Панич, Юлиан Александрович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Юлиан Александрович Панич»)
Перейти к: навигация, поиск
Юлиан Панич
Имя при рождении:

Юлиан Александрович Панич

Гражданство:

СССР СССР

Профессия:

актёр, режиссёр, журналист

Карьера:

1954 — наст. время

Награды:

Юлиа́н Алекса́ндрович Па́нич (род. 1931) — советский актёр, режиссёр, журналист. Заслуженный деятель искусств России (1996).

Родился 23 мая 1931 года в городе Зиновьевские Украинская ССР. (ныне Кировоград Украина). Отец Александр Николаевич Панич — военный врач (1900—1953). С 1946 года семья проживала в Москве. В 1954 году окончил Театральное училище им. Б. Щукина. Актёр Академического театра драмы им. А. С. Пушкина. В 1960-х гг. играл в театре имени Ленинского Комсомола (Ленинград). С 1965 года — режиссёр на телевидении. Снялся в двенадцати кинолентах, в соавторстве с женой Людмилой четыре полнометражных фильма ]][уточнить]. Им написана книга воспоминаний «Четыре жизни Юлиана Панича, или Колесо счастья». Известен нескольким поколениям россиян как актёр, режиссёр театра и кино.

В 1972 году Юлиан Панич покинул СССР, первой остановкой стал Израиль, затем — [Германия) где в Мюнхене началась его работа на радио «Свобода». 25 лет он был Главным диктором этой радиостанции.

С 1996 года живёт в деревне под Парижем,  — (район Рамбуйе]].

В 1956 году женился на второкурснице Щукинского училища, Людмиле, в 1958 родился сын Игорь (ныне американский актёр).



Фильмография

Напишите отзыв о статье "Панич, Юлиан Александрович"

Примечания

Ссылки

  • [www.svobodanews.ru/Transcript/2007/05/06/20070506013559813.html Юлиан Панич. На театрах. Актёрская исповедь] Радио «Свобода»
  • [www.svoboda.org/audio/27731836.html Актёру Юлиану Паничу – 85] в «Поверх барьеров с Игорем Померанцевым» на Радио «Свобода» (28 мая 2016, аудио)

Отрывок, характеризующий Панич, Юлиан Александрович



6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.