Юнона и Авось

Опера

Юнона и Авось
Композитор	Алексей Рыбников
Автор(ы) либретто	Андрей Вознесенский
Жанр	рок-опера экспериментальный рок
Год создания	1979
Первая постановка	запись оригинальной версии: 1979

«Юно́на и Аво́сь» — одна из наиболее известных советских рок-опер композитора Алексея Рыбникова на стихи поэта Андрея Вознесенского. Премьера состоялась 9 июля 1981 на сцене Московского театра имени Ленинского комсомола (режиссёр Марк Захаров, постановка танцев Владимира Васильева, художник Олег Шейнцис), в репертуар которого спектакль входит до сих пор. С 31 декабря 1985 года исполняется также Санкт-Петербургским театром «Рок опера». Также входит в репертуар Иркутского областного музыкального театра имени Н. М. Загурского, Красноярского музыкального театра и Ростовского музыкального театра, Алтайского краевого театра музыкальной комедии, Оренбургского областного театра музыкальной комедии.

В названии спектакля использованы имена двух парусников, «Юнона» и «Авось», на которых совершала своё плавание экспедиция Николая Резанова.

История создания

В 1978 году композитор Алексей Рыбников показал режиссёру Марку Захарову свои музыкальные импровизации на темы православных песнопений. Захарову понравилась музыка, и тогда же возникла идея создать на её основе музыкальный спектакль на сюжет «Слова о полку Игореве». Он обратился с этим предложением к поэту Андрею Вознесенскому (это была их первая встреча), однако тот эту идею не поддержал:

Тогда я был наглый молодой поэт, мне казалось непонятным, зачем надо писать нечто славянофильское по «Слову о полку Игореве», в то время как неизвестен его автор и даже неизвестно, был или нет автор «Слова». Я говорю: «У меня есть своя поэма, она называется „Авось!“ о любви сорокадвухлетнего графа Резанова к шестнадцатилетней Кончите, давайте сделаем оперу по этой поэме». Марк растерялся немножечко и сказал: «Давайте я почитаю». На следующий день он мне сказал, что он согласен и что мы сделаем оперу, причём выбор композитора будет его, Марка. Он выбрал Алексея Рыбникова. Это был счастливый выбор.

В основу либретто была действительно положена поэма «Авось» (1970), хотя для театральной постановки пришлось, естественно, дописывать многие арии и сцены. Слово «рок-опера» авторы заменили на «современная опера», поскольку за рок-музыкой в то время был строгий контроль со стороны властей. Постановка танцевальных номеров была осуществлена балетмейстером Владимиром Васильевым, который также изначально почувствовал, что готовящаяся постановка не имеет аналогов на советской сцене.

Параллельно с работой над спектаклем в Московском театре имени Ленинского комсомола в 1980 была записана аудиоверсия оперы с другими исполнителями. Первое публичное прослушивание записанного произведения состоялось 9 декабря 1980 в церкви Покрова на Филях (Москва). Однако из-за цензурных препон альбом из двух стереопластинок был выпущен фирмой «Мелодия» только в 1982 году (номер С60 18627-30 (2LP)).

В то же время, в отличие от предыдущей поставленной в «Ленкоме» рок-оперы Рыбникова «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», которую комиссия отклоняла 11 раз, новый спектакль был разрешён сразу. При этом, по воспоминаниям Вознесенского, перед прохождением комиссии Захаров поехал с ним на такси в Елоховский собор, где они поставили свечи у иконы Казанской Божьей матери (которая упоминается в опере). Три освящённых иконки они привезли в театр и поставили в гримерке на столике у Николая Караченцова, Елены Шаниной и Людмилы Поргиной, исполнительницы роли Богоматери («Женщины с младенцем», как было написано в программке).

Премьера оперы состоялась 9 июля 1981 на сцене Московского театра имени Ленинского комсомола, в главных ролях были задействованы Николай Караченцов (граф Резанов), Елена Шанина (Кончита), Александр Абдулов (Фернандо). Через несколько дней, по воспоминаниям Рыбникова, на Западе были опубликованы скандальные статьи о спектакле, оценивающие его как антисоветский, что осложнило жизнь его авторам:

Западная пресса среагировала так, будто мы делали премьеру на Бродвее, а не в советской Москве. После этого меня очень надолго подвинули в тень. Спектакль играли, но не выпускали за рубеж, очень долго не выходила пластинка (на спектакль ведь ходит 800 человек 2-3 раза в месяц, а пластинка — это массовая известность). Меня даже не признавали автором, не подписывали со мной договор, и я судился с Министерством культуры СССР, на суд приходили иностранные корреспонденты… Выиграв суд, я попал в категорию людей, с которыми лучше вообще не связываться.

Однако через некоторое время благодаря Пьеру Кардену состоялись гастроли театра «Ленком» в Париже и на Бродвее в Нью-Йорке, затем в Германии, Нидерландах и других странах.

В «Ленкоме» за тридцать с лишним лет спектакль выдержал более тысячи представлений и до сих пор идёт с неизменным аншлагом. Исполнители главных ролей несколько раз менялись, хотя в роли Николая Резанова неизменно, вплоть до несчастного случая, выступал Николай Караченцов. В настоящее время роль Резанова исполняет Дмитрий Певцов. Роль Фернандо после А.Абдулова "унаследовал" Виктор Раков. Роль Кончиты играли Анна Большова, затем Алла Юганова.

31 декабря 1985 года на сцене ДК им. Капранова в Санкт-Петербурге состоялась премьера рок-оперы в исполнении ВИА «Поющие гитары» (впоследствии ставшего Санкт-Петербургским театром «Рок-опера»). Данная сценическая версия отличалась от постановки «Ленкома». В частности, режиссёр Владимир Подгородинский ввёл в спектакль нового персонажа — Звонаря, фактически «овеществлённую» душу Николая Резанова. Звонарь практически лишён слов и лишь сложнейшей пластикой и эмоциональным настроем передаёт метания души главного героя. По воспоминаниям, Алексей Рыбников, присутствовавший на премьере, признал, что «Поющие гитары» более точно воплотили идею создателей оперы, сохранив авторский жанр оперы-мистерии и оригинальную драматургию Вознесенского. Летом 2010 года в Санкт-Петербурге состоялось двухтысячное исполнение «Юноны и Авось» в исполнении театра «Рок-опера».

Опера также была поставлена в Польше, Венгрии, Чехии, Германии, Южной Корее, Украине и других странах.

Летом 2009 года во Франции Государственный театр под руководством Народного артиста России композитора Алексея Рыбникова представил новую постановку рок-оперы «Юнона и Авось». Главный акцент в ней сделан на музыкальную составляющую спектакля. Вокальные номера поставлены заслуженной артисткой РФ Жанной Рождественской, хореографические номера — Жанной Шмаковой. Главным режиссёром спектакля является Александр Рыхлов. На сайте А. Рыбникова отмечается:

Полная авторская версия... является серьёзной новацией в жанре мирового музыкального театра и призвана возвратить изначальную идею авторов. В новой версии оперы соединились традиции русской духовной музыки, народный фольклор, жанры массовой «городской» музыки, с образными, идейными и эстетическими приоритетами композитора.

Первоисточник сюжета

Сюжет поэмы «Юнона и Авось» (1970) и рок-оперы основан на реальных событиях и посвящён путешествию русского государственного деятеля Николая Петровича Резанова в Калифорнию в 1806 и его встрече с юной Кончитой Аргуэльо, дочерью коменданта Сан-Франциско.

По воспоминаниям Андрея Вознесенского, поэму «Авось» он начал писать в Ванкувере, когда «глотал… лестные страницы о Резанове толстенного тома Дж. Ленсена, следя судьбу нашего отважного соотечественника». Кроме того, сохранился и был частично издан путевой дневник Резанова, который был также использован Вознесенским.

Николай Резанов, один из руководителей первой русской кругосветной экспедиции, в 1806 прибыл в Калифорнию для того, чтобы пополнить запасы продовольствия для русской колонии на Аляске. Его полюбила 16-летняя Кончита Аргуэльо, с которой они обручились. Резанов был вынужден вернуться на Аляску, а затем ехать к императорскому двору в Санкт-Петербург, чтобы выхлопотать разрешение на брак с католичкой. Однако по дороге он тяжело заболел и умер в Красноярске в возрасте 43 лет (годы жизни Резанова 1764—1807). Кончита не верила доходившим до неё сведениям о смерти жениха. Только в 1842 английский путешественник Джордж Симпсон, прибыв в Сан-Франциско, сообщил ей точные подробности его гибели. Поверив в его смерть лишь тридцать пять лет спустя, она дала обет молчания, а через несколько лет приняла постриг в доминиканском монастыре в Монтеррее, где провела почти два десятилетия и скончалась в 1857 году.

А спустя ещё полтора века, произошёл символический акт воссоединения влюблённых. Осенью 2000 года шериф калифорнийского города Бениша, где похоронена Кончита Аргуэльо, привёз в Красноярск горсть земли с её могилы и розу, чтобы возложить к белому кресту, на одной стороне которого выбиты слова «Я тебя никогда не забуду», а на другой — «Я тебя никогда не увижу».

Ни поэма, ни опера — не документальные хроники. Так говорит об этом сам Вознесенский:

Автор не столь снедаем самомнением и легкомыслием, чтобы изображать лиц реальных по скудным сведениям о них и оскорблять их приблизительностью. Образы их, как и имена, лишь капризное эхо судеб известных...

В 1810—1812 годах опубликованы записки Давыдова Г. И. «Двукратное путешествие в Америку...» в которых изложена история капитанов легендарных судов «Юнона» и «Авось».

Аналогичная история произошла с будущим декабристом Д. И. Завалишиным во время его участия в кругосветной экспедиции под командой М.Лазарева (1822-24) (См. Вопросы истории, 1998, № 8)

Сюжет

Граф Резанов, похоронив жену, решил отдать все свои силы служению России. Его предложения о необходимости попытки наладить торговые отношения с Северной Америкой долго не встречали отклика у властей, но, наконец, ему повелели исполнить желаемое путешествие. Перед отъездом Резанов говорит, что с юных лет его терзает одно обстоятельство, впечатление, которое произвела на него Казанская икона Божией Матери— с тех пор он относится к Деве Марии скорее как к возлюбленной женщине, нежели как к Матери Божьей. Явившись ему в видении, Богородица говорит ему не ужасаться своему чувству и обещает молиться за него.

Под военно-морским Андреевским флагом к берегам Калифорнии отплывают два корабля, «Юнона» и «Авось». В испанской в то время Калифорнии близится свадьба Кончиты, дочери губернатора, и сеньора Фернандо. Резанов от лица России приветствует Калифорнию, и губернатор приглашает его, как посла императора Александра, на бал в честь шестнадцатилетия своей дочери. На балу Резанов приглашает Кончиту на танец — и это событие становится роковым в их жизнях и в жизни Фернандо. Жених открыто ревнует, спутники Резанова заключают циничное пари, сможет ли тот «сорвать калифорнийский цветок». Мужчины понимают, что никто из них не отойдет в сторону без боя.

Ночью Кончита молится Деве Марии в своей спальне. К ней приходит Резанов со словами любви. В душе Кончиты зарождается ответное чувство, и она отвечает Резанову взаимностью.

Но фортуна с этого момента отворачивается от Резанова. Жених Кончиты вызывает его на дуэль. Дела Российско-Американской компании идут плохо. Скандал, вызванный поступками Резанова, заставляет русских срочно покинуть Сан-Франциско.

Совершив тайную помолвку с Кончитой, Резанов пускается в обратный печальный путь. В Сибири он заболевает горячкой и умирает в Красноярске, в келье доминиканского монастыря Сан-Франциско оканчивает свои дни Мария Консепсьон Аргуэльо.

Список музыкальных тем

1. Пролог
2. Отпевание
3. Романс «Я тебя никогда не забуду»
4. Ария Резанова «Душой я бешено устал»
5. Сцена в церкви, молитва
6. Ария Пресвятой Девы
7. Песня моряков «Авось»
8. Плавание
9. Прибытие в Америку
10. Сцена на балу
11. Белый шиповник
12. Ночь. Спальня Кончиты
13. Ария Резанова «Ангел, стань человеком»
14. Дуэль с Фернандо (Федерико)
15. Помолвка
16. Монолог Резанова «Принесите мне карты открытий»
17. Хор и сцена «Воздайте Господу»
18. Сцена в келье. Ожидание Кончиты
19. Финал
20. Эпилог. «Аллилуйя»

Пластинка с музыкой из спектакля, вышедшая в 1982 году, содержит запись 1980 года, то есть ещё до премьеры самой рок-оперы в театре. В 1996 году фирмой "Мелодия" переиздан на CD ( MEL CD 60 00327 ) с изменённым оформлением обложки.

Впоследствии был выпущен компакт-диск к двадцатилетию спектакля в исполнении актёров театра «Ленком» (грампластинка 1982 года была записана без их участия), с несколько другим содержанием:

1. Пролог
2. Романс офицеров
3. Душой я бешено устал
4. Молитва первая
5. Молитва вторая
6. Ария Девы
7. Авось
8. Белый шиповник
9. Ангел, стань человеком
10. Я тебя никогда не забуду
11. Хор Воздайте Господу
12. Я умираю от простой хворобы
13. 35 лет ожидания
14. Реплика Человека от театра
15. Аллилуйя
16. В честь пятнадцатилетия

Исполнители оригинальной аудиоверсии

Грампластинка ВСГ «Мелодия» С60 18627-30 (2LP)

• Резанов — Г. Трофимов
• Кончита — А. Рыбникова
• Федерико — П. Тилс
• Румянцев, Хвостов, Отец Ювеналий — Ф. Иванов
• Голос Богоматери — Ж. Рождественская
• Солист в прологе — Р. Филиппов
• Давыдов, второй солист — К. Кужалиев
• Хосе Дарио Аргуэльо — А. Самойлов
• Молящаяся женщина, солистка в эпилоге — Р. Дмитренко
• Молящаяся девочка — О. Рождественская
• Моряк — В. Ротарь
• Группа молящихся — А. Садо, О. Рождественский, А. Паранин
• Юродивый – А. Рыбников

Юнона и Авось. Авторская версия

В 2009 г. специально для фестиваля Пьера Кардена в Лакосте композитор Алексей Рыбников и Театр Алексея Рыбникова создали сценическую версию «Юноны и Авось» в авторской версии, которая существенно отличается от спектакля Ленкома. Режиссёром постановки выступил Александр Рыхлов.

Спектакль в нумизматике

В мае 2011 года монетный двор Польши по заказу правительства острова Ниуэ выпустил серебряную монету достоинством 1 новозеландский доллар, посвящённую рок-опере и спектаклю театра Ленком. На оборотной стороне монеты изображены Николай Караченцов и Елена Шанина, сыгравшие главные роли в спектакле, а также надпись «Юнона и Авось» на русском языке..

Ссылки

• [www.lib.ru/POEZIQ/WOZNESENSKIJ/avos.txt Андрей Вознесенский. Поэма «Авось»]. [www.webcitation.org/6Cao8Z2Vg Архивировано из первоисточника 1 декабря 2012].
• [rezanov.krasu.ru/roses/poema.php Андрей Вознесенский. Поэма «Авось»]. [www.webcitation.org/6Cao94SrS Архивировано из первоисточника 1 декабря 2012].
• [rezanov.krasu.ru/roses/libretto.php Андрей Вознесенский. Либретто рок-оперы]. [www.webcitation.org/6CaoAPucw Архивировано из первоисточника 1 декабря 2012].
• [rezanov.krasu.ru/roses/ История любви Резанова и Кончиты в литературе]. [www.webcitation.org/6CaoBbvQ8 Архивировано из первоисточника 1 декабря 2012].
• [www.muz-prosvet.com/vb/showthread.php?t=1608&highlight=%FE%ED%EE%ED%E0 Рецензия на портале Муз-просвет](недоступная ссылка — история). [archive.is/xyJ4d Архивировано из первоисточника 29 января 2013].
• [www.lenkom.ru/afisha/ua/ Страница спектакля на официальном сайте театра Ленком]. [www.webcitation.org/6CaoCrCkF Архивировано из первоисточника 1 декабря 2012].
• [www.romeo-juliet-club.ru/lovemuseum/conchita.html «Резанов и Кончита — история любви в памяти поколений» О. Николаева]. [www.webcitation.org/6CaoDer0T Архивировано из первоисточника 1 декабря 2012].
• [alecsandria-teatr.narod.ru/index/0-39|title= Либретто в версии театра Ленком]

Отрывок, характеризующий Юнона и Авось

– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.