Юзовский, Иосиф Ильич

Иосиф Ильич Юзовский
Имя при рождении:	Иосиф Ильич Бурштейн
Место смерти:	Москва РСФСР, СССР
Профессия:	театральный критик, литературовед
Гражданство:	СССР СССР
Годы активности:	1925—1964

Ио́сиф Ильи́ч Юзо́вский (также Юзеф Юзовский, польск. Józef Juzowski, настоящая фамилия Бурштейн; 18 декабря 1902, Варшава, — 15 декабря 1964, Москва) — советский театральный и литературный критик, литературовед. Обычно подписывался как «Ю. Юзовский».

Биография

Иосиф Юзовский родился в Варшаве; в 1912 году семья переехала в Одессу, в 1919-м поселилась в Ростове-на-Дону, который ещё до революции Н. Н. Синельников и Н. И. Собольщиков-Самарин превратили в театральный город.

В 1924 году Юзовский окончил факультет общественных наук Донского университета, в 1925 году — отделение истории искусств Донского археологического института. В том же году начал литературную деятельность: увлечённый театром, Юзовский публиковал в местной печати рецензии на спектакли. В 1930 году он приехал в Москву; здесь первые же публикации привлекли внимание к молодому критику, прежде всего рецензия на спектакль ГосТиМа «Список благодеяний» по пьесе Ю. Олеши. Как рассказывал сам Юзовский в своей шутливой автобиографии, его заметил А. В. Луначарский и сказал: «Вы критик, это уже ясно. Выражаю вам своё искреннее сочувствие, но деться вам некуда, придётся писать. Способность к критике — вещь редкая. Поэтому все ею занимаются. Но вы не робейте. Рискните и вы».

Интересы Юзовского-критика были разнообразны: он писал не только о драматическом театре — Вс. Э. Мейерхольде, Н. П. Охлопкове, А. Я. Таирове и Вл. И. Немировиче-Данченко, — но и о балете, опере (прежде всего о работах К. С. Станиславского в его Оперной студии), музыке, оперетте, цирке, эстраде и даже о живописи. В начале 30-х годов Юзовский вместе со всем советским театром увлёкся драматургией А. М. Горького, в результате появился его первый литературоведческий труд — «Драматургия Горького» (1940).

Послевоенные годы, борьба с «космополитизмом»

С 1946 года Юзовский был старшим научным сотрудником Института мировой литературы. В 1947 году вышла в свет его книга «Образ и эпоха», посвящённая опыту советского театра в трактовке произведений Шекспира; как и «Драматургия Горького», эта книга выходила за рамки театроведения. Но в 1948 году началась «борьба с космополитизмом», и институт пришлось покинуть.

28 января 1949 года в «Правде» была опубликована редакционная статья «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», в которой семь театральных критиков во главе с Юзовским обвинялись в буржуазном эстетстве и формализме, равнодушии к нуждам народа и стремлении «оболгать национальный советский характер». Непосредственно критикам инкримировались неодобрительные отзывы о пьесах, отмеченных Сталинской премией, а также критика Малого театра и МХАТа за постановку пьес, с точки зрения семи обвиняемых, просто слабых, по мнению же авторов статьи — «патриотических», в частности «Зелёной улицы» А. Сурова.

Значительная часть статьи была посвящена лично Юзовскому, который «цедя сквозь зубы слова барского поощрения, с издевательской подковыркой по линии критики „сюжета“ пишет о пьесе А. Сурова „Далеко от Сталинграда“, о пьесе „Победители“ Б. Мирского, отмеченной Сталинской премией, о роли Зои в пьесе „Сказка о правде“, роли, за исполнение которой актриса Н. Родионова была удостоена Сталинской премии». Дальше «Правда» вспоминала статью, написанную Юзовским ещё в 1943 году: «Полна издевательства его статья, где он язвит по поводу „счастливого, бодрого“ вида героев в советских пьесах… о тенденциях, якобы „разъедавших наше искусство“, о том, что авторы пьес зачастую не хотят „думать“ и тем самым не дают якобы „думать своему герою“. А чего стоит такое рассуждение: „Раз герой советский, то он обязательно… должен одержать победу — этого рода философия ничего общего с диалектикой жизни не имеет“. Выписывая убогие каракули, пытаясь придать им вид наукообразия, критик гнусно хихикает над „мистической презумпцией обязательного успеха, раз за неё борется советский герой“».

ЦК ВКП(б) «рекомендовал» редакторам газет обратить внимание на эту статью, — её основные положения тут же воспроизвели «Литературная газета» и «Культура и жизнь», другие издания просто перепечатали статьи из «Правды»; газета «Советское искусство» уже 29 января опубликовала статью «Политическое лицо критика Юзовского».

Как и другие критики, упомянутые в «Правде», Юзовский в течение ряда лет не мог ни публиковаться, ни продолжать работу в институте

«Оттепель»

С началом «оттепели» репутация Юзовского была восстановлена; в 1967 году, уже после смерти, Театральная энциклопедия писала о нём: «Глубокое понимание существа проблем современного театра, умение выразить мысль в живой, изящной, пластичной литературной форме отличало работы Юзовского; в них воссоздаются облик спектакля и актерские образы».

В этот период своей деятельности Юзовский уже редко выступал с рецензиями и статьями, отдавая предпочтение большим книгам. Тем не менее он активно участвовал в театральном процессе; после долгих лет застоя, «когда публика не ходила в театры», Юзовский в конце 50-х годов стал свидетелем нового расцвета советского театра, горячо поддержал начинания Георгия Товстоногова в Большом драматическом и высказывал убеждение в том, что два пути, определивших развитие всего мирового театра, — путь Станиславского и путь Мейерхольда, — в идеале должны «слиться и сочетаться».

Иосиф Юзовский занимался также литературными переводами, в частности, перевёл с польского пьесу «Такие времена» Ежи Юрандота, с чешского — «Гость из ночи» Людвика Ашкенази, с немецкого — «Добрый человек из Сезуана» Бертольта Брехта; с постановки этой пьесы Юрием Любимовым в 1964 году началась история Театра на Таганке.

Семья

• Брат — Мечислав Ильич Бурский (Бурштейн, 1903—1944), советский агротехник и агробиолог, доктор сельскохозяйственных наук (1935); погиб в штрафном батальоне.
• Сын — Михаил Иосифович Юзовский, кинорежиссёр.
  • Внук — Мичислав Михайлович Юзовский, киноактёр.

Сочинения

• «Вопросы социалистической драматургии» (1934)
• «Спектакли и пьесы» (1935)
• «М. Горький на сцене МХАТ» (1939)
• «Драматургия Горького» (1940)
• «Образ и эпоха» (1947)
• «Горький и театр» (1947)
• «Максим Горький и его драматургия» (1959)
• «Мы с Наташей плывем по Волге» (1962)
• «Советские актеры в горьковских ролях» (1964)
• «Зачем люди ходят в театр» (1964)
• «Разговор затянулся за полночь»

Отрывок, характеризующий Юзовский, Иосиф Ильич

– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.