Юлии-Клавдии
Поделись знанием:
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.
Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.
3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
| |||
| Принципат (27 до н. э. — 192 н. э.) | |||
| Юлии-Клавдии (27 до н. э. — 68 н. э.) | |||
| Гражданская война (68—69) | |||
| Династия Флавиев (69—96) | |||
| Династия Антонинов (96—192) | |||
| Бюрократизированный принципат (193—235) | |||
| Гражданская война (193—197) | |||
| Династия Северов (193—235) | |||
| Политический кризис (235—284) | |||
| Солдатские императоры (235—284) | |||
| Галльская империя (258—273) | |||
| Пальмирское царство (262—273) | |||
| Доминат (с 284) | |||
| Тетрархия (293—313) | |||
| Гражданские войны (306—323) | |||
| Династия Константина (305—363) | |||
| Династия Валентиниана (364—378) | |||
| Династия Феодосия (378—395) | |||
| Западная Римская империя (395—476) | |||
| Династия Феодосия | |||
| Восточная Римская империя (Византийская империя) | |||
| Династия Феодосия (395—457) | |||
| Династия Львов (с 457)
| |||
Юлии-Клавдии — первая императорская династия в Древнем Риме, правившая с 27 до н. э. по 68 годы, состоящая из нескольких римских родов, основным из которых был патрицианский род Клавдиев.
Как отмечал советский антиковед В. С. Сергеев, по всему своему облику общество эпохи Клавдиев представляется в полном смысле аристократическим, а их политика была отчетливо выраженной аристократической политикой[1].
Содержание
Происхождение и состав династии
Родоначальником династии считают Юлия Цезаря, усыновившего своего внучатого племянника Гая Октавия под именем Юлий Цезарь Октавиан. Октавиан стал первым римским императором под именем Гай Юлий Цезарь Октавиан Август.
Поскольку у Октавиана не было детей мужского пола, после него власть перешла к детям его жены Ливии от первого мужа, Тиберия Клавдия Нерона Старшего. С того момента, как Октавиан усыновил в 4 году Тиберия Клавдия Нерона под именем Тиберий Юлий Цезарь, основной ветвью династии стал род Клавдиев, ветвь Неронов.
Вторую ветвь рода Клавдиев Неронов, идущую от младшего брата Тиберия, Децима Клавдия Друза, стали именовать Друзами. Децим Клавдий женился на Антонии Младшей, породнившись таким образом как с Антониями, так и с Юлиями, поскольку бабкой Антонии Младшей по мужской линии была племянница Юлия Цезаря.
Именно к ветви Друзов перешла власть после смерти Тиберия. Первым императором из Друзов стал Калигула, внук Децима Клавдия Друза. Затем власть перешла к Клавдию, дяде Калигулы и сыну Друза.
После Клавдия императором стал Нерон, сын Агриппины, сестры Калигулы. Агриппина была замужем за Гнеем Домицием Агенобарбом, представителем древнего плебейского рода Домициев, которому при Августе был присвоен патрицианский статус. После провозглашения Клавдия императором она стала его женой. С её подачи Клавдий усыновил сына Гнея Домиция под именем Нерон Клавдий Цезарь Германик.
К Юлиям-Клавдиям причисляют часть отпрысков родов Клавдиев Марцеллов (ещё одна ветвь рода Клавдиев), Випсаниев, а также Помпеев, Кассиев, Корнелиев, Эмилиев Лепидов и Валериев Мессал, связанных с императорской династией браками.
Древо династии
См. также: Родовое дерево Юлиев-Клавдиев
Список Юлиев-Клавдиев
Приведённый здесь список не может считаться полным или каноническим, поскольку чётко определённой границы династии не существует. Приведённые здесь имена — это перечень наиболее часто упоминающихся в античной и современной литературе людей, причастных к правлению династии.
Список приведён в алфавитном порядке.
- Аврелия Котта (120 до н. э. — 54 до н. э.) — дочь патриция Луция Аврелия Котта и Рутилии Лупы. Уважаемая римская матрона, мать троих детей от Гая Юлия Цезаря Страбона, в том числе и Юлия Цезаря.
- Агриппа Постум (12 до н. э. — 14 год н. э.) — последний ребёнок Агриппы и Юлии, родившийся уже после смерти отца. Усыновлён Августом во 2 году, вместе с Тиберием, под именем Постум Юлий Цезарь Агриппа, рассматривался им в качестве преемника власти. В 6 году был по неизвестной причине отправлен в ссылку, где был убит своей стражей сразу после смерти Августа в 14 году.
- Агриппина Младшая (6 ноября 15 года — 22 марта 59 года) — сестра Калигулы и последняя жена Клавдия, мать Нерона. Была вовлечена в заговор против Калигулы, целью которого была передача власти Марку Эмилию Лепиду Младшему, за что была отправлена Калигулой в ссылку. Вернулась из ссылки после его смерти и женила на себе Клавдия. Властная и целеустремлённая женщина, сметавшая со своего пути своих противников и имевшая огромное влияние в Риме. Была убита своим сыном, императором Нероном.
- Антония Младшая (31 января 36 до н. э. — осень 37 года) — дочь Марка Антония и Октавии Младшей, одна из самых знаменитых женщин эпохи становления империи, племянница Августа, мать Германика и императора Клавдия, жена Друза Старшего, брата императора Тиберия.
- Антония Старшая (39 до н. э. — не позднее 25 года) — дочь Марка Антония и Октавии Младшей, племянница Октавиана Августа, бабка императора Нерона.
- Атия Бальба Цезония (85 до н. э. — 43 до н. э.) — римская матрона, жена Гая Октавия, мать Октавиана, императора Августа
- Валерия Мессалина (ок. 19 года — 48 год) — жена императора Клавдия. Властная и целеустремлённая. В истории оставила о себе память, в основном, благодаря своему развратному характеру. Казнена за участие в заговоре против императора.
- Випсания Агриппина (36 до н. э. — 20 год) — старшая дочь Марка Випсания Агриппы, первая жена Тиберия, мать его единственного сына. Принуждена к разводу с Тиберием по приказу Октавиана в 12 до н. э., после чего выдана замуж за Гая Азиния Галла.
- Випсания Агриппина (часто — Агриппина Старшая) (14 до н. э. — 18 октября 33 года) — дочь Марка Випсания Агриппы и Юлии Старшей, жена Германика, мать императора Калигулы. Из-за интриг Сеяна и Ливиллы сослана в 29 году. Умерла в ссылке.
- Випсания Марцелла Агриппина (27 до н. э. — ок. 2 года н. э.) — дочь Марка Випсания Агриппы, внучатая племянница Октавиана Августа, жена Публия Квинтилия Вара.
- Випсания Юлия Агриппина (19 до н. э. — 28 год) — дочь Агриппы от Юлии Старшей. Чаще всего упоминается как Юлия Младшая. В 8 году сослана Октавианом за прелюбодеяние. Умерла в ссылке.
- Гай Аппий Юний Силан (? — 42 год) — консул 28 года, правитель Тарраконской Испании в ранге проконсула. Третий муж Домиции Лепиды Младшей. Обвинён в измене Мессалиной, её дочерью от первого брака, и казнён.
- Гай Клавдий Марцелл (88 до н. э. — май 40 до н. э.) — римский консул 50 до н. э., первый муж Октавии Младшей.
- Гай Октавий (? — 59 до н. э.) — представитель богатой плебейской фамилии всаднического сословия, которая при нём перешла в сословие сенаторское. В чине претора был правителем Македонии. Отец Октавиана Августа.
- Гай Саллюстий Пассиен Крисп (? — 47 год) — приёмный сын знаменитого римского историка Гая Саллюстия Криспа, консул-суффект 27 и консул 44 годов, второй муж Домиции Лепиды Старшей. Развёлся с ней по приказу Клавдия, чтобы жениться на Агриппине Младшей после её возвращения из ссылки в 41 году. Скончался в 47 году, есть версия, что был отравлен Агриппиной.
- Гай Юлий Цезарь (100 до н. э. — 15 марта 44 до н. э.) — выдающийся политический деятель и военачальник, неоднократный консул, диктатор, основоположник Римской империи.
- Гай Юлий Цезарь Август Германик Калигула (31 августа 12 год — 24 января 41 год) — 3 римский император правивший с 37 по 41 год. Прославился своим сумасбродным, жестоким и развратным характером. В 41 году был убит в результате удавшегося заговора преторианцев.
- Гай Юлий Цезарь Випсаниан (20 до н. э. — 4 год н. э.) — старший сын Агриппы и Юлии. Усыновлён Октавианом в 12 до н. э. Рассматривался как наиболее вероятный наследник власти. Консул 1 года. Умер во время похода в Армению в начале 4 года.
- Гай Юлий Цезарь Страбон (Гай Юлий Цезарь Старший) — (ок. 135 до н. э. — 84 до н. э.), квестор 99 или 98 до н. э., претор 92 до н. э., сторонник Мария, который женился на его сестре. Был пропретором в Азии, где разбогател. Умер в Риме, согласно легенде, так же как и его отец, в то время, когда наклонившись одевал сандалии.
- Германик Юлий Цезарь Клавдиан (24 мая 15 до н. э. — 10 октября 19 года) — римский военачальник и государственный деятель, усыновлённый Тиберием по настоянию Августа, консул 12 года, прославившийся своими масштабными германскими кампаниями. Отец императора Калигулы и брат императора Клавдия.
- Гней Домиций Агенобарб (11 декабря 17 до н. э. — январь 40 года) — сын Луция Домиция Агенобарба и Антонии Старшей. Консул 32 года. Отец Нерона.
- Гней Помпей Магн (Помпей Великий) (29 сентября 106 до н. э. — 29 сентября 48 до н. э.) — римский государственный деятель, военачальник, двукратный консул Римской республики, входил в состав первый первого триумвирата, позже — противник Цезаря, возглавивший военные действия против него.
- Децим Гатерий Агриппа (? — 32 год) — первый муж Домиции Лепиды Старшей, консул 22 года, умерщвлён в 32 году по приказу Тиберия.
- Домиция Лепида Младшая (10 до н. э. — 54 год) — дочь Луция Домиция Агенобарба и Антонии Старшей, тетка Нерона, мать Валерии Мессалины, третьей жены Клавдия. Была замужем трижды. Обвинена в измене Агриппиной Младшей, после чего казнена.
- Домиция Лепида Старшая (ок. 19 до н. э. — 59 год н. э.) — старшая дочь Антонии Старшей и Луция Домиция Агенобарба, жена Децима Гатерия Агриппы (до 32 г) и Гая Саллюстия Пассиена Криспа, который развёлся с ней в 41 году по приказу Клавдия, чтобы жениться на вернувшейся из ссылке Агриппине Младшей. Стала её противницей. Отравлена её сыном, императором Нероном.
- Друз Юлий Цезарь (7 — 33 год) — один из сыновей Германика. Был обвинён Ливиллой в том, что покушался на власть Тиберия. В 30 году был заключён в тюрьму, где умер от истощения в 33.
- Кальпурния Пизонис — римская матрона, третья жена Юлия Цезаря.
- Квинт Гатерий Антонин — сын Домиции Лепиды Старшей и её первого мужа, консул 53 года.
- Клавдия Августа (63 год) — дочь Поппеи и Нерона. Была обожествлена Нероном в первые дни своего существования. Умерла от болезни не дожив и до четырёх месяцев, чем повергла Нерона в траур.
- Клавдия Антония (ок. 30 года — 66 год) — дочь императора Клавдия, была дважды замужем. Казнена по приказу Нерона за то, что отказалась выйти за него замуж.
- Клавдия Марцелла Младшая (40 до н. э. — не ранее 10 года) — дочь Октавии Младшей, племянница Октавиана.
- Клавдия Марцелла Старшая (ок. 41 до н. э. — не ранее 2 года) — дочь Октавии Младшей, племянница Октавиана, вторая жена Марка Випсания Агриппы.
- Клавдия Октавия (40 год — 62 год) — дочь Клавдия, первая жена Нерона. Получила развод, когда Поппея Сабина забеременела от Нерона. Официальная причина развода — бесплодие. Вскоре Поппея обвинила Октавию в разврате и она была изгнана в ссылку. Римская чернь уважала Клавдию, и по городу поползли слухи, что её попытаются освободить и вновь женить на императоре. По приказу Поппеи Октавия была убита.
- Клавдия Пульхра (14 до н. э. — 26 до н. э.) — вторая жена Публия Квинтилия Вара, обвинена в измене Сеяном и казнена в 26 году.
- Клодия Пульхра (иногда Клавдия Пульхра, иногда когномен читают как Пульха́ра) (ок. 54 до н. э. — ?) — первая жена Октавиана Августа, развод с которой стал поводом Перузийской войны.
- Корнелия Цинилла (иногда Корнелия Цинна Младшая) (ок. 94 до н. э. — 68 до н. э.) — первая жена Юлия Цезаря, мать его единственной законнорождённой дочери Юлии Цезарис.
- Ливия Друзилла (после 14 года Ю́лия Авгу́ста или Ли́вия Авгу́ста) (28 сентября 58 до н. э. — 29 год) — жена Октавиана Августа (38 до н. э. — 14), мать императора Тиберия, бабка императора Клавдия, прабабка императора Калигулы и прапрабабка императора Нерона. Была обожествлена императором Клавдием. Одна из самых могущественных и почитаемых женщин за всю историю Древнего Рима.
- Ливия Орестилла — в 38 году Калигула выкрал её во время брачной церемонии и женился на ней. Через день Ливия получила развод и, позже, была выслана, за то, что хотела вернуться к своему бывшему жениху.
- Ливия Юлия (часто — Ливилла) (ок. 13 до н. э. — 31 год н. э.) — дочь Друза Старшего и Антонии Младшей, племянница Тиберия, родная сестра Клавдия, участница заговора Сеяна. Покончила жизнь самоубийством после раскрытия заговора.
- Лоллия Паулина (? — 49 год) — была вынуждена развестись со своим первым мужем, Публием Меммием Регулом, чтобы выйти замуж за Калигулу. Калигула выбрал её в качестве жены из-за её богатства. Через полгода он развёлся с ней, обвинив её в бесплодии, однако запретил ей близкие общения с другими мужчинами. Позже стала противницей Агриппины Младшей, была обвинена ею в чёрной магии, её имущество было конфисковано. Она покинула Италию и покончила жизнь самоубийством.
- Луций Домиций Агенобарб (? — 25 год) — консул 16 года до н. э., муж Антонии Старшей, триумфатор (за продвижение вглубь территории Германии, где никто до него не бывал), после смерти Августа, по его завещанию, унаследовал его домашнюю утварь.
- Луций Кассий Лонгин — первый муж Юлии Друзиллы, сестры Калигулы. Был вынужден развестись с нею, когда Калигула получил власть. Позже был убит по его приказу.
- Луций Эмилий Лепид Павел (? — 14 год) — консул 1 года, муж Юлии Младшей. Казнён как заговорщик в 14 году.
- Луций Юлий Цезарь Випсаниан (17 до н. э. — 2 год н. э.) — один из сыновей Марка Випсания Агриппы и Юлии Старшей. Урождённый Луций Випсаний Агриппа, усыновлён Октавианом в 12 году до н. э., рассматривался Августом в качестве одного из преемников. Умер в Галлии в 2 году от болезни.
- Марк Антоний (14 января 83 до н. э. — 1 августа 30 до н. э.) — сторонник Юлий Цезаря, триумвир, один из самых заметных политиков и военачальников I века до н. э.
- Марк Атий Бальб (105 до н. э. — 51 до н. э.) — римский патриций, двоюродный брат Помпея Великого по материнской линии. Претор во время одного из консульств Цезаря
- Марк Валерий Мессала Барбат (12 до н. э. — 20 год н. э.) — первый муж Домиции Лепиды Младшей, отец Валерии Мессалины, жены императора Клавдия.
- Марк Валерий Мессала Барбат Аппиан, урождённый Гай Клавдий Пульхр, усыновлён Марком Валерием Мессалой, консулом-суффектом 32 до н. э., когда уже состоял в браке и имел дочь, Клавдию Пульхру. Муж Клавдии Марцеллы Младшей.
- Марк Виниций — консул 30 года, правитель Азии в ранге проконсула в 38 — 39 годах, муж Юлии Ливиллы.
- Марк Випсаний Агриппа (63 до н. э. — 12 до н. э.) — римский государственный деятель и полководец, друг и зять императора Октавиана Августа.
- Марк Клавдий Марцелл (эдил) (42 до н. э. — 23 до н. э.) — сын Октавии Младшей и Гая Клавдия Марцелла, первый муж Юлии Старшей, дочери Окатвиана. Рассматривался Октавианом в качестве одного из основных преемников. Умер в Байях в год своего эдильства.
- Марк Эмилий Лепид (14 год — 39 год) — второй муж любимой сестры Калигулы, Юлии Друзиллы, сын Юлии Младшей. После её смерти стал любовником обеих её сестёр — Агриппины Младшей и Юлии Лвиллы, пытаясь, тем самым, стать наследником Калигулы. Заговор был раскрыт, а Марк Эмилий Лепид казнён.
- Марк Юний Силан Торкват — муж Эмилии Лепиды, от которого она имела шестерых детей.
- Милония Цезония (6 год − 41 год) — четвёртая жена Калигула, мать его единственной дочери, Юлии Друзиллы. Калигула женился за ней, когда у неё уже было трое детей. Не блистала ни умом, ни красотой, однако была любима им. Дочь родила сразу после их свадьбы. Убита преторианцами вместе с мужем и дочерью.
- Нерон Клавдий Друз Германик (часто — Друз Старший) (14 января 38 до н. э. — 9 до н. э.) — римский военачальник, брат императора Тиберия Клавдия. Младший сын Ливии, муж Антонии Младшей.
- Нерон Клавдий Цезарь Август Германик (15 декабря 37 года — 9 июня 68 года) — последний римский император из династии Юлиев-Клавдиев. Имел очень жестокий характер. Считается, что ради своего удовольствия поджёг Рим в 64 году. Был свергнут и убит.
- Нерон Юлий Цезарь Германик (6 год — 30 год) — один из сыновей Германика. Был обвинён Ливиллой в том, что покушался на власть Тиберия. В 29 году был сослан. Погиб в ссылке.
- Гай Юлий Цезарь Октавиан Август (23 сентября 63 до н. э. — 19 августа 14 год) — римский политический деятель, основатель принципата (с именем Imperator Caesar Augustus, с 16 января 27 до н. э.), Великий понтифик с 12 до н. э., Отец отечества со 2 до н. э., ежегодный консул с 31 до н. э., цензор 29 до н. э., внучатый племянник Цезаря, усыновлённый им в завещании.
- Октавия Младшая (69 до н. э. — 11 до н. э.) — старшая сестра первого римского императора Октавиана Августа и младшая сестра Октавии Старшей. Одна из самых известных женщин в римской истории, уважаемая и почитаемая современниками за её преданность, благородство, гуманность и сохранение традиционных римских женских добродетелей.
- Плавтия Ургуланилла — первая жена Клавдия, с которой он развёлся по причине её измены с вольноотпущенником Ботером. Также он не признал дочь Клавдию, рождённую ею через пять месяцев после развода.
- Помпей Магн — первый муж Клавдии Антонии. Был обвинён Мессалиной в гомосексуальности и казнён.
- Помпея Сулла — вторая жена Юлия Цезаря, с которой он развёлся в 62 до н. э., когда она оказалась замешанной в скандал с проникновением Публия Клодия Пульхра на праздник Благой богини в дом Юлия Цезаря. Доказательств измены Помпеи не было, однако «жена Цезаря должна быть вне подозрений».
- Помпония Цецилия Аттика (51 до н. э. — ?) — первая жена Марка Випсания Агриппы.
- Поппея Сабина (30 год — 65 год) — вторая жена Нерона. До него была замужем дважды, в том числе и за будущим императором Отоном. В 63 родила Нерону дочь, скончавшуюся в младенчестве. В 65, во время ссоры Нерон ударил беременную Поппею в живот, отчего у неё случился выкидыш, а сама она умерла.
- Публий Квинтилий Вар (ок. 53 до н. э. — осень 9 н. э.) — римский военачальник и политический деятель в период правления императора Августа. Был разбит Арминием в Тевтобургском Лесу, где полностью потерял три легиона. Покончил жизнь самоубийством.
- Публий Квинтилий Вар Младший (ок. 1 — 27 год) — сын Публия Квинтилия Вара и Клавдии Пульхры. Казнён после обвинения Сеяном в измене.
- Скрибония Либона (ок. 70 до н. э. — 16 год) — вторая жена Октавиана Августа, мать его единственной дочери Юлии Старшей.
- Стацилия Мессалина (ок. 35 год — не ранее 68 год) — последняя жена Нерона. До него была замужем и имела сына. Стала его любовницей в 65 году. После смерти Поппеи её муж, Марк Юлий Вестин Аттик, был вынужден совершить самоубийство, после чего Нерон женился на ней. Вела достойный образ жизни, настолько, что смогла уцелеть после падения династии. Отон, во время своего правления, собирался жениться на ней, но не успел.
- Тиберий Гемелл (19 год — 38 год) — сын Ливиллы и Друза Младшего, внук Тиберия. Был вовлечён, хотя и без собственного ведома, в заговор Сеяна, одной из целей которого была передача ему власти. Это, во многом, предопределило выбор Тиберия в пользу Калигулы. Вскоре после прихода к власти, Калигула казнил его.
- Тиберий Друз Клавдий Юлий Цезарь Нерон (часто — Друз Младший) (13 до н. э. — 14 сентября 23 года) — единственный сын Тиберия, римский военачальник, консул 15 и 21 годов, проконсул в Иллирике с 17 по 20 годы. В 22 году получил трибунскую власть. Неожиданно скончался в 23 году. Как выяснилось позже, при раскрытии заговора Сеяна, был отравлен своей женой, Ливиллой.
- Тиберий Клавдий Нерон Старший (ок. 85 до н. э. — 33 до н. э.) — первый муж Ливии Друзиллы, отец императора Тиберия, римский военачальник, находившийся на службе во время правления Цезаря. После убийства Цезаря встал на сторону республиканцев, выступал против Октавиана во время Перузийской и Сицилийской войн. Был амнистирован Октавианом в 40 до н. э.
- Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик (1 августа 10 до н. э. — 13 октября 54 года) — римский император с 41 по 54 год, считался умственно неполноценным, однако получил власть после убийства преторианцами своего племянника, Калигулы. Был отравлен своей женой, Агриппиной Младшей.
- Тиберий Клавдий Цезарь Британик (12 февраля 41 года — 11 февраля 55 года) — единственный сын императора Клавдия, рождённый Мессалиной. После свадьбы Клавдия на Агриппине главным наследником стал считаться Нерон, который и стал императором после смерти Клавдия. Британик был отравлен накануне своего 14 дня рождения, через 4 месяца после смерти Клавдия.
- Тиберий Цезарь Август (42 до н. э. — 37 год) — приёмный сын и зять Октавиана Августа, сын Ливии Друзиллы от первого брака, прославленный военачальник, второй римский император (с 14 г.)
- Фавст Корнелий Сулла Лукулл (? — 40 год) — второй муж Домиции Лепиды Младшей. Правнук диктатора Суллы.
- Фавст Корнелий Сулла Феликс (22 год — 62 год) — муж Клавдии Антонии, дочери императора Клавдия. Консул 52 года. В 56 году ему хотели отдать власть заговорщики Паллас и Афраний Бурр, однако были разоблачены Нероном. Выяснилось, что Сулла не знал о заговоре. В 58 году был обвинён по подложному письму и сослан. Убит в ссылке по приказу Тигеллина.
- Элия Пецина — вторая жена Клавдия, сводная сестра Сеяна, на которой Клавдий женился в 28 году. В 31, после раскрытия заговора Сеяна, Клавдий развёлся с Пециной. От неё он имел дочь, Клавдию Антонию. В 48, после казни Мессалины, Клавдию предлагали вновь жениться на Пецине, однако он выбрал Агриппину Младшую.
- Эмилия Лепида (? — 36 год) — жена Друза Цезаря, дочь Марка Эмилия Лепида, консула 6 года. После смерти мужа вновь замуж не вышла. Покончила жизнь самоубийством, поскольку была обвинена в связи с чужим рабом.
- Эмилия Лепида (4 до н. э. — 53 н. э.) — дочь Юлии Младшей, правнучка Октавиана и внучка Агриппы . В 13 году вышла замуж за Марка Юния Силана Торквата. Родила в браке 6 детей. Отравлена по приказу Агриппины Младшей по неизвестной причине.
- Юлия Друзилла (16 сентября 16 — 10 июня 38 год) — сестра Калигулы. Есть упоминания о том, что жила с ним в половой связи. Была титулована им как «Божественная Друзилла». Умерла, предположительно, от лихорадки.
- Юлия Друзилла (39 год − 41 год) — единственная дочь Калигулы от его последней жены, Милонии. Рождена сразу же после свадьбы. Погибла в двухлетнем возрасте, при убийстве родителей преторианцами.
- Юлия Ливилла (18 год — 41 год) — младшая сестра Калигулы. Была вовлечена в заговор против него, целью которого была передача власти Марку Эмилию Лепиду Младшему. Была отправлена в ссылку. Возвращена из ссылки Клавдием, однако у неё установились плохие отношения с Мессалиной. Была вновь сослана и убита в ссылке.
- Юлия Ливия (5 год — 43 год) — дочь Ливиллы и Друза Младшего, внучка Тиберия. Как и мать, была вовлечена в заговор Сеяна. После ссылки её первого мужа, вышла замуж второй раз, за Гая Рубеллия Бланда. В 43 году была обвинена Мессалиной и казнена по приказу Клавдия.
- Юлия Старшая (39 до н. э. — 14 год) — дочь Октавиана Августа, единственный его родной ребёнок, рождённый от брака со Скрибонией. Жена Марка Випсания Агриппы, после — жена Тиберия. Изгнана Октавианом в ссылку за прелюбодеяние, где и умерла.
- Юлия Цезарис (83 или 82 до н. э. — 54 до н. э.) — единственная законная дочь Юлия Цезаря, рождённая в браке с Корнелией Циниллой. Была замужем за Помпеем Великим. Умерла во время родов.
- Юлия Цезарис Младшая (101 до н. э. — 51 до н. э.) — сестра Юлия Цезаря, вышла замуж за Марка Атия Бальба, бабка Октавиана, который на её похоронах получил первый ораторский опыт.
- Юлия Цезарис Старшая — сестра Юлия Цезаря, вышла замуж за представителя древнего патрицианского рода Луция Пинария.
- Юния Клавдилла (? — 37 год) — первая жена Калигулы из рода патрициев Юниев Силанов. Умерла при родах.
Люди, оказавшие наибольшее влияние на политику Юлиев-Клавдиев
- Гай Кальпурний Пизон — сенатор, римский политический деятель, организатор неудавшегося заговора против Нерона.
- Гай Кассий Лонгин — один из организаторов успешного заговора против Цезаря.
- Клавдия Акта — вольноотпущенница, любовница Нерона. Повлияла на его отношения с матерью, Агриппиной.
- Луций Анней Сенека — воспитатель и советник Нерона.
- Луций Вителлий — сенатор, римский политический деятель, во времена Клавдия сначала был на стороне Мессалины, потом принял сторону Агриппины. Отец императора Вителлия.
- Луций Элий Сеян — префект претория при Тиберии, его советник, организатор заговора.
- Марк Антоний Паллас — вольноотпущенник, казначей во время правления Клавдия, любовник Агриппины.
- Марк Юний Брут — один из организаторов успешного заговора против Цезаря.
- Квинт Невий Корд Серторий Макрон — префект претория при Тиберии и Калигуле, фактически принёсший власть последнему. Один из ключевых противников Сеяна, донёсший Тиберию о заговоре.
- Софоний Тигеллин — советник Нерона, префект претория во вторую половину его правления.
- Тиберий Клавдий Нарцисс — вольнотопущенник, секретарь Клавдия, разоблачивший заговор Мессалины.
- Секст Афраний Бурр — воспитатель Нерона, префект претория в первую половину его правления (до 62 года).
См. также
Напишите отзыв о статье "Юлии-Клавдии"
Примечания
- ↑ [ancientrome.ru/publik/article.htm?a=1377237662 Сергеев В. С. Принципат Тиберия]
| ||||||
Отрывок, характеризующий Юлии-Клавдии
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.
Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.
3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
