Эвола, Юлиус
Поделись знанием:
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.
После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.
После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.
Старик сначала остановившимися глазами смотрел на сына и ненатурально открыл улыбкой новый недостаток зуба, к которому князь Андрей не мог привыкнуть.
– Какая же подруга, голубчик? А? Уж переговорил! А?
– Батюшка, я не хотел быть судьей, – сказал князь Андрей желчным и жестким тоном, – но вы вызвали меня, и я сказал и всегда скажу, что княжна Марья ни виновата, а виноваты… виновата эта француженка…
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего тут не было!..
Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
(перенаправлено с «Юлиус Эвола»)
| Джулио Чезаре Андреа Эвола | |
| итал. Giulio Cesare Andrea Evola | |
 Эвола в 1920 году | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Страна: | |
| Язык(и) произведений: | |
| Школа/традиция: | |
| Основные интересы: |
метафизика, религия, политика, эзотерика, философия истории |
| Оказавшие влияние: |
Рене Генон, Ницше, Платон, Гегель, Эрнст Юнгер, Сорель, Достоевский, Отто Вейнингер, Герман Вирт, Корнелиу Зеля Кодряну |
| Испытавшие влияние: |
Мирча Элиаде, Ален де Бенуа, Александр Дугин, Гейдар Джемаль, Франко Фреда, Мигель Серрано, Пино Раути, Трой Саутгейт и др. |
Барон Ю́лиус Э́вола (полное имя: Джулио Чезаре Андреа Эвола, итал. Giulio Cesare Andrea Evola; 19 мая 1898, Рим, Королевство Италия — 11 июня 1974, Рим, Италия) — итальянский философ[2][3], идеолог неофашизма[4][5][6][7][8][9], писатель, поэт, художник[10], представитель интегрального традиционализма, автор ряда работ по эзотеризму и оккультизму[2]. Работы Эволы оказали влияние на многих представителей ультраправой идеологии в Европе и других частях мира, а также вдохновили ряд террористических организаций, действовавших в Италии в 1970-х годах[11].
Содержание
Биография
Ранние годы
Родился 19 мая 1898 года в Риме в аристократическом роду, которому приписывается как испанское[12], так и немецкое[13] происхождение. Окончил инженерный факультет Римского университета, но отказался от диплома, сказав впоследствии, чтоУчастник в Первой мировой войне в качестве офицера артиллерийских частей.Я делю мир на две категории: знать и людей, имеющих диплом
После войны некоторое время (до 1923 года) сотрудничал с журналом «Revue Ble», начал заниматься живописью (одна из его работ в настоящий момент выставлена в Национальной галерее современного искусства в Риме).
В это же время он познакомился с работами Рене Генона и начал печататься в журнале «Фашистская критика», который издавался Джузеппе Боттаи — одним из теоретиков корпоративизма и будущим министром образования в фашистском правительстве. Именно там впервые будет опубликован «Языческий империализм», подвергшийся критике католических кругов.
Зрелость, период фашизма
Эвола пробовал издавать и свой собственный журнал «Башня» («La Torre»), который, однако, был закрыт после десятого выпуска. В статье, опубликованной в первом номере, философ заявлял, что журнал намерен «отстаивать принципы, которые для нас остаются совершенно такими же, независимо от того находим ли мы их в фашистском строе или в коммунистическом, анархическом или демократическом. Сами по себе эти принципы превышают политический уровень, однако применительно к нему они требуют качественной дифференциации, то есть утверждения идей иерархии, авторитета и империи в самом широком смысле».
С 1934 года по 1943 год ведет постоянную рубрику («Философская диорама») в журнале «Фашистский строй», издателем которого был один из сподвижников Муссолини, член Большого фашистского совета Фариначчи.
В 1938 году во время поездки в Румынию познакомился с лидером «Железной Гвардии» Корнелиу Зеля Кодряну. Согласно многочисленным свидетельствам, эта поездка произвела неизгладимое впечатление на барона, который был восхищен как организацией «Легиона» (второе название организации), так и личностью «Капитана», как легионеры называли Кодряну[14]. Как следствие, многие идеи румынского философа нашли отражение в работах Эволы, видевшего в «Капитане» искомый «арийско-романский архетип»[15]. Один из последователей Эволы, Эрнесто Мила, даже отмечал в своей статье «Юлиус Эвола - последний гибелин»[16], чтоБолее всего привлекала Эволу румынская Железная Гвардия и её лидер Корнелиу Зеля Кодряну. В Кодряну Эвола видел мистического вождя, способного установить высшую духовную связь с рядовыми активистами. Организация этого патриотического движения больше походила на рыцарский орден, чем на политическую партию. Верность Кодряну вековым румынским традициям и его духовно-расовое мировоззрение превращали его в идеальное воплощение Вождя, ведущего за собой «элиту» через развалины современного мира.
Послевоенный период
Конец войны Эвола встретил за разбором масонских архивов в Вене, где попал под бомбардировку, и, вследствие травмы позвоночника, получил паралич нижних конечностей[13].
Тем не менее, в 50-60 годы продолжает писать. В частности, большой процент от своих работ он посвящает разбору истории фашизма и нацизма. Резко критикует современное ему общество и считает, что поражение стран Оси не означает также поражение традиционализма.
Умер философ 11 июня 1974 года за своим рабочим столом, у окна с видом на Яникул. Согласно завещанию, его тело было кремировано, а прах захоронен в леднике на одной из вершин Монте-Роза.
Философские и политические взгляды
Эзотеризм
В 1920-е годы Эвола начал знакомиться с различными эзотерическими текстами. Постепенно он сам освоил основы оккультизма, алхимии, теории магии. Также интересовался восточными эзотерическими практиками, в частности буддизмом Ваджраянского ответвления, йогой и тантризмом.
Эвола проповедовал идеи элитаризма и антимодернизма, опирающиеся на «арионордическую традицию». По его мнению, мужской аристократический принцип противостоит женскому принципу демократии. Автор нескольких книг по расизму, мистике Грааля и древним традициям[17].
Политика
Юлиус Эвола выступил резким критиком демократии и просвещенческого эгалитаризма, считая идеи свободы, равенства и братства, утвержденные Французской революцией, разрушительными[18], и отстаивая ценности кастового общества[19]. После Второй мировой войны выдвинул концепцию аполитейи (отвлеченности от политики), совпадающую с идеями позднего Эрнста Юнгера (1895—1998). Причиной было то, что «подлинное, иерархическое и органичное государство» лежит в руинах и «сегодня не существует ни одной партии или движения, к которым можно было бы безоговорочно примкнуть и за которые стоило бы сражаться с полной убежденностью, как за движение, отстаивающее высшую идею»[20].
Эвола никогда не был членом фашистской партии[21]. По мнению А.Г. Дугина, его отношение к идеологии фашизма было сложным и со временем менялось[22].
Однако многие исследователи считают Эволу сторонником «фашистского фашизма» (то есть противопоставленного неправильным, как считал Эвола, фашизму Муссолини и нацизму Гитлера[23]).
Расизм
Эвола написал несколько книг, посвящённых вопросам расы. Он разделял биологическое и духовное понимание расы и выделял «расу тела», «расу души» (тип характера, образ жизни и эмоциональное отношение к окружающей среде и обществу) и «расу духа» (разновидность религиозного переживания и отношения к традиционным ценностям). Однако в целом Эвола симпатизировал расовой теории и заявлял, что «расизм — это движущая сила национализма»[24].
В своей ранней работе «Языческий империализм» (1928 год) Эвола писал, что «различие между благородными расами Севера и расами Юга является различием между расой и сверхрасой», и некоторые расы «могут обладать божественным характером»[25].
По мнению Эволы, «личность — это органическое целое. Кровь, порода и традиция — её неотъемлемые, конструктивные элементы, так что личность может самоутвердиться, только опираясь на расовую идею и на наследственные ценности»[26].
При этом мыслитель критиковал расхожие в 30-е-40-е гг. в Германии и Италии теории биологического расизма[27][28][29][30] [31][32]. Для него понятие «ариец» связывалось скорее с кастой благородных воинов, чем с биологической расой. С этих позиций германский нацизм казался ему «плебейским модернизмом» и вызывал отторжение[33].
Антисемитизм
В связи с неоднократными попытками привлечения к уголовной ответственности в послевоенное время по статьям о разжигании межнациональной розни и пропаганде фашизма, Эвола заявил в автобиографии «Путь Киновари»:
Наконец, следует однозначно заявить, что ни я, ни мои друзья в Германии не знали о тех эксцессах, которые совершили нацисты по отношению к евреям, а если бы мы знали об этом, то ни в коем случае не одобрили бы этого.
В работе «Евреи и математика» он утверждает, что «в любой области еврея можно рассматривать как представителя экстремизма и декадентства»[34].
Особенную неприязнь у Эволы вызывали евреи, отказывающиеся от традиций[26]:
Но когда Израиль начал материализоваться, когда евреи оставили свои традиции и «осовременились», ферменты разложения и хаоса, загнанные внутрь, вырвались наружу и начали оказывать разрушающее воздействие на весь мир, став важнейшим орудием мирового заговора. Отказавшись от своего «Закона», который заменял для них понятия Отечества и расы, евреи превратились в антирасу. Это опасные этнические парии, их интернационализм — простое отражение бесформенной природы сырья, из которого этот народ был первоначально сделан.
В 1938 году Эвола участвовал и в издании «Протоколов сионских мудрецов», сопроводив их эссе, отстаивающим их подлинность и содержащим кроме этого ряд антисемитских наговоров, популярных в то время[8]. При этом в своей поздней работе «Люди и руины» Эвола признавал, что Протоколы могут иметь поддельный характер, но их ценность, тем не менее, несомненна.
Библиография
Книги, изданные при жизни
- «Абстрактное искусство» / Arte Astratta, Posizione Teoretica (1920)
- «Тёмные слова внутреннего пейзажа» / Le Parole Oscure du Paysage Interieur (1920)
- «Эссе о магическом идеализме» / Saggi sull’idealismo magico (1925)
- «Теория абсолютного индивидуума» / Teoria dell’Individuo Assoluto (1927)
- «Языческий империализм» / Imperialismo Pagano: Il Fascismo Dinanzi al Pericolo Euro-Cristiano, con una Appendice sulle Reazioni di parte Guelfa (1928)
- «Феноменология абсолютного индивидуума» / Fenomenologia dell’Individuo Assoluto (1930)
- «Герметическая традиция» / La tradizione ermetica (1931)
- «Личина и лик современного спиритуализма» / Maschera e volto dello Spiritualismo Contemporaneo: Analisi critica delle principali correnti moderne verso il sovrasensibile (1932)
- «Восстание против современного мира» / Rivolta contro il mondo moderno (1934)
- «Три аспекта еврейского вопроса» / Tre aspetti del problema ebraico (1936)
- «Мистерия Грааля» / Il mistero del Graal (1937)
- «Миф крови» / Il Mito del Sangue. Genesi del Razzismo (1937)
- «Синтез расовой доктрины» / Sintesi di Dottrina della Raza (1941)
- «Указания по расовому воспитанию» / Indirizzi per una educazione razziale (1941)
- «Арийское учение о борьбе и победе» / Die Arische Lehre von Kampf und Sieg (1941)
- «Евреи хотели этой войны» Gli Ebrei hanno volute questa Guerra (1942)
- «Доктрина пробуждения: Очерки о буддистской аскезе» / La dottrina del risveglio (1943)
- «Йога могущества» / Lo Yoga della potenza (1949)
- «Ориентации» / Orientamenti (1950)
- «Люди и руины» / Gli uomini e le rovine (1953)
- «Метафизика пола» / Metafisica del sesso (1958)
- «Рабочий» в творчестве Эрнста Юнгера / L'«Operaio» nel pensiero di Ernst Jünger (1959)
- «Оседлать тигра» / Cavalcare la tigre (1961)
- «Путь киновари» / Il Cammino del cinabro (1963)
- «Фашизм с точки зрения правых» / Il Fascismo. Saggio di una Analisi Critica dal Punto di Vista della Destra (1964)
- «Лук и булава» / L’Arco e la Clava (1968)
- Raâga Blanda (1969)
- «Даосизм» / Il taoismo (1972)
- Ricognizioni. Uomini e problemi (1974)
Сборники, составленные и изданные после смерти
- I saggi di «Bilychnis», Padova, Edizioni di Ar, 1970a.
- I saggi della «Nuova Antologia», Padova, Edizioni di Ar, 1970b.
- L’idea di Stato, Padova, Edizioni di Ar, 1970c.
- Gerarchia e democrazia, Padova, Edizioni di Ar, 1970d.
- Meditazioni delle vette, La Spezia, Edizioni del Tridente, 1971.
- Diario 1943-44, Genova, Centro Studi Evoliani, 1975.
- Etica aria, Genova, Centro Studi Evoliani, 1976a.
- L’individuo e il divenire del mondo, Carmagnola, Edizioni Arktos, 1976b.
- Simboli della Tradizione Occidentale, Carmagnola, Edizioni Arktos, 1977a.
- La via della realizzazione di sé secondo i misteri di Mitra, Roma, Fondazione Julius Evola, 1977b.
- Considerazioni sulla guerra occulta, Genova, Centro Studi Evoliani, 1977c.
- Le razze e il mito delle origini di Roma, Monfalcone, Sentinella, 1977d.
- Il problema della donna, Roma, Fondazione Julius Evola, 1977e.
- Ultimi scritti, Napoli, Controcorrente, 1977f.
- La Tradizione di Roma, Padova, Edizioni di Ar, 1977g.
- Due imperatori, Padova, Edizioni di Ar, 1977h.
- Cultura e politica, Roma, Fondazione Julius Evola, 1978a.
- Citazioni sulla Monarchia, Palermo, Edizioni Thule, 1978b.
- L’infezione psicanalitica, Roma, Fondazione Julius Evola, 1978c.
- Il nichilismo attivo di Federico Nietzsche, Roma, Fondazione Julius Evola, 1978d.
- Lo Stato, Roma, Fondazione Julius Evola, 1978e.
- Europa una: forma e presupposti, Roma, Fondazione Julius Evola, 1979a.
- La questione sociale, Roma, Fondazione Julius Evola, 1979b.
- Saggi di dottrina politica, Sanremo, Mizar, 1979c.
- La satira politica di Trilussa, Roma, Fondazione Julius Evola, 1980a.
- Scienza ultima, Roma, Fondazione Julius Evola, 1980b.
- Spengler e il «Tramonto dell’Occidente», Roma, Fondazione Julius Evola, 1981a.
- Lo zen, Roma, Fondazione Julius Evola, 1981b.
- I tempi e la storia, Roma, Fondazione Julius Evola, 1982a.
- Civiltà americana, Roma, Fondazione Julius Evola, 1982b.
- La forza rivoluzionaria di Roma, Roma, Fondazione Julius Evola, 1984a.
- Scritti sulla massoneria, Roma, Edizioni Settimo Sigillo, 1984b.
- Oriente e occidente, Milano, La Queste, 1984c.
- Una maestro dei tempi moderni: René Guénon, Roma, Fondazione Julius Evola, 1984d.
- Filosofia, etica e mistica del razzismo, Monfalcone, Sentinella d’Italia, 1985.
- Monarchia, aristocrazia, tradizione, Sanremo, Casabianca, 1986a.
- I placebo, Roma, Fondazione Julius Evola, 1986b.
- Gli articoli de «La Vita Italiana» durante il periodo bellico, Treviso, Centro Studi Tradizionali, 1988.
- Dal crepuscolo all’oscuramento della tradizione nipponica, Treviso, Centro Studi Tradizionali, 1989.
- Il ciclo si chiude, americanismo e bolscevismo (1929—1969), Roma, Fondazione Julius Evola, 1991.
- Il genio d’Israele, Catania, Il Cinabro, 1992a.
- Il problema di oriente e occidente, Roma, Fondazione Julius Evola, 1992b.
- Fenomenologia della sovversione in scritti politici del 1933-70, Borzano, SeaR, 1993.
- Scritti sull’arte d’avanguardia, Roma, Fondazione Julius Evola, 1994a.
- Esplorazioni e disamine, gli scritti di «Bibliografia fascista» (1934—1939), Parma, Edizioni all’insegna del veltro, 1994b.
- Esplorazioni e disamine, gli scritti di «Bibliografia fascista» (1940—1943), Parma, Edizioni all’insegna del veltro, 1995a.
- Lo Stato (1934—1943), Roma, Fondazione Julius Evola, 1995b.
- La tragedia della Guardia di Ferro, Roma, Fondazione Julius Evola, 1996a.
- Scritti per «Vie della Tradizione» (1971—1974), Palermo, Edizioni Vie della Tradizione, 1996b.
- Carattere, Catania, Il Cinabro, 1996c.
- L’idealismo realistico (1924—1928), Roma, Fondazione Julius Evola, 1997a.
- Idee per una destra, Roma, Fondazione Julius Evola, 1997b.
- Fascismo e Terzo Reich, Roma, Mediterranee, 2001.
- Critica del costume, Catania, Il Cinabro, 2005.
- Augustea (1941—1943). La Stampa (1942—1943), Roma, Fondazione Julius Evola, 2006.
- Anticomunismo positivo. Scritti su bolscevismo e marxismo (1938—1968), Napoli, Controcorrente, 2008.
- La scuola di mistica fascista. Scritti di mistica, ascesi e libertà (1940—1941), Napoli, Controcorrente, 2009.
Юлиус Эвола опубликовал «Протоколы сионских мудрецов» на итальянском языке в 1937 году и написал к ним предисловие.
Книги Юлиуса Эволы, изданные на русском языке
- [www.fatuma.net/text/ev-r-imper01.htm Языческий империализм]. — М.: Русское слово, 1992. — 116 с. — 600 экз.
- Метафизика пола. — М.: Беловодье, 1996. — 344 с. — 500 экз. — ISBN 5-88901-006-9.
- Фашизм: критика справа. — М.: Реванш, 2005. — 80 с. — 300 экз.
- "Рабочий" в творчестве Эрнста Юнгера. — С-Пб.: Владимир Даль, 2005. — 192 с. — 1500 экз. — ISBN 5-93615-051-8.
- Оседлать тигра. — С-Пб.: Владимир Даль, 2005. — 512 с. — 2100 экз. — ISBN 5-93615-040-3.
- Люди и руины. Критика фашизма: взгляд справа. — М.: АСТ, 2005. — 445 с. — 3000 экз. — ISBN 5-17-039082-3.
- Традиция и раса. — Новгород: Толерантность, 2007. — 72 с. — 300 экз. (решением Южно-Сахалинского городского суда Сахалинской области от 02.07.2013 внесена в Федеральный список экстремистских материалов)
- Метафизика войны. — Тамбов: Ex Nord Lux, 2008. — 168 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-88934-355-4.
- Лук и булава. — С-Пб.: Владимир Даль, 2009. — 384 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-93615-088-3.
- Традиция и Европа. — Тамбов: Ex Nord Lux, 2009. — 248 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-88934-426-1.
- Империя Солнца. — Тамбов: Ex Nord Lux, 2010. — 176 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-88934-475-9.
- Юлиус Эвола, Рене Генон, Фритьоф Шуон. Касты и расы. — Тамбов: Ex Nord Lux, 2010. — 168 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-88934-450-6.
- Герметическая традиция. — Москва-Воронеж: TERRA FOLIATA, 2010. — 288 с. — 1000 экз. — ISBN 987-5-87456-838-2.
- Абстрактное искусство. — Москва: Евразийское движение, 2012. — 176 с. — ISBN 978-5-903459-11-7.
- Рене Генон, Юлиус Эвола, Фритьоф Шуон, Ананда Кумарасвами. Свет и Тени. — Тамбов: Ex Nord Lux, 2012. — 120 с.
- Мистерии Грааля. — Москва-Воронеж: TERRA FOLIATA, 2013. — 216 с. — 2000 экз. — ISBN 978-5-4420-0164-8.
Тексты Эволы и критика Эволы в электронном виде
- тексты Эволы и о нём на [www.fatuma.net/blog/text/evola «fatuma.net»] — Мутти, Эрнесто Мила, де Бенуа и др.
- [sdrc.lib.uiowa.edu/dada/Arte_astratta/index.htm Книга Эволы в электронном архиве дадаизма] (итал.)
- [nordlux-digi.org/articles/10.html «Раса и война»] — глава из книги Юлиуса Эволы [nordlux-digi.org/shop/product/22.html «Метафизика войны»]
- [askrsvarte.org/blog/post_139/ "Дионис и Путь Левой Руки"] - перевод статьи на русский язык.
- [askrsvarte.org/blog/heidegger_evola/ "Хайдеггер: читатель Эволы"] - анализ связи Ю. Эволы и философии М. Хайдеггера.
Напишите отзыв о статье "Эвола, Юлиус"
Литература
- Хансен Х.Т. Политические устремления Юлиуса Эволы. — Москва-Воронеж: TERRA FOLIATA, 2010. — 176 с. — ISBN 978-5-87456-321-4.
- Mark Sedgwick. Against the Modern World: Traditionalism and the Secret Intellectual History of the Twentieth Century. — New York: Oxford University Press, 2004. (англ.)
- Виктория Ванюшкина. [nationalism.org/vvv/bio-evola.htm Юлиус Эвола — воин Традиции]
- Олладий Тудаев. [zhurnal.lib.ru/o/olladij_t/evolllla.shtml Юлиус Эвола, «Маркузе правых»]
- Олег Молотов [archive.ec/o/wwu1k/limonka.nbp-info.ru/339_article_1226841155.html Рецензия на книгу «Метафизика войны»] // Лимонка. — 2009. — № 339.
- Дмитрий Бурий [palityka.org/pdf/08/0810.pdf Пространство Европы в системе взглядов «новых правых»] // “Палітычная сфера”. — 2007. — № 8. — С. 65-72.
- Котов С.В. [elibrary.ru/download/34897439.pdf ТВОРЧЕСТВО ЮЛИУСА ЭВОЛЫ И АКТУАЛЬНЫЕ КОНЦЕПТЫ ФАШИЗМА] // СЕВЕРО-ВОСТОЧНЫЙ НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ. — 2007. — № 1. — С. 17-19.
- Филиппович А.В. [rep.bntu.by/handle/data/6771 Историософия интегрального традиционализма] // Антро. — 2014. — № 2(15). — С. 51-62.
- Юдин К.А. [www.academia.edu/29058180/Юдин_К.А._Традиционализм_барона_Юлиуса_Эволы_об_идейных_исканиях_консервативного_революционера Традиционализм барона Юлиуса Эволы: об идейных исканиях консервативного революционера] // Философские науки. — 2014. — № 7. — С. 113-128.
- Юдин К.А. [www.academia.edu/29058407/Юдин_К.А_Национал-социализм_фашизм_во_взглядах_Юлиуса_Эволы_и_некоторые_теоретические_проблемы_консерватизма Национал-социализм, фашизм во взглядах Юлиуса Эволы и некоторые теоретические проблемы консерватизма] // На пути к гражданскому обществу. — 2015. — № 1(17). — С. 52-62.
- Guido Stucco [elkorg-projects.blogspot.com/2008/04/guido-stucco-legacy-of-european.html The Legacy of a European Traditionalist — Julius Evola in Perspective] (англ.)
- Глеб Бутузов [aenigma.ru/php/content.php?razdel=author&file1=34 Юлиус Эвола]
Ссылки
- [rozum.info/load/7 Книги Юлиуса Эволы]
- [arcto.ru/article/1100 Радиовыпуск Finis Mundi посвящённый Юлиус Эволе]
- [www.youtube.com/watch?v=gCvUvmQJgZM видеоинтервью] фрагмент фильма Evola: Dalla Trincea A Dada
Примечания
- ↑ [www.terme.ru/dictionary/182/word/yevola-evola-chezare-andrea-dzhuliaiyu-1898-1974 ЭВОЛА (EVOLA) Чезаре Андреа Джулиаию (1898-1974)]
- ↑ 1 2 [www.ras.ru/FStorage/Download.aspx?id=aea635ee-678f-45ea-874b-8967e8dbf846 Рациональный взгляд на успехи мистики]. Лев Клейн.
- ↑ [www.e-reading.me/chapter.php/17436/17/Gudrik-klark_-_Okkul%27tnye_korni_nacizma._Taiinye_ariiiskie_kul%27ty_i_ih_vliyanie_na_nacistskuyu_ideologiyu.html Оккультные корни нацизма], Н.Гудрик-Кларк
- ↑ Stanley G. Payne. A History of Fascism, 1914—1945 Down to the time of his death in 1974, Evola stood as the leading intellectual of neofascism and/ or the radical right in all Europe.
- ↑ [www.ji.lviv.ua/n16texts/pankovs2.htm Рафал Панковський «Батьки-відновники»: Мослі, Евола, Деґрель, Бардеш]
- ↑ Е. Д. Модржинская. Критика идеологии неофашизма. Мысль, 1976, с. 100
- ↑ М. Филатов, А. Рябов. Фашизм 80-х: политический анализ современного ультраправого, крайне реакционного движения в странах Западной Европы
- ↑ 1 2 Black Sun: Aryan Cults, Esoteric Nazism, and the Politics of Identity By Nicholas Goodrick-Clark
- ↑ A. James Gregor. The Search for Neofascism «Evola, as one of the few, provided the texts that became one of „the most important“ sources for the neofascism that arose out of the ruins of the Second World War».
- ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_philosophy/9447 Юлиус Эвола]. Новая философская энциклопедия: В 4 тт. М.: Мысль. Под редакцией В. С. Стёпина. 2001
- ↑ Thomas Sheehan. [www.nybooks.com/articles/archives/1981/jan/22/italy-terror-on-the-right/?page=2 Italy: Terror on the Right]. The New York Review of Books, Volume 27, Number 21 & 22, January 22, 1981
- ↑ Виктория Ванюшкина. [nationalism.org/vvv/bio-evola.htm Юлиус Эвола - воин Традиции]. nationalism.org. Проверено 20 августа 2016.
- ↑ 1 2 Александр Дугин. [arctogaia.com/public/konsrev/dugevol.htm ЮЛИУС ЭВОЛА, ЯЗЫЧЕСКИЙ ИМПЕРИАЛИСТ]. arctogaia.com. Проверено 20 августа 2016.
- ↑ Ален де Бенуа. [www.nb-info.ru/revolt/evola4.htm ЮЛИУС ЭВОЛА, РАДИКАЛЬНЫЙ РЕАКЦИОНЕР И МЕТАФИЗИК, ЗАНИМАЮЩИЙСЯ ПОЛИТИКОЙ]. www.nb-info.ru. — «Известно, что Эвола говорил о своем почти безграничном восхищении Корнелиу Кодряну, лидером этого движения, вплоть до того, что видел в нем «тот самый арийско-римский архетип»» Проверено 20 августа 2016.
- ↑ Юліус Евола. [politonomia.org.ua/page/moia-zustrich-z-kodrianu-89.html Моя зустріч з Кодряну]. Політономія. politonomia.org.ua (18 июля 2003). — «Кодряну складав враження навіть своїм фізичним виглядом. Високий, добре складений, він втілював у собі «арійско-романский» тип» Проверено 20 августа 2016.
- ↑ Эрнесто Мила Юлиус Эвола - последний гибелин (русский (перевод с испанского)) // Европеец : журнал. — Москва, 2007. — № 11. — С. 112.
- ↑ Николас Гудрик-Кларк. Оккультные корни нацизма
- ↑ Ю. Эвола. Люди и руины
- ↑ [politosophia.org/page/egalitaryzm-yak-znak-postmodernu-u-filosofii-integralnoho-tradytsionalizmu.html Вишинський С. Егалітаризм як знак постмодерну у філософії інтегрального традиціоналізму / Святослав Вишинський // Наукові записки. Серія «Філософія». — 2011. — Вип. 9. — С. 252—260.]
- ↑ Антон Шеховцов Аполитеическая музыка: неофолк, мартиал-индастриал и «метаполитический фашизм»
- ↑ A. James Gregor. [books.google.ru/books?id=1XyJDwyYv0AC&pg=PA88&dq=evola+never+member&hl=en&sa=X&ei=pl-OVafxEMuasAHCup7wBQ&redir_esc=y#v=onepage&q=never%20member&f=false The Search for Neofascism: The Use and Abuse of Social Science]. Cambridge University Press, 2006. P. 88.
- ↑ [www.arcto.ru/article/22 ЮЛИУС ЭВОЛА, ЯЗЫЧЕСКИЙ ИМПЕРИАЛИСТ], А. Г. Дугин, 1994
- ↑ [ecsocman.hse.ru/data/2011/10/14/1267236091/10_AS_rev.pdf Антон Шеховцов. Roger Griffin, Werner Loh, and Andreas Umland, eds. Fascism Past and Present, West and East: An International Debate on Concepts and Cases in the Comparative Study of the Extreme Right. Stuttgart]
- ↑ [new.philos.msu.ru/uploads/media/18_Skvorcov_A.A._Moral_i_rasovaja_teorija.pdf Скворцов А. А. Мораль и расовая теория] // Аспекты: Сборник статей по философским проблемам истории и современности. Выпуск II. — М.: Современные тетради, 2003. С. 286—308
- ↑ [www.fatuma.net/text/ev-r-imper14.htm Языческий империализм. От клана к империи — наша расовое учение]
- ↑ 1 2 Ю. Эвола. Раса как революционная идея // Ю. Эвола. Традиция и раса. — Новгород: «ТОЛЕРАНТНОСТЬ», 2007. — 72 с: илл.
- ↑ Дугин А. [arcto.ru/article/22 ЮЛИУС ЭВОЛА, ЯЗЫЧЕСКИЙ ИМПЕРИАЛИСТ] // Консервативная Революция, М., 1994 | Ю.Эвола "Языческий империализм",(послесловие), М., 1995
- ↑ Ален де Бенуа. [nbf.rossia3.ru/ideo/evola4 Юлиус Эвола, радикальный реакционер и метафизик, занимающийся политикой]
- ↑ Franco Ferraresi. [books.google.ru/books?id=r0DG3uk9o8oC&pg=PA47&page=47 Threats to Democracy: The Radical Right in Italy after the War]. — Princeton University Press, 2012. — P. 47.
- ↑ Antonello La Vergata. [books.google.com/books?id=Y8ltXCMQRHQC&pg=PA189 Guerra e darwinismo sociale]. — Rubbettino Editore, 2005. — P. 189–. — ISBN 978-88-498-1458-3.
- ↑ Francesco Cassata. [books.openedition.org/ceup/727 Building the New Man. Eugenics, Racial Science and Genetics in Twentieth-Century Italy]. Central European University Press, 2011.
- ↑ Paul Furlong. [books.google.ru/books?id=fVGkhzpXxLkC&pg=PA117#v=onepage&q&f=false Social and Political Thought of Julius Evola]. Taylor & Francis, 2011. P. 117
- ↑ В.А. Шнирельман. [readli.net/chitat-online/?b=441712&pg=21 Арийский миф в современном мире]. М., 2015.
- ↑ [nationalism.org/rnsp/Docs/bibliotec/Jew.htm Юлиус Эвола «Евреи и математика»]
| ||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Эвола, Юлиус
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.
После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.
После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.
Старик сначала остановившимися глазами смотрел на сына и ненатурально открыл улыбкой новый недостаток зуба, к которому князь Андрей не мог привыкнуть.
– Какая же подруга, голубчик? А? Уж переговорил! А?
– Батюшка, я не хотел быть судьей, – сказал князь Андрей желчным и жестким тоном, – но вы вызвали меня, и я сказал и всегда скажу, что княжна Марья ни виновата, а виноваты… виновата эта француженка…
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего тут не было!..
Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
Категории:
- Родившиеся 19 мая
- Родившиеся в 1898 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Риме
- Умершие 11 июня
- Умершие в 1974 году
- Умершие в Риме
- Философы по алфавиту
- Протоколы сионских мудрецов
- Писатели Италии
- Итальянские писатели
- Традиционализм
- Исследователи фашизма
- Эзотерики
- Оккультисты
- Неофашизм
- Философы Италии
- Эзотерические школы
- Новые правые
