Юй Шумэй
Поделись знанием:
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
Юй Шумэй  | ||||||||||||||||||||||||||||
| Общая информация | ||||||||||||||||||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Оригинальное имя |
кит. 于 淑梅 | |||||||||||||||||||||||||||
| Гражданство | ||||||||||||||||||||||||||||
| Дата рождения |
20 октября 1977 (46 лет) | |||||||||||||||||||||||||||
| Место рождения | ||||||||||||||||||||||||||||
| Проживание | ||||||||||||||||||||||||||||
| Рост/Вес | ||||||||||||||||||||||||||||
| Семейное положение |
замужем | |||||||||||||||||||||||||||
| Профессия |
солдат | |||||||||||||||||||||||||||
| Титулы | ||||||||||||||||||||||||||||
| Кубок мира |
0 ( л.р. - 16-е место в сезоне-2000/01 ) | |||||||||||||||||||||||||||
| Карьера (Кубок мира) | ||||||||||||||||||||||||||||
| Побед |
1 | |||||||||||||||||||||||||||
| Подиумов |
5 ( 1 + 3 + 1 ) | |||||||||||||||||||||||||||
| Медали | ||||||||||||||||||||||||||||
|
| ||||||||||||||||||||||||||||
Юй Шумэй (кит. 于 淑梅, родилась 20 октября 1977, в Ляонине, Китай) — китайская биатлонистка.
- Серебряный призёр Чемпионата мира по биатлону.
- 3-кратная чемпионка Азиатских игр по биатлону.
Содержание
Общая информация
Юй замужем за солдатом армии Китая, однако супруги не живут вместе из-за того, что их подразделения расквартированы в разных регионах.
В 1996 году у Шумэй из-за обморожения был ампутирован палец на правой ноге.
Китаянка известна как хороший стрелок, но относительно слабый лыжник.
Спортивная карьера
Уроженка Даляня начала свою биатлонную карьеру в 1994 году.
Соревнования IBU
Пару лет спустя — в марте 1996 года — Шумэй дебютировала в кубке мира на этапе в словенской Поклюке, причём спринтерская гонка закончилась на третьей позиции. На следующем этапе Юй вновь отлично проводит спринт и финиширует второй (позади словачки Соны Михоковой). Несмотря на участие лишь в четырёх гонках кубка, Шумэй заканчивает сезон 32-й.
В следующем сезоне китаянка сходу доказывает, что не только спринтерские гонки являются её биатлонной специализацией — Шумэй финиширует второй в индивидуальной гонке на этапе в шведском Эстерсунде. Сам сезон, в итоге, проведён весьма стабильно (лишь трижды за сезон китаянка финишировала вне очков, но лишь шесть попаданий в Top10). В том же сезоне Шумэй впервые выступает на чемпионате мира. На окончание кубка мира приходится, как потом выяснилось, лучшая эстафететная гонка сборной Китая, в которой принимает участие уроженка Даляня (представительницы Поднебесной финишируют третьими).
В следующем сезоне Юй удаётся лучше подготовиться к главному старту сезона — Олимпиаде. Турнир не приносит медалей, но Шумэй удаётся дважды финишировать в Top10 в личных гонках и помочь сборной занять седьмое место в эстафете.
Самый крупный успех на чемпионатах мира датируется хольменколленским турниром 2000 года. Китаянка повторяет своё лучшей выступление в индивидуальных гонках и завоёвывает серебряную медаль.
Кубковый сезон-2000/01 становится лучшим в карьере Шумэй — серия плотных хороших результатов приводят к 16-му месту в общем зачёте. На последнем этапе сезона — в норвежском Хольменколлене — Юй одерживает свою первую и последнюю победу в кубке мира, опередив всех соперниц в гонке с общего старта (причём на финише удалось отбить атаки Магдалены Форсберг).
Следующий сезон был проведён слабее — слабее был проведён не только кубок мира, но и завершавшая год Олимпиада (где лучшим результатом стала 20-я позиция в спринте). После Олимпиады Юй прервала карьеру в соревнованиях IBU.
В сезоне-2009/10 Шумэй без особого успеха провела несколько гонок в кубке IBU.
Прочие соревнования
Юй более чем успешно представляла Китай в биатлонном соревновании зимних Азиатских игр. На трёх турнирах китаянка попадала в медали, выиграв три золотые медали.
Сводная статистика
Сезоны кубка мира
| Сезон | ОЗ | ИГЗ | СЗ | ГПЗ | МСЗ |
|---|---|---|---|---|---|
| 1995/96 | 32-я | н/д | н/д | н/д | н/д |
| 1997/98 | 21-я | н/д | н/д | н/д | н/д |
| 1998/99 | 37-я | н/д | н/д | н/д | н/д |
| 1999/2000 | 25-я | н/д | н/д | н/д | н/д |
| 2000/01 | 16-я | 8-я | 15-я | 30-я | 8-я |
| 2001/02 | 36-я | 51-я | 31-я | 32-я | 32-я |
Лучшие гонки в кубке мира
| Дисциплина | Место проведения | Сезон | Результат |
|---|---|---|---|
| Индивидуальная гонка |  Эстерсунд
|
1996/97 | 2-я |
 Хольменколлен (ЧМ)
|
1999/2000 | ||
| Спринт |  Хохфильцен
|
1996/96 | 2-я |
| Гонка преследования | Эстерсунд
|
1999/2000 | 4-я |
| Масс-старт | Хольменколлен
|
2000/01 | 1-я |
Эстафетные гонки за сборную
| Данные | ||||||
|---|---|---|---|---|---|---|
| Сезон | Соревнование | Дисциплина | Место проведения | Этап | Стрельба | Результат |
| 1996/97 | Кубок мира | Эстафета | Эстерсунд
|
1-й | 0 | 6-й |
| Хольменколлен
|
1-й | 0 | 9-й | |||
 Разун-Антерсельва
|
2-й | 0 | 8-й | |||
| Чемпионат мира |  Осрблье
|
1-й | 0 | 13-й | ||
| Кубок мира |  Нагано
|
1-й | 0 | 3-й | ||
| 1997/98 | Олимпиада | Эстафета | Нагано
|
1-й | 1+0 | 7-й |
| 1998/99 | Кубок мира | Эстафета | Осрблье
|
1-й | 3+0 | 7-й |
 Лейк-Плэсид
|
4-й | - | НФ | |||
| 1999/2000 | Кубок мира | Эстафета | Хохфильцен
|
1-й | 2+0 | -[1] |
 Поклюка
|
4-й | - | -[2] | |||
 Оберхоф
|
1-й | 5+2 | -[1] | |||
| Рупольдинг
|
4-й | 1+0 | 10-й | |||
| Разун-Антерсельва
|
1-й | 3+0 | ДК | |||
| Чемпионат мира | Хольменколлен
|
4-й | - | -[2] | ||
| 2000/2001 | Кубок мира | Эстафета | Разун-Антерсельва
|
1-й | 3+0 | 5-й |
| Разун-Антерсельва
|
1-й | 2+0 | 7-й | |||
| Рупольдинг
|
1-й | 4+1 | 9-й | |||
| Разун-Антерсельва
|
1-й | 2+0 | 11-й | |||
| Чемпионат мира | Поклюка
|
2-й | 2+0 | 10-й | ||
| 2001/2002 | Кубок мира | Эстафета | Поклюка
|
1-й | 6+2 | 12-й |
| Рупольдинг
|
1-й | 2+0 | 8-й | |||
| Разун-Антерсельва
|
4-й | 1+0 | 4-й | |||
| Олимпиада | Солт-Лейк-Сити
|
1-й | 3+0 | 13-й | ||
Выступления на чемпионатах мира и Олимпиадах
| Сезон | ИГ | СГ | ГП | МС | КЭ | СЭ |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 1997 | 56-я | 50-я | - | - | 13-я | - |
| 1998 | 9-я | 5-я | - | - | 7-я | - |
| 2000 | 2-я | 22-я | 10-я | 15-я | Круг | - |
| 2001 | 17-я | 34-я | 34-я | 17-я | 10-я | - |
| 2002 | 46-я | 20-я | 44-я | - | 13-я | - |
Напишите отзыв о статье "Юй Шумэй"
Примечания
Ссылки
- [services.biathlonresults.com/athletes.aspx?IbuId=BTCHN22010197701 Профиль IBU] (англ.)
|
|
Это заготовка статьи о биатлоне. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Юй Шумэй
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
