Головинский, Юлиан Николаевич

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Юлиан Головинский»)
Перейти к: навигация, поиск
Юлиан Николаевич Головинский
Юліан Миколайович Головінський
Дата рождения

1 декабря 1894(1894-12-01)

Место рождения

Радымно, Австро-Венгрия ныне Подкарпатское воеводство,Польша

Дата смерти

30 сентября 1930(1930-09-30) (35 лет)

Место смерти

Великие Глебовичи, Польша ныне Перемышлянский район,Львовская область

Принадлежность

УВО

Звание

краевой руководитель

Головинский, Юлиансотник Украинской Галицкой Армии, командир VI (Равской) бригады, позднее — I бригады Красной Украинской Галицкой Армии, инициатор её перехода на сторону армии Украинской Народной Республики, один из основателей Украинской войсковой организации, боевой референт, краевой комендант УВО (1926-27 гг.), краевой руководитель ОУН (1930 г.).





Ранние годы

Родился в 1894 году в городке Радымно[1], лежащем на левом берегу Сяна, на половине дороги между Перемышлем и Ярославом.

Отец — Мыкола Головинский, был австрийским почтовым чиновником и умер, когда Юлиан был ребенком. Мать — Теофила (девичья фамилия Шрам), после смерти мужа переселилась с двумя сыновьями во Львов, где зарабатывала как частная учительница.

Получив среднее образование в гимназии города Ярослав, Головинский сдал экзамен зрелости во Львове.

Военная служба

С началом Первой мировой войны вступил на службу в австрийскую армию. В рядах 30-го пехотного полка воевал на итальянском фронте в 1914—1918 годах. Получил офицерское звание поручика и целый ряд наград за отвагу. После окончания Первой мировой войны переехал в Любашев, где проживала в то время его семья. Узнав о провозглашении Западно-Украинской Народной Республики, начал организацию украинских военных отделов в районе Любашева, которые стали основой для формирования 6-й Равской бригады Украинской Галицкой Армии (УГА), в которой поручик Головинский долгое время был начальником штаба, а позднее, в звании сотника, - командиром.

В составе VI (Равской) бригады УГА сотник Головинский отбыл всю Ноябрьскую кампанию, отметившись тем, что приучил личный состав своего подразделения молниеносно маневрировать – наступать и отступать, тактике, которая не давала противнику возможности планировать наступление и наносила ему большие потери. Во главе той же бригады сотник Головинский перешёл реку Збруч и был участником соединения украинских армий и взятия Киева 31 августа 1919 года.

После перехода УГА к большевикам сотник Головинский был одним из организаторов переходу на сторону армии УНР в апреле 1920 года.

После отступления УГА на юг Украины, а позднее на запад, где были союзные в то время с Украиной польские войска, Головинский попал в польский плен, прошёл через польские лагеря для интернированых (Фридрихвиц, Яловец), откуда бежал и добрался до Праги, где закончил обучение, получив степень доктора-ветеринара в Брно.

Подпольно-революционная деятельность

В 1924 году вернулся в Галичину и продолжал принимать участие в освободительной борьбе в составе Украинской Военной Организации (УВО). Был членом Начальной команды (Верховного командования) УВО, в составе Краевовой команды (командования на Западной Украине) УВО под руководством Ярослава Индышевского занимал должность заместителя краевого коменданта и боевого референта.

После выезда Ярослава Индышевского за границу в конце 1924 году Юлиан Головинский становится краевым командантом УВО и создает легендарную «Летучую Бригаду». На протяжении всего своего руководства Краевой Командой УВО он не только возглавлял «Летучую Бригаду», но и лично принимал участие в её эксах, в том числе и нападении на главную почту Львова 28 марта 1925 года.

По делу о покушении на польского куратора-шовиниста Собинского в 1927 году был арестован. Во время следствия ни в чём не сознался. На суде защищал себя сам и был освобожден. Но польская полиция, уверенная в участии Головинского в деятельности УВО, установила за ним наблюдение. Это стало причиной увольнения Головинского с должности Краевого коменданта УВО, но не заставило его отойти от организационных дел. Вместе с Осипом Матковским он стал основателем автобусного предприятия «Чесанов-Львов» и начал заниматься перевозками людей и товаров. Это давало ему возможность свободно передвигаться и принимать активное участие в деятельности УВО.

Весной 1930 года Юлиан Головинский становится краевым руководителем ОУН на Западной Украине.

Проекты

По словам Осипа Матковского [1, стр. 102-103] Ю. Головинский пробовал реализовать целый ряд проектов новейшей тактики противопольской борьбы с применением:

1. газового оружия (как акт мести за антиукраинские действия польского правительства в Галичине и на Волыни — совершить газовые атаки в Кракове, Познани и Варшаве)

2. бактериологического оружия (путём отравления водопроводов в наиболее крупных городах «коренной» Польши — с целью ослабить польское государство через распространение эпидемии на польских этнических территориях);

3. авиации (сделать подпольный аэродром УВО в Карпатах на территории Чехословакии и закупить несколько спортивных самолетов в странах Америки для совершения террористических актов против польского государства).

Арест и гибель

В следствии по делу о нападении на почтовый транспорт с деньгами под Бибркой Головинский был выдан во время допроса Романом Барановским и арестован во Львове 20 сентября 1930 года. После 10 дней тюрьмы его повезли на опознание в Бибрку.

30 сентября 1930 года по поручению высших полицейских наставников полицейский агент Радонь по дороге к Глебовичам привязал закованного в наручники Головинского к дереву и застрелил (три выстрела в область груди и контрольный в голову). Официально было объявлено о гибели Головинского при попытке побега.

Похоронен в Великих Глебовичах [2].

Напишите отзыв о статье "Головинский, Юлиан Николаевич"

Примечания

Источники

  • З. Кныш «На полных парусах! (Украинская Военная Организация в 1924-1926 годах)», Торонто: «Срібна Сурма», 1970 г.
  • «Энциклопедия ОУН-УПА» - oun-upa.org.ua/encyclopaedia

Отрывок, характеризующий Головинский, Юлиан Николаевич

И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.