Юнчжэн

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Айсиньгёро Иньчжэнь<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Император Китая из династии Цин
20 декабря 1722 — 8 октября 1735
Предшественник: Айсиньгёро Сюанье
Преемник: Айсиньгёро Хунли
 
Рождение: 13 декабря 1678(1678-12-13)
Пекин, Китай
Смерть: 8 октября 1735(1735-10-08) (56 лет)
Пекин, Китай
Место погребения: Гробницы Западной Цин
Род: Цин
Отец: Айсиньгёро Сюанье
Мать: Сяогунжэнь
Супруга: Сяошэнсянь
Дети: сын: Айсингёро Хунли

Айсиньгёро Иньчжэнь (девиз правления «Юнчжэн» (Гармоничное и справедливое) кит. 雍正, пиньинь yōngzhèng, собственное имя Иньчжэнь, кит. 胤禛, 13 декабря 16788 октября 1735), пятый маньчжурский император династии Цин1722 по 1735). Он взошёл на престол в сорокачетырёхлетнем возрасте к крайнему удивлению других многочисленных сыновей прежнего императора, ибо был открыто ненавидим отцом (существует легенда, что один из евнухов Иньчжэня сумел подделать завещание его отца, соединив вместе иероглифы «десять» и «четыре», в результате чего оказалось, что отец завещал империю не четырнадцатому сыну, а четвёртому, то есть Иньчжэню). Противодействие родни новый богдохан немедленно парировал применением силы, и на тринадцать лет стал фактически самовластным правителем империи. Правя страной самовластно, он всячески обходил Совет князей-регентов и сановников. Это, в свою очередь, обусловило напряжённость в его отношениях с маньчжурскими князьями императорской крови и всем родом Айсингиоро.





Биография

Наведение порядка в стране

Иньчжэнь унаследовал от Сюанье централизованную империю, сильную армию, отлаженный бюрократический аппарат, возрождающуюся экономику, полную казну, относительное спокойствие внутри страны, окрепший союз завоевателей с китайскими шэньши и помещиками, а также затянувшуюся вторую войну с Джунгарским ханством. Тем не менее, в этой казалось бы благополучной ситуации наметилась опасная тенденция: в начале XVIII века в среде низших и средних слоёв «знамённого» сословия начался процесс разложения, маньчжурские солдаты всё чаще забрасывали занятие земледелием и вели паразитический образ жизни, пробавляясь жалованием и подачками казны. Рядовые и младшие офицеры всё более оказывались в долговой кабале у крупных землевладельцев, купцов и ростовщиков. Чтобы остановить разорение военного сословия, правительство Иньчжэня с 1729 года пошло на выкуп проданных и заложенных «знамённых земель» за счёт казны с последующей перепродажей их прежним владельцам. Однако мало кто из них смог или захотел воспользоваться такой возможностью.

Чтобы ещё более укрепить маньчжурскую власть и унифицировать подданных империи, Иньчжэнь пытался уравнять в правах две категории населения — «добропорядочный народ» (то есть «четыре сословия» — крестьяне, чиновники, ремесленники и торговцы) и часть «подлого люда», относящуюся к категории «низких профессий». Это были актёры, цирюльники, проститутки, низшие служители присутственных мест, а также малочисленные социальные группы «отверженных». Указом 1723 года им разрешалось жить вместе с «добропорядочным народом», родниться с ним через браки и участвовать в экзаменах на звание шэньши. Тем не менее этот указ не дал ожидаемых результатов, и дискриминация «низких профессий» сохранилась.

Политика в области идеологии и вероисповеданий

Иньчжэнь, как и Сюанье, придавал большое значение духовному порабощению китайцев, делая упор на «промывание мозгов» и «чистку мыслей». Особое внимание он уделял системе «сельских собеседований», которую всячески укреплял. К ответственным за проведение «сельских собеседований» были приставлены три-четыре помощника, ежемесячно сменявших друг друга. Все сельские и городские жители каждые две недели были обязаны являться в свою группу на «собеседование», что строго контролировалось властями. В 1724 году Иньчжэнь издал пространные указы, чтобы укрепить и расширить роль «священного указа» Сюанье 1670 года, направленного против инакомыслящих. В 1725—1729 годах один за другим последовали три судебных процесса над учёными и литераторами. Наиболее кровавым было «дело» уже умершего литературоведа и медика Люй Люляна, в чьих трудах нашли антиманьчжурские высказывания. Его труп был вырыт из могилы и разрублен на части, а ученики и члены его семьи казнены. Для слежки за чиновниками, шэньши и простолюдинами была создана разветвлённая сеть тайных агентов.

Стремясь усилить влияние конфуцианства в качестве идеологической основы маньчжурского владычества, Иньчжэнь перешёл к борьбе с христианством. Начались аресты католических миссионеров, им была запрещена проповедь, а в 1724 году последовало их изгнание из Китая. Это был один из важных актов политики дальнейшей изоляции страны от внешнего мира. Всего при Иньчжэне было закрыто более 300 христианских церквей.

Политика по отношению к национальным меньшинствам

По мере дальнейшего выхода страны из послевоенной разрухи и укрепления маньчжурского режима, Иньчжэнь активизировал начатую ещё при Сюанье политику полного подчинения некитайских народностей бюрократическому аппарату империи. Замена косвенного управления прямым, захват земель аборигенов чиновниками, помещиками и особенно китайскими переселенцами, введение разорительных налогов и чиновничий произвол поставили коренное население — мяо, чжуан, яо, дун, ли — в крайне тяжёлое положение. При помощи своих вооружённых дружин китайские помещики и ростовщики насильственно скупали их земли, отбирали их силой, закабаляя местное население. Последнее стало подвергаться насильственной китаизации и маньчжуризации. Бесправие, произвольно завышаемые налоги, насилие со стороны властей и переселенцев резко обострили социальный и национальный гнёт. В районах, населённых мяо и другими народностями, цинские чиновники вели себя как завоеватели.

Внешняя политика

При Иньчжэне были завершены очередные меры по укреплению северных рубежей Цинской империи. В связи с постепенным заселением земель к северу от Ивового палисада, в 1726 году была образована новая провинция — Гирин. Для защиты этих земель со стороны монгольских кочевий в начале XVIII века была создана новая укреплённая линия, получившая название «Граница ивовых тычин».

Для установления границы между Халхой, вошедшей в состав Цинской империи, и Российской империей, в Пекин было отправлено посольство С.Рагузинского. В результате трудных переговоров в 1728 году был заключён Кяхтинский договор. В 1731 году в Москву и в 1732 году в Петербург прибыли китайские посольства от Иньчжэня. Россия была первым европейским государством, которое посетили китайские послы.

Политика Иньчжэня в Монголии была направлена на усиление контроля над ханами и князьями. Фактически, богдохан в Пекине действовал как великий хан Монголии. Усиление феодальной раздробленности Халхи укрепляло власть богдохана.

2-й цинский поход в Тибет

Иньчжэнь всемерно усиливал свой контроль над Тибетом, хотя с 1723 по 1727 годы осуществлял отвод цинских войск из Лхасы. С его завершением в Тибете началась междоусобица. Для подавления начавшегося восстания Иньчжэнь направил во второй поход в Тибет 15 тысяч солдат из Сычуани, Шэньси и Юньнани. К моменту их прихода наследственный аристократ Полонай со своей девятитысячной армией уже стабилизировал положение. В награду за это он в 1728 году получил княжеский титул и право управления всей страной. Для постоянного контроля над Тибетом Иньчжэнь оставил в Лхасе двух цинских министров-резидентов и тысячный гарнизон.

Завоевание Цинхая

Восстание 1722 года в союзном с маньчжурами княжестве в районе Кукунора послужило Иньчжэню предлогом для завоевания в 1724 году всего Цинхая. Против расположенного здесь ойратского аймака Хошоут были брошены войска под командованием Нянь Гэнъяо и Юэ Чжунци. Хошоуты были разгромлены, потеряв 80 тысяч убитыми и несколько десятков тысяч пленными. Цинские войска захватили колоссальное количество голов скота и иных трофеев. Территория Цинхая была присоединена к Цинской империи, а оставшиеся в живых хошоуты были разделены на несколько аймаков и подчинены наместнику в Синине. Тем самым существенно ослабело Джунгарское ханство, потерявшее один из четырёх аймаков.

Война с Джунгарским ханством

В 1729 году возобновилась война между Цинской империей и Джунгарским ханством. Цинское командование стремилось захватить аймак Джунгар, стянув к району Или крупные силы под командованием Фуэрданя и других военачальников. Здесь ойраты разбили одну из наступавших цинских колонн близ города Кобдо. В 1731 году ударные силы джунгарского властителя Галдан-Цэрэна начали большой поход в Халху. В ряде сражений они разбили маньчжурские войска и конницу халхаских князей. Для отражения этого натиска Иньчжэнь собрал огромные силы. В 1733 году в решающей битве на берегах реки Орхон близ храма Эрдэни-Дзу ойратская армия потерпела поражение и начала отступление.

В борьбе с джунгарским ханством цинское правительство рассчитывало на помощь Российской империи, в том числе на использование против ойратов конницы калмыцкого хана Аюки, кочевавшего в Поволжье. Однако китайские посольства 1713—1714 и 1731—1732 годов в Россию не привели к втягиванию Петербурга в ойрато-китайскую войну.

Эта война нанесла большой урон цинской казне. В 1734 году Иньчжэнь был вынужден принять предложение Галдан-Цэрэна и начать мирные переговоры, затянувшиеся на ряд лет.

Абсолютизация императорской власти

Приход к власти сомнительным путём и состояние вражды с императорским родом вынуждало Иньчжэня создавать аппарат управления, независимый от маньчжурской аристократии. В 1730 году, под предлогом более оперативного руководства военными действиями против джунгар, был создан Военный штаб (Цзиньцзифан) — временное военно-административное учреждение. После 1732 года оно было превращено в Военный совет (Цзюньцзичу) — высший государственный орган, состоявший непосредственно при императоре и не подчинявшийся Совету князей-регентов и сановников. Сконцентрировав в своих руках все основные военные и гражданские дела управления, Военный совет превратился в правительство, полностью зависимое от императора и возглавляемое им. Сбросив с себя контроль маньчжурской аристократии, императорская власть стала в полной мере абсолютной.

Иньчжэнь постепенно снимал ограничения на занятие китайцами ответственных постов в верхнем эшелоне власти. Уже с 1719 года посты наместников и военных губернаторов в стратегически важных провинциях Шаньси и Шэньси было разрешено занимать китайским военным, причисленным к «знамённым» войскам, а с 1732 года на эти должности могли назначаться монголы и «незнамённые» китайцы. Такая политика ещё более усилила ненависть маньчжурской аристократии к Иньчжэню.

Иньчжэнь скончался в 1735 году при странных обстоятельствах; существует версия, что он был отравлен. Наследовал ему его четвёртый сын — Хунли, правивший под девизом «Цяньлун».

Семья

  • отец: император Сюанье
  • мать: Императрица Сяогунжэнь, Вдовствующая императрица Жэньшоу

Супруги

  1. Императрица Сяоцзинсянь (孝敬憲皇后), дочь Фияньгу из рода Уланара
  2. Императрица Сяошэнсянь (孝聖憲皇后), дочь Линчу из рода Нюхулу
  3. Благородная супруга императора Дуншу, дочь Нянь Сялина — генерал-губернатора Хугуана
  4. Благородная супруга императора Чуньи из рода Гэн
  5. Супруга Цзи из рода Ли
  6. Супруга Цянь из рода Лю
  7. Наложница Мау из рода Сун
  8. Драгоценная госпожа У

Сыновья

  1. Хунхуэй (弘暉),великий князь Дуань
  2. Хунъюнь (弘昀), умер молодым
  3. Хунши(弘時)
  4. Хунли(弘曆), стал императором
  5. Хунчжоу(弘晝), великий князь Хэ
  6. Хунпань(弘昐), умер молодым
  7. Хунчжань (弘瞻),удельный князь Го
  8. Фухэ (福宜), умер молодым
  9. Фухуэй (福惠),великий князь Хуай
  10. Фупэй (福沛), умер молодым

Напишите отзыв о статье "Юнчжэн"

Литература

В кино

  • «Поразительное на каждом шагу» (Startling by Each Step /Bu Bu Jing Xin) телевизионный сериал производства КНР, в роли Иньчжэня — Nicky Wu
  • Дворец / Gong / Jade Palace телевизионный сериал КНР, в роли Иньчжэня Mickey He (4th Prince/ Emperor Yongzheng)
  • Дворец 2 / Gong 2/ Jade Palace 2 телевизионный сериал КНР, в роли Иньчжэня Mickey He (Emperor Yongzheng)
  • Легенда о Чжэнь Хуань / Hou Gong Zhen Huan Zhuan / Empresses in the Palace, телевизионный сериал производства КНР



Отрывок, характеризующий Юнчжэн

– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.