Бачинский, Юлиан Александрович
| Юлиан Бачинский | |
| Юліан Олександрович Бачинський | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Партия: |
Русско-украинская радикальная партия, Украинская социал-демократическая партия (1899) |
| Основные идеи: |
Марксизм, ирредентизм, независимость Украины |
Юлиан Александрович Бачинский (28 марта 1870, Новосёлка, Тернопольщина — 6 июня 1940, Ленинградская область) — украинский политический и общественный деятель, публицист марксистского толка, один из основателей Русско-украинской радикальной партии (1890) и Украинской социал-демократической партии (1899), дипломат.
Биография
Родился в семье ректора Львовской греко-католической духовной семинарии (семья была шляхетского происхождения и носила герб Сас). В становлении его личности заметную роль сыграло непосредственное знакомство с Иваном Франко и Михаилом Драгомановым, а также участие в тайном ученическом кружке еще во время учёбы в Львовской классической гимназии.
Высшее образование получил на юридических студиях Львовского и в Берлинском университетах. Увлёкшись социалистическими идеями, стал одним из участников учредительного съезда и лидеров «молодёжного», социал-демократического, крыла (Евгений Левицкий, Вячеслав Будзиновский, Николай Ганкевич) Русско-украинской радикальной партии — первой политической партии на территории Украины.
В 1895 году Юлиан Бачинский опубликовал книгу «Ukraina Irredenta» («Україна уярмлена»), в которой на основании марксистского анализа зарождения и развития капиталистических отношений в Украине, а также процессов пролетаризации и эмиграции галицких крестьян, первым обосновал необходимость создания Украинского соборного государства под девизом: «Свободная, великая, политически самостоятельная Украина, единая, неделимая от Сяна по Кавказ». При этом автор подчёркивал, что использует термин «Украина» не в национальном, но в территориальном значении, и борьба за её независимость касается всех населяющих её, «без оглядки на то, это автохтон» либо «великоросс, поляк, еврей или немец».
Бачинский, чья книга открывалась эпиграфом из Николая Чернышевского о постоянной смене форм и вытеснении старого новым, считал, что формирование украинской политической нации является противовесом отжившим своё монархиям (Российской и Австро-Венгерской империи) и будет способствовать социально-экономическому и культурному развитию, приближая момент социалистической революции и переустройства мира на интернационалистических началах.
После выхода книги в свет и выступления Бачинского на ІV съезде РУРП постулат политической независимости Украины был включён в программу партии. Однако руководство партии отказывалось трансформировать её в составляющую Социал-демократической рабочей партии Австрии, и Юлиан Бачинский с единомышленниками покинул её, проведя 17 сентября 1899 года в Рабочем доме во Львове учредительную конференцию УСДП. Конференция приняла Гайнфельдскую программу австрийской социал-демократии и избрала руководящий орган партии в составе И. Возняка, Н. Ганкевича и Ю. Бачинского.
На протяжении 1905—1906 годов находился в США и Канаде. Автор исследования «Украинская иммиграция в Соединенных Государствах Америки» (1914).
В условиях, близких к расколу партии, вызванному противоречиями касательно взаимодействия с польскими социал-демократами, Бачинский безуспешно выставлял от УСДП свою кандидатуру на выборах в австрийский парламент в 1911 году. Раскол оформился на съезде в декабре 1911 года, на котором с небольшим перевесом в голосах была внесена поправка с осуждением брошюры Бачинского, и был преодолён только на объединительном съезде в марте 1914 года. В 1915 году Бачинский был мобилизован для службы в одной из тыловых частей австрийской армии в венгерском городе Мишкольце, где он находился до конца войны.
С 1918 года был членом Украинской национальной рады ЗУНР-ЗОУНР в Галиции. Активный участник Украинской революции 1917—1920 годов, Бачинский вместе с тем на протяжении почти всех событий революции и гражданской войны находился за границей, так как был назначен председателем дипломатической миссии УНР в Вашингтоне (август 1919-май 1921 годов).
Не стал возвращаться в Галицию, вошедшую в состав Польши, с 1921 по 1923 годы жил в Вене, затем — в Германии, в Берлине. Поддерживал связь с западноукраинской социал-демократической и националистической эмиграцией. Как организатор социал-демократической партии и марксист, с симпатией относился к СССР и надеялся на возможность сотрудничества с российскими большевиками, что нашло своё отражение в книге «Большевистская революция и Украинцы. Критические заметки» («Большевицька революція і Українці. Критичні замітки»), изданной в Берлине в 1925 и 1928 годах. Приехав во Львов в 1931 году, был арестован польской полицией и осуждён за хранение 21 экземпляра этой книги к году тюремного заключения.
Отбыв наказание, Бачинский вернулся в Берлин, затем некоторое время в 1933 году издавал и редактировал журнал «Свободная трибуна» в Праге. На страницах журнала в статье «На перепутьях западноукраинской интеллигенции» приветствовал национально-культурное возрождение в Советской Украине. Одновременно активно искал возможность переехать в СССР, чтобы участвовать в строительстве социализма.
В ноябре 1933 года Бачинский получил разрешение на въезд в Советский Союз и вместе с дочерью Еленой прибыл в Харьков. В «свидетельстве на пребывание иностранца» за № 500556, выданной польскому гражданину Бачинскому 19 мая 1934 года, в графе «Цель приезда» записано — «работать».
Проживая в Харькове, Бачинский устроился на работу в издательство «Украинская Советская Энциклопедия», где намеревался участвовать в подготовке её издания в 20 томах. Кроме того, он подписал соглашение с издательством «Украинский рабочий» о подготовке книги «16 лет Советской Украине», для написания которой начал делать выписки и собирать различные материалы. Однако сталинское руководство уже сворачивало курс на украинизацию и начинало массовые репрессии.
В ноябре 1934 года Бачинский был арестован в своей харьковской квартире, обвинён в участии в мифическом «Всеукраинском центре контрреволюционной, националистической организации ОУН-УВО, ставившая своей целью свержение советской власти на Украине» (причём аббревиатура ОУН означала не «Организацию украинских националистов», а некое «Объединение украинских националистов») и доставлен в Киев под спецконвоем.
В феврале 1935 года Бачинскому предъявлено обвинительное заключение следствия, но он на протяжении всего следствия отказывался признавать себя виновным. 28 марта 1935 года, в день 65-летия Юлиана Бачинского, выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР приговорила его и А. Крушельницкого к 10 годам лишения свободы каждого с конфискацией имущества.
Находился в исправительно-трудовых лагерях ГУЛАГ в в Ленинградской области, где и умер 6 июня 1940 года. Реабилитирован посмертно в период хрущёвской «оттепели» в октябре 1957 года.
Напишите отзыв о статье "Бачинский, Юлиан Александрович"
Литература
- Бачинський Ю. Україна irredenta. — К., 2003.
- Бегей І. Юліан Бачинський: соціал-демократ і державник. — К., 2001.
- Химка Дж.-П. Зародження польської соціал-демократії та українського радикалізму в Галичині (1860—1890). — К., 2002.
Ссылки
- Юліян Бачинський. [vpered.wordpress.com/2014/12/08/bachynsky-ukraina-irredenta/ Україна irredenta. Третє виданє. З передмовою В.Дорошенка і додатком: Листуванє Ю.Бачинського з М.Драгомановом з приводу «України irredent-и». — Берлін: Видавництво української молоді, 1924. — Стор. I-170.] (укр.)
- [vpered.wordpress.com/2014/12/11/bachynsky-drhomanov-briefwechsel/ Листуванє Юліяна Бачинського з Михайлом Драгомановом з приводу «України irredent-и» // Юліян Бачинський. Україна irredenta. Третє виданє. З передмовою В.Дорошенка і додатком: Листуванє Ю.Бачинського з М.Драгомановом з приводу «України irredent-и». — Берлін: Видавництво української молоді, 1924. — Стор. 173–237.] (укр.)
- Юлиан Бачинский. Меморандум к власти США о признании Украинской Народной Республики, 1920 (англ.)
Отрывок, характеризующий Бачинский, Юлиан Александрович
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
