Юлия Соэмия

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Юлия Соэмия Бассиана
IVLIA SOAEMIAS BASSIANA<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Регент Римской империи
218 — 222
 
Рождение: 180(0180)
Эмеса, Сирия
Смерть: 11 марта 222(0222-03-11)
Рим
Род: Северы
Отец: Юлий Авит
Мать: Юлия Меса
Супруг: Секст Варий Марцелл
Дети: Гелиогабал

Ю́лия Соэмия Бассиа́на (180 — 11 марта 222) — мать римского императора Гелиогабала и правительница Римской империи в период его несовершеннолетия.



Биография

Юлия Соэмия была дочерью Юлии Месы, римлянки сирийского происхождения. Юлия родилась и выросла в Эмесе (современный Хомс, Сирия). Она была племянницей Юлии Домны и императора Септимия Севера, а также сестрой Юлии Мамеи. Её мужем был Секст Варий Марцелл, сирийский всадник. Будучи членами императорской семьи, они жили в Риме. В 217 году двоюродный брат Юлии Соэмии император Каракалла был убит заговорщиками, а глава заговора Макрин взошёл на императорский трон. Юлия Домна покончила с собой. Её семье было разрешено вернуться в Сирию, однако она включилась в политическую борьбу. Вместе с матерью Юлия Соэмия составила заговор с целью заменить Макрина на своего сына, 13-летнего Бассиана (Гелиогабала). Чтобы узаконить претензии на престол, Юлия Соэмия и её мать распространили слух, что Гелиогабал был незаконнорождённым сыном Каракаллы в кровосмесительной связи его с Юлией Соэмией. В 218 году Макрин был убит, а императором стал Гелиогабал.

Юлия Соэмия, её сестра и мать стали фактическими стали правительницами Рима, так как подросток Гелиогабал был неспособен управлять империей. Их правление было непопулярно и вскоре возникло недовольство, в основном из-за странного поведения Гелиогабала, прославившегося своим распутством. Юлия Соэмия и Гелиогабал были убиты преторианской гвардией в 222 году. Юлия позже была объявлена врагом государства и её имя вычеркнуто из всех записей.

Напишите отзыв о статье "Юлия Соэмия"

Литература

Отрывок, характеризующий Юлия Соэмия

– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.