Дювивье, Жюльен

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Юлиан Дювувьер»)
Перейти к: навигация, поиск
Жюльен Дювивье
Julien Duvivier

Момент съёмок фильма «Возвращение Дона Камилло». 1953 год.
Имя при рождении:

Julien Duvivier

Место рождения:

Лилль
Франция

Профессия:

кинорежиссёр

Карьера:

1919—1967

В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Дювивье.

Жюльен Дювивье (фр. Julien Duvivier; 8 октября 1896, Лилль — 30 октября 1967, Париж) — французский режиссёр немого, позже — звукового кино. Обладатель главного приза Венецианского кинофестиваля «Кубок Муссолини» (1937 год; специальная рекомендация жюри Венецианского МКФ в 1935 году) и главной премии японского кинофестиваля Kinema Junpo (трижды: 1935, 1939 и 1940 годы).[1] Сформировал образ и принёс всемирную славу Жану Габену.[2] Его «Пепе ле Моко» (фр. «Pépé le Moko», 1936 год) признан одним из первых фильмов в стиле нуар.[3]





Биография

Учился в Лилльском университете, курса не кончил. Переехал в Париж. Дебютировал как актёр в театре «Одеон» под руководством Андре Антуана (1916 год). С 1918 года работал в кино, сотрудничал с Л. Фейадом, М. Л’Эрбье. В качестве режиссёра свой первый фильм «Гасельдама, или Цена крови» снимает в 1919 году. В 1925 году точно и трогательно экранизирует роман Жюля Ренара «Рыжик» (фр. «Poil de carotte»). В последующие пять лет Дювивье снимает около 10 фильмов, которые демонстрируются с большим или меньшим успехом. Последний для режиссёра в эпохе немого кино фильм «Дамское счастье» (фр. «Au bonheur des dames», 1930 год) был хорошо встречен критикой.[2]

Звук не стал помехой в творчестве Девивье. Он не только продолжает снимать качественное кино, но и озвучивает некоторые свои работы из периода немого кинематографа. В 1934 году режиссёр впервые приглашает в свой фильм «Мария Шапделен» (фр. «Maria Chapdelaine») Жана Габена — бывшего артиста варьете, уже имевшего небольшой опыт работы в кино. Это положило начало долгому творческому сотрудничеству. Если роли в фильмах «Бандера» (фр. «La Bandera», 1935 год) и «Голгофа» (фр. «Golgotha », 1935 год) закрепили популярность Дювивье и Габена во Франции, то картины «Славная компания» (фр. «La belle équipe», 1936 год) и «Пепе ле Моко́» (фр. Pépé le Moko, 1936 год) приносят им всемирную известность.[2] Эти фильмы были сняты режиссёром в художественной манере поэтического реализма, востребованной во Франции в середине 1930-х годов. Историками и кинокритиками подчёркивается аллюзия «Славной компании» на общественно-политические реалии во Франции во время парламентских выборов 1936 года. Дювивье, отнюдь не непридерживающийся левых взглядов, отразил в фильме не только победу Народного фронта, но и скорый развал, который действительно постиг этот союз в конце 1930-х годов.[4] В 1937 году режиссёр снимает романтическую драму «Бальная записная книжка» (фр. «Un carnet de bal») — воспоминания некой дамы Лидии МакМиллан Мёрл Оберон о своих романтических увлечениях за прошедшие сорок лет.

В 1938 году Жюльен Дювивье приглашён работать в США на студию MGM, где выпускает фильм-биографию Иоганна Штрауса «Большой вальс». На следующий год возвращается во Францию и снимает несколько фильмов: «На исходе дня» — историю о пожилых театральных актёрах, «Повозка-призрак» (иногда — «Призрачная тележка», фр. «La Charrette fantôme», 1939 год) — фильм ужасов по новелле «Возница» Сельмы Лагерлёф. В 1940 году Дювивье готовит к выпуску фильм «Отец и сын» (фр. «Untel père et fils») — семейную драму в исторических декорациях войны 1871 года. В условиях режима Виши тема франко-прусского противостояния не могла быть допущена цензурой на экраны и фильм был запрещён. Дювивье уехал в Соединённые Штаты. Премьера картины состоялась в США в 1943 году под названием «Сердце нации» (англ. «The Heart of a Nation»), во Франции — только в 1945 году.

В свой «американский» период Жюльен Дювивье снимает 5 фильмов, среди которых два римейка: «Лидия» (англ. «Lydia», 1941 год) — на «Бальную записную книжку», и «Самозванец» (англ. «The Impostor», 1944 год) — на «Пепе ле Моко». Среди оригинальных работ необходимо упомянуть фильм-антологию из 6 историй «Сказки Манхэттена» (англ. «Tales of Manhattan») с Шарлем Буайе, Ритой Хейворт, Джинджер Роджерс и ещё многими популярными актёрами Голливуда того периода.

По возвращении во Францию Дювивье испытывает некоторую настороженность со стороны соотечественников, переживших оккупацию на родине. Его картина 1946 года «Паника» (фр. «Panique»), позже признанная самой мрачной и нигилистической из всех его работ, была холодно принята зрителями и критикой. Режиссёр чаще предпочитает работать за рубежом: «Анна Каренина» (англ. «Anna Karenina») снята в 1948 году в Великобритании, «Блэк Джек» (англ. «Black Jack ») в 1950 году — в Испании. Ни один из его последующих фильмов успеха середины 1930-х годов не повторил.

В 1967 году Жюльен Дювивье попадает в автомобильную аварию, спровоцировавшую у него сердечный приступ, от которого режиссёр скончался. За свою карьеру выдающийся кинематографист снял более 70 фильмов.

Избранная фильмография

Признание

Лауреат и номинант ряда международных кинопремий. Жан Ренуар сказал о нём: Если бы я был архитектором и должен был воздвигнуть здание в честь кино, я бы поместил над его входом статую Жюльена Дювивье. Дань глубокого уважения Дювивье отдавали Орсон Уэллс и Ингмар Бергман.

Напишите отзыв о статье "Дювивье, Жюльен"

Литература

  • Leprohon P. Julien Duvivier, 1896—1967. Paris, 1968
  • Chirat R. Julien Duvivier. Lyon: SERDOC, 1968.
  • Desrichard Y. Julien Duvivier: cinquante ans de noirs destins. Courbevoie: Durante; Paris: BiFi, 2001
  • Bonnefille E. Julien Duvivier: le mal aimant du cinéma français. Paris: Harmattan, 2002

Ссылки

  • [mega.km.ru/CINEMA/encyclop.asp?TopicNumber=13004&search=%C4%FE%E2%E8%E2%FC%E5%2C+%C6%FE%EB%FC%E5%ED#srch0 Жюльен Дювивье в Энциклопедии кино]  (рус.)

Примечания

  1. ↑ www.imdb.com/name/nm0245213/awards Лист наград и номинаций на IMDb
  2. ↑ 1 2 3 www.villagevoice.com/2009-04-29/film/julien-duvivier-at-the-moma/ Скотт Фондас, «Салют автору „Старой волны“» // «The Village Voice» (29 апреля 2009 года).
  3. ↑ canadiancinephile.com/2009/04/26/pepe-le-moko/ Джордан Ричардсон, «Пепе ле Моко» // WordPress.com (26 апреля 2009 года).
  4. ↑ Сюзана Хейворд, «История Французского кино» ISBN 0-415-30783-X

Отрывок, характеризующий Дювивье, Жюльен

– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Дювивье,_Жюльен&oldid=80888605»