Сулковский, Юзеф

Юзеф Сулковский
Награды и премии

Юзеф Сулковский (польск. Józef Sułkowski; 17/18 января 1773 — 22 октября 1798, Каир) — польский офицер, адъютант Наполеона Бонапарта.

Биография

Ранние годы

По одной из версий, сын Теодора Сулковского (ум. 1791), принадлежавшего к младшей, нетитулованной ветви семьи и служившего кирасирским ротмистром в Венгрии. Мать — Юлия Келис (ум. 1773), венгерка, воспитанница священника из Рааба. Существует также гипотеза, что Сулковский был незаконнорожденным сыном князя Франтишека де Паула Сулковского от французской эмигрантки Маргерит-Софи де Флевиль или от жены Кароля Радзивилла и воспитывался в семье Теодора Сулковского. В 1777 году князь Август Сулковский (ум. 7 января 1786), старший брат Франтишека де Паула, возвращаясь из Италии, остановился в Вене, и, «восхищённый красотой и обаянием» маленького Юзефа, забрал мальчика и его старшую сестру в Польшу, в свой майорат Рыдзыну. Образование получил в основанном князем пансионе. Вместе с князем Августом с 1778 года Юзеф почти три года путешествовал по Европе. Во время длительной поездки князь Август позаботился о том, чтобы мальчик изучал европейские языки, латынь, геометрию, оптику и механику. В 1783 году опекун переписал на Юзефа Сулковского наследственное мальтийское командорство с годовым жалованьем 12000 злотых. Это обстоятельство позволило биографам предполагать, что Август Сулковский намеревался сделать его своим наследником. Летом 1783 года Сулковский привёз Юзефа в Россию. Мальчик был представлен Екатерине II, которая пожаловала ему звание кандидата на офицерский чин в конном лейб-гвардии полку. По воспоминаниям офицера полка Сулковских, стоявшего в Рыдзыне, Михала Суходольца:

…Больше всего Юзеф любил рассуждать о военном деле, о фортециях, кем они были постороены, переделаны, взяты, о баталиях, как была которая выиграна, кто какую ошибку совершил и т. д. Как только выдавалась у него свободная минута от учения, так он описывал подвиги прославленных генералов — Тюренна, Вобана, Монтекукули…

Служба в польской армии

В гвардейский полк Сулковский не попал — Петербург уведомил его опекуна, что производство откладывается «из-за имеющихся соревнователей из титулованных особ». Август Сулковский произвёл кадета Юзефа в 1784 году в подхорунжии полка, который сам возглавлял. В 1785 Сулковский стал хорунжим, в 1786 — поручиком. После смерти Августа Сулковского полк был отобран у майората, переведён в Варшаву, и, в результате серии реорганизаций превратился из личного княжеского в регулярный 10-й пехотный полк коронных войск (pl:10 Regiment Pieszy Ordynacji Rydzyńskiej). Мальтийское командорство Юзеф Сулковский потерял, — князь Антоний Сулковский, наследник Августа, в феврале 1786 года возбудил процесс о возвращении командорства. В первой инстанции, Варшавском капитуле Мальтийского ордена, жалоба была отклонена, но в последующие годы Юзеф Сулковский мальтийскую ренту уже не получал. В декабре 1791 года был произведён в капитаны. Под впечатлением от конституции 3 мая написал политический трактат «Последний голос польского гражданина», критикуя её как «несмелую, неполную, слишком уступчивую по отношению к кастовым предубеждениям и ретроградным воззрениям шляхты». В составе 10-го полка воевал на литовском фронте в 1792 году. За участие в обороне моста на Зельве первым в этой военной кампании получил крест Виртути Милитари и был представлен к производству в майоры. При получении известия о присоединении короля к Тарговицкой конфедерации намеревался поднять восстание в армии и участвовал в сборе подписей в поддержку реконфедерации. Это стоило Сулковскому производства в чин майора. Под предлогом лечения за границей добился отпуска и осенью 1792 года уехал во Францию.

Эмиграция

Сулковский прибыл в Париж весной 1793 года. Был задержан вместе с другими поляками-эмигрантами после ареста в Варшаве французского дипломата Бонно и провёл некоторое время в тюрьме. После освобождения Сулковский участвовал в собрании секции Четырёх наций и выступил с речью в поддержку республики. По некоторым сведениям, уже в 1793 году получил французское гражданство.

Путешествие на Восток и в Польшу

Сулковский пытался поступить во французскую армию, но его не взяли, — он отправился на Восток с дипломатическим поручением. Французское правительство намеревалось послать военных инструкторов Типу-Султану, собиравшемуся поднять восстание в Индии против англичан. В Италии тайные эмиссары республики попадают в поле зрения разведки коалиции. Сулковский, выдворенный полицией с территории Венецианской республики, получил приказ ожидать дальнейших распоряжений в Алеппо (Сирия). Во время плаванья он изучал восточные языки и знакомился с социальной и экономической стороной жизни Востока. Около пяти месяцев Сулковский в Алеппо напрасно ожидал инструкций из Парижа. Наконец, он решился пересечь Аравийскую пустыню и через Басру добраться до Индии. По пути в Басру Сулковский попал в засаду и спасся лишь благодаря случайности. Летом 1794 года он вернулся в Константинополь. Через французского посла Декорша Сулковский пытался добиться от Парижа помощи восставшим в Кракове, посылает подробный мемориал о положении в Польше. В середине сентября Сулковский отправился в Польшу с шифрованными письмами от французского посла к Тадеушу Костюшке и Игнацию Потоцкому. Он проделал путь в две тысячи километров, переодетый армянским купцом, и прибыл в Польшу уже после подавления восстания. По сообщению биографа Сулковского Ортанса Сент-Альбена, тот сформировал партизанский отряд, который был разбит в первом же сражении. Через Константинополь Сулковский возвратился в Париж.

Итальянская кампания (1796)

Сулковский обратился с просьбой о назначении в Итальянскую армию. 1 мая 1796 года был зачислен в чине капитана ожидающего вакансии и направлен в штаб-квартиру Бонапарта. 28 июня того же года присоединился к штаб-квартире в Ливорно.

В июле официальное представительство польской эмиграции, парижская Депутация, поручила князю Огинскому вступить в переписку с Сулковским и через него обратить внимание Бонапарта на польские дела. Сулковский посоветовал написать командующему от имени поляков, отметив, что «этот генерал пользуется огромным доверием французов и не приминет рано или поздно стать во главе правительства».

15 сентября 1796 года в сражении при Сан-Джорджио Сулковский во главе двухсот шестидесяти гренадеров взял считавшуюся неприступной батарею. 27 октября 1796 года был назначен вместе с Дюроком временно исполняющим обязанности личного адъютанта Бонапарта. Лавалетт, отмечая в своих «Воспоминаниях» честность, храбрость и всесторонние знания Сулковского, отзывался о нём как о самом талантливом из адъютантов главнокомандующего. Осенью 1796 года Сулковский вступил в должность адъютанта. Во время битвы при Арколе, спасая Бонапарта, попавшего в болото с конём, был ранен. Весной 1797 года вместе с Жюно Сулковский был избран для передачи приказа генералу Барагэ д’Илье о захвате Венеции. Биографы утверждают, что Наполеон намеревался использовать связи своего адъютанта с местными революционерами в политических целях — восстание венецианских якобинцев ускорило падение города.

Польские легионы. Конфликт с Домбровским

После провала Краковского восстания различными группами (как правой, так и левой) польских эмигрантов поддерживалась идея создания «польских легионов». Первый «пробный польский батальон» сформировался в Итальянской армии после битвы при Арколе — Сулковский был его организатором. Вскоре в Милан к Бонапарту прибыл Ян Генрик Домбровский, кандидат правого крыла костюшковского лагеря, получивший у Директории одобрение на свой проект «польских легионов». Сулковский присутствовал на встрече Наполеона и Домбровского 3 декабря 1796 года. Бонапарт при первом свидании отказал Домбровскому, заявив, что польский отряд уже сформирован и предложил ему и его товарищам получить там офицерские должности. После этого свидания Домбровский в письме к адъютанту Тремо прямо обвинил в своей неудаче Сулковского. Однако позднее Бонапарт изменил своё решение под влиянием Бертье, политической ситуации, и, не в последнюю очередь, личных качеств Домбровского как полководца и военного специалиста.

27 мая 1797 года Домбровский приехал в Милан, чтобы определить окончательный статус легионов и получить одобрение у Бонапарта на замещение некоторых офицерских должностей своими кандидатами. Противники Домбровского (в том числе Лазнинский) вместо его кандидатов предложили Наполеону своих. Домбровский получил «совсем другой список», который был «сделан собственной рукой Сулковского». Лишь после личной встречи с Бонапартом в Момбелло недоразумение было улажено — Наполеон принял кандидатуры Домбровского.

Отмена Бонапартом всей «интриги», ради которой якобинский адъютант (Сулковский) пустил в ход весь свой авторитет, явилась для него невозместимым поражением. В результате беседы в Момбелло он фактически утрачивал своё положение первого польского советника при Бонапарте. В дальнейшем это означало полное отстранение его от дел, связанных с польской армией в эмиграции, а тем самым сводило на нет план всей его жизни.

По мнению биографов Сулковского конфликт его с Домбровским был и конфликтом с Бонапартом. Несмотря на это, он «упорно держался Бонапарта», отвергая более выгодные предложения других французских генералов. Для Наполеона не были секретом политические воззрения якобинца Сулковского, кроме того, тот единственный из всего штаба Итальянской армии имел смелость спорить с главнокомандующим. Тем не менее Бонапарт продолжал доверять ему самые ответственные поручения. По воспоминаниям участника египетской экспедиции писателя Арно:

Сулковский был человеком из Плутарха <…> Одарённый смелостью и сообразительностью, способный успешно выдержать любой экзамен как в дипломатии, так и на войне, он напоминал умом и характером того, кому был предан без любви и кого больше уважал, чем обожал <…> Он осуждал своего командующего с суровостью подчас предельной <…> Он ненавидел его, одновременно восхищаясь им <…> И всё же он был одним из тех людей, на которых Бонапарт мог полностью положиться <…> Потому что он был человеком чести <…> Так же обстояло дело и с командующим, привязанность которого к адъютанту основывалась не на чувстве, а только на понимании его полезности.

Париж

После ратификационного конгресса в Раштадте Сулковский вернулся в Париж вместе с Бонапартом. Наполеона ждало новое назначение — Директория поручала ему командование экспедиционной армией, которая должна была нанести удар по Англии. Сулковский почти ежедневно находился в квартире Бонапарта на улице Шантерен и занимался подготовкой к новой военной кампании. Он редактировал оперативные планы экспедиции, подбирал военную библиотеку для командующего и представлял выписки из различных научных трудов. Также Сулковский писал книгу, где намеревался обобщить свой шестилетний военный опыт. В начале февраля 1798 года после инспекционной поездки по воинским частям, в которой его сопровождали Бурьен, Ланн и Сулковский, Бонапарт пришёл к выводу, что они не готовы к вторжению в Англию. Он предложил Директории план новой военной кампании — захвата Египта, разработанный совместно с Сулковским. План, включавший в себя помимо завоевания Египта завершение строительства Суэцкого канала и открытие выхода в Индию, поддержал Талейран. С его помощью было сломлено поначалу решительное сопротивление директоров: 5 марта 1798 года план кампании был утверждён официально. В это же время новый командующий Итальянской армией Массена предложил Сулковскому возглавить её генеральный штаб. Однако Сулковский предпочёл отправиться в Египет.

Египетский поход

После падения Александрии Сулковский был произведён в эскадронные командиры «за заслуги перед армией, главным образом на Мальте и при взятии Александрии». 11 августа 1798 года в бою под селением Эль-Сальхия был тяжело ранен. Тогда же произведён в бригадные командиры. Не имея возможности из-за ранения участвовать далее в боевых действиях, Сулковский работал в составе комиссии, собиравшей материалы касающиеся местного законодательства, «организации гражданский и уголовных судов, состояния просвещения и возможных и отвечающих пожеланиям населения улучшений, кои в этих областях надлежало бы провести». В последние месяцы жизни написал три очерка: «Письмо с Мальты», «Заметки о египетской экспедиции» и «Описание пути из Каира в Эль-Сальхия». Во время восстания местного населения в Каире Сулковский был послан Бонапартом на разведку. 22 октября 1798 года он возвращался вместе с отрядом из пятнадцати кавалеристов в штаб-квартиру.

…на них напало всё население предместья; его конь оступился и упал, Сулковский, окружённый со всех сторон, был разорван на мелкие клочки.

Литература

• Брандыс М. Адъютант Бонапарта // Исторические повести. — М.: Прогресс, 1975. — С. 181—337. — 100 000 экз.

Отрывок, характеризующий Сулковский, Юзеф

– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.


Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu'est ce que c'est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.


На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.