Юлай Азналин

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Юлай Азналин
башк. Юлай Аҙналин
Место смерти:

Балтийский Порт,
Эстляндская губерния,
Российская империя

Супруга:

Три жены

Дети:

сын Салават Юлаев

Награды и премии:

Воинское малое знамя

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Юла́й Азна́лин (башк. Юлай Аҙналин; 1730 (по другим данным 1722) — около 1797) — старшина Шайтан-Кудейского улуса Уфимского уезда, участник Крестьянской войны 1773—1775 гг., отец Салавата Юлаева[1].





Биография

Уроженец деревни Текеево, происходил из потомственных тархан рода Шайтан-Кудей. С 1750-х гг. Юлай служил сотником, в 1766 году вступил в должность волостного старшины. В 1771—1773 гг. служил в башкирских иррегулярных войсках. Участвовал со своими людьми в охране оренбургских пограничных линий, дважды бывал в дальних походах. Вполне допустимо его участие в восстании 1755 года, но документальными данными это не подтверждено.

Участие в военных походах

Преследование калмыков. В результате вмешательства правительства в управление Калмыцким ханством часть калмыков вынуждена была переселиться в Джунгарию[2]. В феврале 1771 г. правительство приняло решение об откомандировании яицких казаков, башкир и драгун для задержания калмыков. В мае 1771 года Юлай возглавил конный отряд из 300 башкир, который участвовал в преследовании, но сами башкирские войска участия в сражениях с калмыками не принимали. Позже, во время следствия, Юлай признался, что участие башкир в походе больше года было сознательным обманом, целью которого, было продемонстрировать лояльность властям.

Война в Польше. Войны, ведённые Россией в Польше в XVIII веке, имели целью вмешательство во внутренние дела разрушавшейся Польши. В результате подобной политики в начале 1769 г. в Польше образовалось несколько конфедератских отрядов, начавших партизанскую войну. В ноябре 1771 г. Юлай получил указание возглавить 3000-й отряд башкирской конницы, направляемый в Польшу в помощь русской армии. Отряд выступил из Уфы в середине января 1772 года. Башкирские воины под руководством Юлая участвовали в сражениях под Варшавой, Вильно и других местах. По окончанию боевых действий Юлай Азналин был удостоен специальной награды — «Воинское малое знамя». Награду, полученную за мужество и отвагу, Юлай передал своему сыну Салавату в октябре 1773 года. Для Самого Салавата награда отца, как семейная реликвия, была предметом особой гордости.

Судебные тяжбы с заводчиком Я. Б. Твердышевым

В середине XVIII в. начинается активная заводская колонизация территории Южного Урала. Столь интенсивная экспансия не проходила бесследно для коренного населения. Строительство заводов сопровождалось незаконным изъятием у башкирских общин огромных земельных участков. За юридическими документами о продаже земли скрывались обман, подкупы и административное давление к заключению сделок. Юлай боролся с губернскими чиновниками, принуждавшими башкир к продаже земель, тем самым сознательно нарушавшими закон ради собственной выгоды[3]. Примером подобных отношений являются отношения между заводчиком Я. Б. Твердышевым и башкирами Шайтан-Кудейской волости, на землях которых был выстроен Симский железоделательный завод[4]. В документах Оренбургского госархива содержатся сведения о намерении Твердышева присвоить себе земли этой волости. Но заводчику Якову Борисовичу пришлось столкнуться с сопротивлением со стороны Азналина в приобретении земель. С целью давления на башкир Твердышев решил прибегнуть к содействию губернских властей и к подкупу части вотчинников. В 1762 году отрядом оренбургского гарнизона Юлай и несколько его товарищей насильно были привезены на Катав-Ивановский завод. Здесь в присутствии Твердышева им был зачитан указ губернской канцелярии немедленно решить вопрос об отдаче земли заводчику, но Азналин вновь дал решительный отказ. Тогда заводчик Яков Борисович прибегнул к другим уловкам. Пользуясь расколом среди общинников, он пошёл на сближение со старшиной Шиганаем Бурчаковым, одним из собственников земли. Именно с ним была заключена сделка вопреки общей воле башкир волости. Таким образом, Твердышев и губернская администрация сознательно нарушили закон, по которому договор о покупке или аренде земли должен был заключаться со всеми членами башкирской общины, являвшимися юридическими собственниками земли. Юлай Азналин не мог смириться со злоупотреблениями и обманом со стороны властей. Став старшиной, он долгие годы пытался вернуть незаконно изъятые земли. Но все судебные трения закончились не в его пользу: Юлай и отстаивавшие свои права башкиры были приговорены к крупному штрафу в 600 рублей.

Личностные качества

Юлай Азналин отличался справедливостью, никогда не ставил целью накопление богатств и все споры в своей «команде» разрешал ко всеобщему удовлетворению. Надо сказать, что у Юлая была большая обида на правительство. В своё время князь Путятин, губернатор Оренбурга, пожаловавший ему не только звание старшины, но и значительные земли, этот дар у него отобрал под строительство Симского завода и казачьей станицы[5][6].

Русский писатель Ф. Д. Нефёдов в 1880 году писал о Юлае так:

Юлай Азналин был человек богатый, умный и влиятельный, он пользовался общим уважением со стороны башкир и несколько раз подряд относились к башкирскому старшине с доверием. В его преданности и верности русскому правительству не могло быть никакого сомнения… Но башкирский старшина в действительности не был тем, кем он так искусно умел казаться. На глазах Юлая пылали башкирские селения, разорялся край; у него самого купец Твёрдышев отнял землю под Симской завод и деревни. Истинный башкир, горячо любивший свою родину, Юлай не мог остаться равнодушным зрителем, он скрывал свои чувства, но в душе таил месть.

Юлай Азналин не владел письмом, однако осознавая значение грамотности, добился того, чтобы его сын умел писать и читать. Своим знанием языка тюрки Салават обязан именно отцу. Сын Салават воспитывался в атмосфере любви к родине и национального достоинства.

Участие в войне 1773—1775 годов

Предыстория

В 18-м веке начинается активное освоение Поволжья, Урала и Оренбургских приграничных территорий, принадлежащих местным кочевым народам. На быстрорастущих заводах Урала складывается напряжённая ситуация в связи с нехваткой рабочей силы и нетерпимостью местного населения. Правительство частично решает проблему припиской крестьян к частным горным заводам. Теперь крестьяне помимо работы на земельных участках, обязаны были работать на заводах. В довершении к этому последовал Указ Екатерины II от 22 августа 1767 года о запрещении крестьянам жаловаться на помещиков. В результате крестьяне оказывались в бесправном положении, которым пользовались заводчики. В условиях полной безнаказанности и личной зависимости рабское положение крестьян усугубляется прихотями, капризами или настоящими преступлениями, творящимися в усадьбах, и большинство из них оставлялись без расследования и последствий. Также следует упомянуть о тяжёлом положении яицких казаков, которые в отличие от крестьян, представляли реальную силу.

В 1772 году начинает распространяться слух о чудом спасшемся императоре Петре III. Человеком, назвавшим себя Петром III, был Емельян Иванович Пугачёв — донской казак. Вокруг него стало формироваться ядро недовольных, постепенно разросшееся до настоящей армии. Восстание Пугачёва в короткое время охватило значительные территории и превратилось в истинно народное выступление.

Переход на сторону повстанцев

В октябре 1773 года Юлай Азналин отправляет отряд конников из 1200 человек во главе со своим сыном Салаватом в Стерлитамакскую пристань, где должен был формироваться сводный отряд против повстанцев. Этот отряд выехал в Оренбург в распоряжении генерала Кара для подавления восставших. Однако 10 ноября 1773 года около аула Биккуль в 70 км от Оренбурга Салават, видя тяжёлое положение народа, со своим отрядом решает присоединиться к повстанцам Пугачёва. Принятию решения также способствовала усиленная агитация пугачёвцев, проводившаяся среди башкир. Определенную роль сыграло и известие о поражении корпуса генерал-майора В. А. Кара, направленного императрицей на подавление восстания. Сам Юлай решает примкнуть к Пугачёвскому восстанию в декабре 1773 года.

Участие в войне

Поначалу действия Юлая в пугачёвском движении не отличались особой активностью, но с весны 1774 он, возглавив отряд башкир своей волости, вёл вместе с отрядами Салавата и других пугачёвских вожаков бои против карателей под Симским заводом и в других местах[7]. В июне при встрече с Пугачёвым он получил от него звание атамана и поручения по массовому вовлечению башкир в повстанческие отряды.

Сдача и смерть

Осенью 1774, в пору спада пугачёвского сопротивления и под влиянием собственных неудач, он принял решение о капитуляции и 31 октября явился с повинной к начальнику карательной команды подполковнику И. Л. Тимашеву. Вскоре Юлай был отконвоирован в Казань. Далее для проведения более обстоятельного расследования был сослан в Оренбургскую губернию. Следствие здесь производила Уфимская провинциальная канцелярия. Она приговорила Юлая и его сына к тяжкому телесному наказанию с последующей отсылкой на пожизненные каторжные работы в Эстляндскую губернию (ныне г. Палдиски в Эстонии). Провёл на чужбине более 20 лет. Последнее прижизненное документальное известие о Юлае относится к июлю 1797 года.

Напишите отзыв о статье "Юлай Азналин"

Примечания

  1. [dic.academic.ru/dic.nsf/sie/21004/%D0%AE%D0%9B%D0%90%D0%99 Юлай Азналин. Советская историческая энциклопедия]
  2. [www.biografii.ru/biogr_dop/salavat_ulaev/salavat_ulaev_2.htm Биографические сведения о Салавате Юлаеве по материалам его следственного дела и другим документам. Инга Гвоздикова, кандидат исторических наук]
  3. [bashkortostan450.ru/celebrities/h-person/ulaev/ Юлаев Салават]
  4. Твердышевы, Иван Борисович и Яков Борисович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.М., 1896—1918.
  5. [www.people.su/131423 Салават Юлаев: биография]
  6. [belsk.ruspole.info/node/2099 Салават Юлаев: исторический портрет]
  7. [hrono.ru/biograf/bio_yu/yulay_aznalin.php Юлай Азналин]

Литература

Отрывок, характеризующий Юлай Азналин

Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.