Шнорр фон Карольсфельд, Юлиус

Юлиус Шнорр фон Карольсфельд
Julius Schnorr von Carolsfeld
Дата рождения:	26 марта 1794(1794-03-26)
Место рождения:	Лейпциг
Дата смерти:	24 мая 1872(1872-05-24) (78 лет)
Место смерти:	Дрезден
Жанр:	Живопись Графика
Стиль:	романтизм
Влияние на:	Карл Иоганн Лаш
Работы на Викискладе

Юлиус Шнорр фон Карольсфельд (нем. Julius Schnorr von Carolsfeld; 26 марта 1794 — 24 мая 1872) — немецкий художник-романтик.

Биография

Сын и ученик художника Иоганна Файта Шнорра фон Карольсфельда, брат художника Людвига Фердинанда Шнорра фон Карольсфельда (1788—1853).

Основательно подготовленный отцом и лейпцигской школой Святого Фомы, в 1811 году поступил в ученики Венской Академии художеств и примкнул там к группе молодых художников, стремившихся прокладывать для себя пути, независимые от эклектического направления её школы. Врождённая наклонность к романтизму побуждала Юлиуса усердно изучать, кроме натуры, произведения старинных немецких и итальянских мастеров. Первыми плодами этого изучения были картины: «Святой Рох, раздающий милостыню» (находится в лейпцигском музее) и «Посещение семейства Иисуса Христа семейством Иоанна Крестителя» (в Дрезденской галерее), наивные по композиции, но проникнутые тёплым чувством.

В 1817 году Шнорр отправился в Италию и, проведя около года во Флоренции, поселился в Риме. Здесь он примкнул к кружку «назарейцев», но остался верен духу протестантства, между тем как другие члены этого кружка держались католических воззрений. В Риме он украсил одну из зал виллы Массимо (итал. Casino Massimo) фресками, изображающими 23 сцены из «Неистового Роланда» Ариосто (1820—1826 годы), в которых выказались его вдумчивость в каждую тему, удивительный дар композиции и свежесть художественного чувства. Кроме того, из-под кисти Юлиуса вышло несколько картин, написанных масляными красками, между прочим: «Брак в Кане Галилейской» (более чем с 60 фигурами), «Иаков и Рахиль», «Христос, благословляющий детей», «Святое Семейство», «Три христианских и три языческих витязя» (по Ариосто) и «Руфь на ниве Вооза». Во время пребывания его в Риме им исполнен также ряд замечательных пейзажных этюдов, впоследствии изданных, в числе около сотни, Иорданом (Берлин, 1878).

В 1827 году Шнорр был приглашён в Мюнхен на должность профессора исторической живописи в тамошней академии. С этого времени наступил второй период его деятельности, в котором важные, возложенные на него работы дали его таланту возможность выказаться в полном блеске. Король Людвиг I поручил ему украсить пять парадных зал в нижнем этаже своего мюнхенского дворца фресками на сюжеты из Песни о Нибелунгах и, несколько позже, изобразить энкаустическим способом в трёх других залах главные эпизоды из жизни Карла Великого, Фридриха Барбароссы и Рудольфа Габсбургского. Исполнение первого из этих поручений, обширность которого потребовала участия в нём, кроме самого Шнорра, других художников, продолжалось до 1867 года. Второе поручение было исполнено в 1835 — 1842 годах. Означенные фрески и энкаустические картины ещё ярче, чем прежние работы Шнорра, свидетельствуют о нём как о находчивом композиторе и отличном рисовальщике, наделённом пониманием благородной красоты и поэтическим чувством.

В 1848 году Юлиус, недовольный тем, что его не назначили директором мюнхенской академии на место покинувшего её Корнелиуса, принял приглашение быть профессором дрезденской академии и директором местной галереи. После переезда в Дрезден начался третий период его жизни, в котором направление его творчества значительно изменилось: он почти совершенно бросил средневековую романтику и предался всей душой религиозному искусству. Важнейшим трудом его сделалось осуществление предприятия, задуманного ещё в Риме, а именно издание «Библия в картинах». Это издание, вышедшее в свет в 1852—1860 годах в Лейпциге, доставило Шнорру обширную популярность не только во всех краях Германии, но и в других странах. Оно содержит в себе 240 его рисунков, гравированных на дереве. Композиции неодинакового достоинства, но многие из них, особенно относящиеся к Ветхому Завету, бесподобны в своем роде. Кроме того, проживая в Дрездене, сочинил ряд иллюстраций для роскошного издания Котты «Der Nibelungen Noth», изготовил картоны для расписных оконных стекол в лондонском соборе святого Павла и написал масляными красками картины: «Лютер на Вормском соборе», для мюнхенского Максимилианеума, «Явление Христа апостолу Павлу на дороге из Рима» и некоторые другие. Выйдя в 1871 году в отставку, он провёл конец своей жизни на покое в Дрездене.

Литература

• Сомов А. И.,. Шнорр фон-Карольсфельд // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [grafik.org.ru/karolsfeld-sm.html 21 ксилография — иллюстрации к Ветхому завету Шнорра фон Карольсфельда]
• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Шнорр фон Карольсфельд, Юлиус

25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.
– Я должен поправить это в Москве, – сказал Наполеон. – A tantot, [До свиданья.] – прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что то на стульях, и накрыл что то покрывалом.
Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.
Наполеон весело обратился к нему и подрал его за ухо.
– Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж? – сказал он, вдруг изменяя свое прежде строгое выражение на самое ласковое.
– Sire, tout Paris regrette votre absence, [Государь, весь Париж сожалеет о вашем отсутствии.] – как и должно, ответил де Боссе. Но хотя Наполеон знал, что Боссе должен сказать это или тому подобное, хотя он в свои ясные минуты знал, что это было неправда, ему приятно было это слышать от де Боссе. Он опять удостоил его прикосновения за ухо.
– Je suis fache, de vous avoir fait faire tant de chemin, [Очень сожалею, что заставил вас проехаться так далеко.] – сказал он.
– Sire! Je ne m'attendais pas a moins qu'a vous trouver aux portes de Moscou, [Я ожидал не менее того, как найти вас, государь, у ворот Москвы.] – сказал Боссе.
Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Адъютант плывущим шагом подошел с золотой табакеркой и подставил ее. Наполеон взял ее.
– Да, хорошо случилось для вас, – сказал он, приставляя раскрытую табакерку к носу, – вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.
Боссе поклонился с благодарностью за эту внимательность к его (неизвестной ему до сей поры) склонности путешествовать.
– А! это что? – сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:
– Подарок вашему величеству от императрицы.
Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему то все называли королем Рима.
Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.
Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.
– Roi de Rome, [Римский король.] – сказал он, грациозным жестом руки указывая на портрет. – Admirable! [Чудесно!] – С свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, – есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может сделать теперь, – это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его – и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека.