Скумин-Тышкевич, Юзеф

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Юзеф Тышкевич»)
Перейти к: навигация, поиск
Юзеф Скумин-Тышкевич
лит. Juozapas Tiškevičius, польск. Józef Skumin Tyszkiewicz

<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Герб "Лелива"</td></tr>

каштелян мстиславский
1761 — 1775
Предшественник: Ян Забелло
Преемник: Станислав Тышкевич
Воевода смоленский
1775 — 1790
Предшественник: Юзеф Сосновский
Преемник: Франтишек Ксаверий Сапега
 
Рождение: 1716(1716)
Смерть: 1790(1790)
Род: Тышкевичи
Отец: Ежи Тышкевич
Мать: Бенедикта Сапега
Супруга: 1) Бенедикта Огинская

2) Анна Поцей

Дети: от второго брака: Александр, Людвик
 
Награды:

Юзеф Скумин-Тышкевич (17161790) — государственный деятель Великого княжества Литовского, тиун виленский (1736), каштелян мстиславский (17611775), воевода смоленский (17751790).



Биография

Представитель литовского магнатского рода Тышкевичей герба «Лелива». Единственный сын писаря великого литовского и каштеляна витебского Ежи Тышкевича (? — 1735) от первого брака с Бенедиктой Сапегой (? — 1724).

В 1736 году Юзеф Скумин-Тышкевич упоминается в звании тиуна виленского. В 1761 году получил должность каштеляна мстиславского, а в 1775 году был назначен титулярным воеводой смоленским.

В 1762 году стал кавалером ордена Белого орла.

Семья

Был дважды женат. В 1736 году первым браком женился на Бенедикте Огинской (? — до 1748), дочери воеводы витебского, князя Мартиана Михаила Огинского (16721750), и Терезы Бжостовской (ум. 1721), от брака с которой детей не имел.

В 1748 году вторично женился на Анне Поцей (17201788), дочери воеводы трокского Александра Поцея (ум. 1770) и Терезы Войны. Дети:

Источники

  • Kawalerowie i statuty Orderu Orła Białego 1705—2008, 2008.
  • [mariusz.eu.pn/genealogia/rody/tyszkiewiczowie02.html TYSZKIEWICZOWIE]

Напишите отзыв о статье "Скумин-Тышкевич, Юзеф"

Отрывок, характеризующий Скумин-Тышкевич, Юзеф

– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.