (впоследствии — Изабелла Рожаньская) перебрался на территорию, занятую советскими войсками. Во Львове явился в НКВД, назвался сотрудником. В 1940 был определён на службу в политотдел для контроля и обработки польских военнопленных. Также информировал руководство НКВД о настроениях в среде польских коммунистов. Находился на связи с наркомом внутренних дел УССР Иваном Серовым.

22 июня 1941 года добровольно вступил РККА. Пять дней спустя по личному указанию Лаврентия Берии отозван в распоряжение НКВД. Служил в охране заключённых в Старобельске, Саранске, Самарканде. По некоторым данным, лично участвовал в казнях. Сам Рожаньский в своей автобиографии этого не подтверждает.

В феврале 1944 присоединился к польской пехотной дивизии имени Ромуальда Траугутта. Окончил офицерские курсы, служил в политорганах и армейских редакциях. Участвовал в боях на Волыни. После ранения был переведён на службу в Департамент общественной безопасности Польского комитета национального освобождения. Принял девичью фамилию матери и стал именоваться Юзеф Рожаньский. В январе 1945 официально вступил в ППР.

В репрессивном аппарате

С января 1945 Рожаньский — капитан Министерства общественной безопасности (МОБ), с сентября — полковник и начальник следственного департамента. Быстрое служебное продвижение было обусловлено связью с Иваном Серовым, Лаврентием Берией и Болеславом Берутом. Непосредственным начальником Рожаньского был заместитель министра Радкевича генерал Ромковский. Рожаньский считался представителем «еврейской» группы Якуба Бермана в руководстве ППР-ПОРП и органов госбезопасности.

Полковник Рожаньский отличался исполнительностью и эффективностью в реализации руководящих установок. Задачи Рожаньского сводились к получению от подследственных признательных показаний. Он приобрёл репутацию садиста, его методы допросов — пытки, избиения, психологический прессинг — сравнивались с гестаповскими. Через следствие Рожаньского прошли сотни людей — участники антикоммунистического сопротивления, бойцы АК и активисты WiN, их родственники, связанные с ними люди, просто подозреваемые в нелояльности к ППР и СССР. В частности, Рожаньский вёл дела Яна Жепецкого и Витольда Пилецкого.

Конфликтовал с начальницей V («политического») департамента МОБ Юлией Бристигер, которая ещё в советской эвакуации написала на него донос за использование продовольственной помощи польского правительства в изгнании.

Участвовал в партийных чистках, когда правящая группа Берута—Бермана развернула кампанию репрессий в рядах самой ПОРП. Подследственными Рожаньского были такие коммунистические руководители, как Владислав Гомулка, Мариан Спыхальский, Влодзимеж Лехович.

Польское «дело Берии». Суды и сроки

Партийно-служебное расследование

В 1953 году, после смерти Сталина и расстрела Берии, началась десталинизация в Польше. Важным направлением этого процесса стало разоблачение «злоупотреблений» в органах госбезопасности.

Осенью 1953 в Центральную комиссию партийного контроля ПОРП поступила жалоба на Рожаньского, подписанная его бывшими подследственными-коммунистами. В жалобе подробно описывались его следственные методы, Рожаньский характеризовался как жестокий садист. Было начато служебное расследование. 5 марта 1954 министр Станислав Радкевич издал приказ об увольнении полковника Рожаньского из МОБ (при этом он сохранял воинское звание и награды — орден Возрождения Польши и орден «Крест Грюнвальда»). Вскоре министерство было упразднено, его функции переданы вновь учреждённому Комитету общественной безопасности с урезанными полномочиями.

После ухода из госбезопасности Рожаньский некоторое время служил в редакции иностранного вещания польского радио, потом руководил государственным издательством.

Первое осуждение

В обществе усиливались антикоммунистические протесты. Партийное руководство склонялось к тому, чтобы подвергнуть показательному наказанию функционеров госбезопасности, известных особой жестокостью. Рожаньский представлял собой удобный объект для польского аналога «дела Берии». Осенью 1954 в политбюро ЦК ПОРП было принято решение об уголовном преследовании. Генеральная прокуратура предъявила Рожаньскому обвинение в «превышении должностных полномочий и нанесении вреда интересам ПНР».

Судебный процесс состоялся в декабре 1955 и проходил в закрытом режиме. Ход процесса контролировал секретарь ЦК ПОРП Францишек Мазур. Рожаньский был признан виновным в применении недозволенных методов следствия и приговорён к 5 годам тюремного заключения. По амнистии срок был тут же сокращён до 3 лет 4 месяцев.

Второе осуждение

В 1956 году в Польше произошли политические перемены, к власти вернулся Владислав Гомулка. Критика госбезопасности сталинистского периода ужесточилась, персональные расследования возобновились более интенсивно. Юзеф Рожаньский был вновь привлечён к уголовной ответственности вместе с Романом Ромковским и Анатолем Фейгиным (к тому времени уволенными со службы). 11 ноября 1957 года Рожаньский и Ромковский были приговорены к 15 годам тюрьмы, Фейгин к 12.

Рожаньский подал апелляцию, однако Верховный суд сократил срок лишь на один год. Отбывал наказание во вроцлавской тюрьме. Отмечалось, что он ни в какой степени не осознал тяжести содеянного и способен повторить бесчеловечные деяния.

Амнистия при политическом повороте. Смерть

К середине 1960-х политическая ситуация в ПНР вновь изменилась — произошёл частичный реванш сталинистов. В октябре 1964 Ромковский, Рожаньский и Фейгин были освобождены по амнистии. Однако ни в госбезопасность, ни в политику никто из них вернулся. Более того, «фракция партизан» Мечислава Мочара использовала их образы в антисемитской кампании (при том, что Мочар и его сподвижники не менее активно участвовали в репрессиях конца 1940-х — начала 1950-х годов).

После выхода из тюрьмы Юзеф Рожаньский служил на Государственном монетном дворе. Вышел на пенсию в 1969. Скончался в августе 1981, на фоне острого кризиса и жёсткой политической борьбы между режимом ПОРП и профдвижением Солидарность. Его оценки ситуации представляли бы интерес, однако таковых не сохранилось.

Похоронен на Еврейском кладбище Варшавы (на могильной плите высечено: «Адвокат»).

См. также

• Адам Хумер

Отрывок, характеризующий Рожаньский, Юзеф

Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.