Турчаев, Юнади Магомедович

Юнади Магомедович Турчаев
Прозвище	«Чёрный», «Кади» и «Мол-Омар»
Дата рождения	25 августа 1972(1972-08-25)
Место рождения	Урус-Мартан, ЧИАССР, РСФСР, СССР
Дата смерти	18 февраля 2005(2005-02-18) (32 года)
Место смерти	Грозный, Чечня, Россия
Принадлежность	Чеченская Республика Ичкерия Чеченская Республика Ичкерия
Годы службы	1998—2005
Командовал	Исламский полк особого назначения (23 декабря 2004 — 18 февраля 2005)
Сражения/войны	Вторжение в Дагестан Вторая чеченская война: Рейд на Ингушетию (2004) Нападение боевиков на Грозный (2004)

Юнади Магомедович Турчаев (25 августа 1972, Урус-Мартан — 18 февраля 2005, Грозный) — полевой командир, «эмир» Грозного, 8-й командир Исламского полка особого назначения. Был «правой рукой» Докку Умарова. Один из организаторов нападения боевиков на Грозный 21 августа 2004 года.

Известен по прозвищам «Чёрный», «Кади» и «Мол-Омар».

На пути в террор

Впервые Юнади Турчаев попал в поле зрения ФСБ ещё в 1998 году. В Краснодаре объявились два чеченца (позже они стали бригадными генералами) Хасан Челаев и Хасан Халкаев. В этом городе они похитили сына одного из крупнейших местных предпринимателей, главы фирмы «БАК» Александра Безбогина. Безбогин оказался в плену у полевого командира Арби Бараева. В то время в его бригаде уже находился Юнади Турчаев, отвечавший за «работу с заложниками». Вот с ним и пришлось иметь дело. За освобождение пленника он потребовал 1 миллион долларов США. Когда заложнику отрезали палец, в ситуацию вмешался тогдашний губернатор Краснодарского края Николай Кондратенко, попросивший местное Законодательное Собрание одобрить выделение 1 миллиона долларов на выкуп Константина Безбогина, после чего он вернулся домой.

Вскоре Турчаев вновь дал знать о себе спецслужбам. В Чечне боевиками был захвачен лётчик сбитого военного самолёта, и освободить его согласились только в обмен на арестованного ранее брата Арби Бараева. Переговоры по данному вопросу вёл всё тот же Турчаев и закончились они успешно. Позже Арби Бараев был убит спецслужбами и Турчаев сам стал полевым командиром, создав свой отряд.

Уже в 1999 году «Чёрный» принимал участие в нападении боевиков на Дагестан.

В 2001 году стал исполнителем поручений и указаний Басаева и Масхадова.

Сразу после гибели Арби Бараева включился в бандформирование Докку Умарова.

2002 год

• В январе организовал подрыв машины с бойцами ОМОН из Омской области на ул. Дербентская в Грозном; осуществил нападение на дом сотрудника Октябрьского РОВД
• В марте убил оперативников местной милиции на ул. 8-го Марта в Грозном, а на ул. Алексеевская взорвал «УАЗ» с милиционерами
• 7 июня на участке Грозный — Баку федеральной автотрассы «Кавказ» отрядом Турчаева был совершён подрыв автомобиля «ЗИЛ-131», в результате которого погибли двое и получили ранения трое человек
• Входил в число организаторов диверсии, совершённой 20 сентября 2002 года в Октябрьском районе Грозного. В результате подрыва боевиком фугаса получили ранения милиционеры Ленинского РОВД Грозного, передвигавшиеся на служебном автомобиле
• причастен к убийству заместителя начальника Урус-Мартановского РОВД Вахаева Магомед-Саида Алиевича, совершённого 17 ноября
• 3 декабря отряд Турчаева совершил убийство начальника СКМ (Службы криминальной милиции) Урус-Мартановского РОВД Халкаева Ш. Ш.

2003 год

• В январе Турчаев, по данным спецслужб, начал готовить группу, которая должна была осуществлять серию терактов уже не только в Грозном, но и других городах России, в том числе и в Москве. В неё вошёл целый ряд приближённых «Кади» боевиков: Исруди Шапаев, Альбек Бугаев, Али Саралиев, Аслан Искерханов и Халаш Сангириев. Впрочем, большинство из них ещё в момент подготовки диверсий были захвачены. В отместку, как считают спецслужбы, «Мол-Омар» организовал подрыв в Грозном машины с начальником Октябрьского РОВД
• 15 мая Юнади Турчаев отправил троих смертников на подрыв здания местной администрации и УФСБ в посёлке Знаменское. В результате теракта погибли 60 человек, более 250 были ранены
• В сентябре боевики Юнади Турчаева обстреляли служебную машину главы администрации села Кулары Ибрагимова А. Р. В результате были убиты жители села Гериханов А. Ж. и Буркаев С. М.
• В течение всего года организовал подрывы самодельных взрывных устройств на автодорогах при прохождении военных колонн, милицейских автомобилей и автомобилей других силовиков

2004 год

• В апреле осуществил подрыв самодельного взрывного устройства (СВУ) на территории разрушенного здания республиканской туберкулёзной больницы в Октябрьском районе Грозного. Тяжёлые осколочные ранения получили два человека
• 17 мая группа боевиков Турчаева совершила нападение на колонну федеральных сил на автодороге между посёлком Гикаловский Грозненского района и Мескер-Юрт Шалинского района. Со стороны густых зарослей, расположенных между автодорогой и населённым пунктом, был произведён обстрел колонны. Незначительные повреждения получил бронированный «Урал». Принятыми мерами боевым охранением колонны удалось окружить и заблокировать место нахождения боевиков. Однако часть боевиков попыталась скрыться на легковом автомобиле. В результате боестолкновения автомобиль с пятью боевиками был уничтожен, ещё трое боевиков были ранены. Со стороны федеральных сил потерь тогда не было. С места боестолкновения были изъяты 7 автоматов АК, три ручных гранатомёта и большое количество боеприпасов
• 21 — 22 июня — вместе со своей бандгруппой участвовал в широкомасштабном налёте отрядов боевиков на Ингушетию
• 21 августа — со своим отрядом и отрядами других бандглаварей, в том числе Докку Умарова участвовал в кровавой вылазке в Грозном. Лично его и Докку Умарова МВД Чечни считает организаторами и командирами этой операции
• 31 октября — Турчаев и его боевики совершили двойной теракт в Грозном с использованием заминированных автомобилей. Погиб 1 и ранены 19 человек
• 23 декабря был убит «эмир» Грозного, седьмой командир Исламского полка особого назначения Алихан Машугов. Басаев и Масхадов назначили Турчаева его преемником.

2005 год

За некоторое время до гибели Турчаев «вернулся в свою вотчину» из-за границы, откуда привёз денежные массы на финансирование и проведение террористических актов.

Уже в феврале Масхадов и Басаев поручили Юнади Турчаеву организовать теракты в Грозном на 23 февраля. Намеченные теракты должны были быть приурочены к первой годовщине ликвидации Руслана Гелаева и направленными на срыв праздничных мероприятий ко Дню Защитника Отечества.

Но Масхадов с Басаевым потерпели неудачу.

Гибель

Ещё в январе 2005 года дом № 211 по улице Кирова в посёлке Алды (пригород Грозного) был взят оперативниками под наблюдение. Поводом для этого стала информация от местных жителей: они сообщили, что по ночам в брошенное строение кто-то наведывается.

«По нашим сведениям, хозяева этого дома ещё не вернулись в республику»,-рассказал помощник министра внутренних дел Чечни Руслан Ацаев, — «поэтому мы решили, что ночные визитёры-это боевики».

Пятничный рейд «кадыровцев» 18 февраля 2005 года оказался удачным: в подозрительном доме находился давно разыскиваемый чеченскими силовиками бандглаварь Юнади Турчаев. Окружив дом примерно в 11 часов утра, «кадыровцы» предложили полевому командиру сдаться. В ответ из дома раздались выстрелы. Тогда милиционеры открыли ответный огонь. Больше выстрелов из дома не последовало: оборонявшийся «Чёрный», как выяснилось, получил смертельное ранение.

В погибшем милиционеры сразу же узнали своего заклятого врага Юнади Турчаева — его фотографию с лета прошлого года, когда турчаевские боевики устроили бойню в Грозном, носил с собой чуть ли не каждый милиционер.

«Ликвидировав одиозного бандита Турчаева, милиционеры не только отомстили за смерти своих товарищей, но и предотвратили крупные теракты в Грозном, заодно нанеся тяжёлый удар по бандформированиям

Ликвидировав одиозного бандита Турчаева, милиционеры не только отомстили за смерти своих товарищей, но и предотвратили крупные теракты в Грозном, заодно нанеся тяжёлый удар по бандформированиям», — заявил Командующий Оперативным региональным штабом по управлению контртеррористической операцией на Северном Кавказе Илья Шабалкин

—

Отрывок, характеризующий Турчаев, Юнади Магомедович

– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.