Фукудзава Юкити

Фукудзава Юкити
福澤諭吉
Дата рождения:	10 января 1835(1835-01-10)
Место рождения:	Осака
Дата смерти:	3 февраля 1901(1901-02-03) (66 лет)
Место смерти:	Токио

Фукудзава Юкити (яп. 福澤諭吉, 10 января 1835, Осака — 3 февраля, 1901, Токио) — японский писатель, переводчик и философ. Основатель университета Кэйо, первый президент Токийской академии (ныне Японская академия наук). Его идеи о государственном устройстве оказали большое влияние на становление новой Японии в эпоху Мэйдзи.

Биография

Фукудзава Юкити родился 10 января 1835 года в семье самурая низкого ранга, принадлежавшего к клану Окудайра. Его отец рано умер, и семья жила бедно. В 14 лет Фукудзава поступил в школу, где изучал западные науки (яп. 蘭学 рангаку).

Период Бакумацу

В 1853 году, вскоре после прибытия в Японию флота под командованием Мэтью Перри, брат Юкити (старший в семье) попросил его отправиться в Нагасаки, где находилась голландское поселение Дэдзима. Предполагалось, что Фукудзава выучит голландский язык и сможет обучиться военному делу у европейцев. Однако Фукудзава пробыл в Нагасаки до 1855 года, прослушав лишь вводный курс по голландскому языку. Затем он отправился в Осаку, где начал заниматься в частном пансионе Огата Коан (Коёри). Среди соучеников по пансиону были люди, имена которых впоследствии стали широко известными: Хасимото Санаи, Омура Масудзиро, Сано Цунэтами, Отори Кэйсукэ, Нагаё Сэнсай, Мицукури Акицубо, Ханибуса Еситада, Мотоно Моритака, Такэда Кэнсай и др. В пансионе Огата Фукудзава изучил такие естественные науки, как физиологию, медицину, физику, химию. Уже в 1857 году, проявив успехи в обучении, Фукудзава был назначен старшим учеником.

В 1858 году Фукудзава по приказу клана перебирается в Эдо для преподавания голландского языка самураям княжества Накацу. В октябре этого же года Фукудзава открывает свой пансион в районе Цукидзи, на территории усадьбы Окудайра. Этот пансион постепенно расширялся и впоследствии превратился в университет Кэйо. Осознав, что наиболее распространенным в мире является английский язык, Фукудзава приступает к его изучению. Уже через 5 лет, в 1863 году, он приступает к преподаванию английского языка в своем пансионе.

В 1860 году Фукудзава стал членом японского посольства в США. Первое путешествие за границу было коротким, и Фукудзава не смог как следует разобраться в социальной системе Америки. Однако по возвращении в Японию Фукудзава был приглашён правительством Бакуфу на службу в качестве переводчика.

В 1861 году правительство Бакуфу отправляет миссию в Европу, и Фукудзава входит в неё в качестве переводчика. Он побывал в таких странах как Франция, Англия, Голландия, Германия, Россия, Испания и Португалия, вернувшись в Японию 11 декабря 1863 года. Во время этой поездки он глубоко интересовался политическим, экономическим и социальным положением стран Европы, и особенно культурными учреждениями и постановкой школьного образования. Вероятно, он смог, хотя и в общих чертах, понять общественную систему Америки и Европы.

В 1864 году, Фукудзава являлся сотрудником бюро переводчиков при канцелярии по иностранным делам правительства Бакуфу.

В 1867 году Фукудзава отправился в третий раз за границу, на этот раз в Америку, при правительственной комиссии по получению военных кораблей. Фукудзава проехал через Суэцкий канал, побывал в Нью-Йорке, Вашингтоне, Бостоне. Во время этой поездки его основное внимание было обращено на организацию женского образования в Америке.

Период Мэйдзи

Во время гражданской войны 1867—1868 годов Фукудзава был на стороне сохранения власти сёгуната (хотя в своей «Автобиографии» он вспоминал, что его не устраивал ни консервативный сёгунат, ни сторонники возвращения власти императору - все они были настроены негативно по отношению к перспективе открытия страны). В 1868 году он отказался от службы новому правительству в Киото. Впоследствии он не шёл на государственную службу к новому правительству, хотя неоднократно получал от него приглашения.

В 1867 году район в Цукидзи, где до сих пор находился пансион Фукудзава, стал иностранным сеттльментом. В качестве компенсации Фукудзаве дают землю на улице Синсэндза в квартале Сиба, куда в апреле 1868 года он переводит пансион. Воспользовавшись переездом, Фукудзава организационно изменил свой пансион, который с этого времени получил официальный статус школы, в соответствии с девизом правления Кэйо, названной «Кэйо гидзюку».

С этого времени Фукудзава занимается составлением учебников, в которых простым, легкодоступным для понимания языком излагал то, что он считал необходимым знать своим ученикам: сведения по истории и географии стран мира, по физике, химии, астрономии, основы философских и социально-политических учений Запада.

Во второй половине 60-х годов Фукудзава опубликовал свою первую книгу, которая называлась «Положение дел на Западе» («Сэйё дзидзё», 1866—1869). Эта книга рассказывала о том, что было естественным для Запада, но абсолютно новым для Японии: о парламенте, политических партиях, системе социального обеспечения, почте, банках, транспорте. Книга начиналась с описания увиденного Фукудзавой западного образа жизни — рассказа о школах, библиотеках, музеях, газетах, обо всём, что, по мнению автора, Японии стоило бы перенять. Фукудзава также поместил в книгу свои переводы отрывков из общеобразовательных лекций, посвященных деятельности правительства и экономическим вопросам. И наконец, Фукудзава изложил взгляды британского юриста Уильяма Блэкстона относительно прав человека, а также американского учёного Фрэнсиса Вэйланда о налоговой системе. В приложении Фукудзава опубликовал основные даты из истории России и Франции.

В течение года книга разошлась тиражом свыше 200 тыс. экземпляров. Эта работа была настолько популярна, что все книги о Западе стали именоваться «Фукудзава-бон» («Книга Фукудзава»).

Фукудзава-просветитель стремился к распространению естественнонаучных знаний. Не будучи специалистом во многих отраслях знания он осуществлял многогранную литературную деятельность. Так, в 1867 году он выпускает сочинения: «Путеводитель по западным странам», «Договор из 11 пунктов», «Пища, одежда, жильё на Западе». Его произведения 1869 года представляли популярное изложение социального и политического состояния стран Запада: «Достоверное знакомство со странами мира», «Китайско-английские отношения», «О деятельности английского парламента», «Стихи с названиями всех стран мира». Он также осуществлял переводческую деятельность: «Приёмы обращения с ружьём», «Военное искусство Запада», «Новый календарь», «Нравственное воспитание ребёнка» (1881), «Законы бухгалтерии».

Однако Фукудзава не ограничивался лишь пропагандой готовых идей. Начиная с произведения «Призыв к учению» («Гакумон-но сусумэ», 1872), он полностью раскрывает свою позитивную позицию, уже не просто знакомя с западной культурой, а выступая с критикой феодальной идеологии и утверждая необходимость всеобщего образования. С позиций теории естественных прав человека и позитивизма Фукудзава обратился к широкой читательской аудитории с призывом покончить со старым феодальным прошлым, отказаться от сословных предрассудков и старой конфуцианской науки, овладеть практически необходимыми знаниями, он утверждал право каждого на свободу, равенство, независимость.

С 1873 по 1876 год Фукудзава входил в просветительское общество «Мэйрокуся».

В 1875 году Фукудзава опубликовал одну из наиболее известных своих книг — «Краткий очерк теории цивилизации» («Буммэйрон-но гайряку»). В этом произведении Фукудзава выступал уже как глубокий мыслитель. Отмечая общую неразвитость Японии, вышедшей из состояния изоляции, он выдвигал необходимость крушения феодальной морали, как пережитка прошлого.

В 1874 — 1889 годах обостряется борьба между правительством и народом по поводу открытия парламента (так называемое движение «за свободу и народные права» — «дзию минкэн ундо»). Фукудзава, несмотря на то, что он был представителем группы дзайяха («оппозиционные учёные»), выбрал линию поддержки правительства. Он полагал, что преобразования сверху принесут стране большую пользу, помогут превратиться в сильное буржуазное государство, и выступал как сторонник октроированной конституции. Он принял предложение правительства издавать газету, которая подготовила бы общественное мнение к запланированному открытию парламента.

В этот период Фукудзава публикует свои работы «О децентрализации» («Бункэнрон», 1877) и «Популярные лекции о правах народа» («Цудзоку минкэнрон», 1878). В них он стремится разъяснить, что такое «права народа», поскольку по его мнению, значение этих слов «самому народу непонятно». С 1882 года Фукудзава начал издавать газету «Хроника текущих событий» («Дзидзи симпо»), ставшую самой популярной в Японии. Почти все работы Фукудзавы 80-х — начала 90-х годов XIX века были написаны для газеты и служили целенаправленному формированию общественного мнения в соответствии с пониманием задач, стоявших перед страной.

Фукудзава одобрил введение конституции в 1889 году. Императорский указ о созыве парламента в 1890 году он также принял с удовлетворением.

В 1900 году император пожаловал Фукудзаве в знак признания заслуг в просвещении и публицистике 50 тыс. иен (огромные по тем временам деньги). Перед зданием университета Кэйо в торжественной обстановке был установлен бюст Фукудзавы.

Основные сочинения

• «Положение дел на Западе» («Сэйё дзидзё», 1866—1869)
• «Призыв к знаниям» («Гакумон-но сусумэ», 1872)
• «Краткий очерк теории цивилизации» («Буммэйрон-но гайряку», 1875)
• «О децентрализации» («Бункэнрон», 1877)
• «Популярные лекции о правах народа» («Цудзоку минкэнрон», 1878)

Литература

• Бугаева Л. Д. Японские публицисты конца XIX века. М., 1978.
• Кобец В. Н. Фукудзава Юкити: мировоззрение и деятельность // Из истории общественной мысли Японии. XVII—XIX вв. М., 1990.
• Михайлова Ю. Д. Общественно-политическая мысль в Японии 60 — 80- х гг. XIX в. М., 1991.
• Нагата Хироси. История японского материализма. М., 1990.
• Современные японские мыслители. Сб. статей под ред. Сакисака Ицуро. М., 1958.

Ссылки

• Фукузава Юкихи // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.ibe.unesco.org/publications/ThinkersPdf/fukuzawe.pdf Статья о Фукудзаве Юкити от ЮНЕСКО]

Отрывок, характеризующий Фукудзава Юкити

– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.