Юн Чжан
| Юн Чжан | |
| кит. 張戎 | |
 Январь 2010 (Лондон) | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Род деятельности: | |
| Годы творчества: |
1986—н. вр. |
| Жанр: | |
| Дебют: |
Мадам Сун Ятсен |
Юн Чжан (в общепринятой транскрипции Чжан Жун, кит. 張戎, англ. Jung Chang, р. 25 марта 1952 года) — британская писательница и историк китайского происхождения. Её дебютная книга — полуавтобиографический роман «Дикие лебеди» — была продана совокупным тиражом более 10 млн. копий, а также запрещена в Китае.
Содержание
Биография
Жизнь в Китае
Чжан родилась 25 марта 1952 года в Ибине (Сычуань, Китай). Её родители были чиновниками Коммунистической партии Китая, отец был разносторонне образован. Он привил Юн любовь к чтению и письму, с самого детства она занималась сочинением стихов.
Так как оба её родителя были партийными функционерами, их жизнь была относительно неплоха после революции: родители много работали, и отец продвинулся по службе как агитатор. Он был «чиновником 10 уровня», что означало, что он один из 20 000 важнейших кадров страны. Партия предоставила его семье дом с садом, окружённый стеной, домработницу и водителя, кормилицу и няню четырём детям Чжанов. Для Китая 1950-х это были очень высокие привилегии.
Чжан пишет, что при рождении её назвали Эрхун (кит. 二鴻, дословно «второй лебедь»), а это слово звучит точно так же как «бледно-красный». В классе Юн заметили это сходство, посмеявшись над ней, и по возвращении потребовала от отца дать ей другое имя. Ей было 12, она сказала, что хочет имя, которое бы звучало по-военному, и отец назвал её Жун кит. 戎, палл.: Róng, что значит «военное дело; оружие».
Культурная революция
Как и многие ровесники, Юн стала хунвэйбином в 14 лет, в ранние годы Культурной революции. Она пишет, что «разумеется, должна была вступить в отряд»[2]. В своих мемуарах Чжан утверждает, что она отказывалась принимать участие в нападениях на учителей и других людей, а также что она покинула хунвэйбинов, когда поняла, что они слишком жестоки.
Ошибки Большого скачка заставили родителей Юн критиковать политику Мао Цзэдуна, что привело к тому, что они стали мишенью репрессий, как большинство чиновников верхушки. Когда отец Чжан начал высказывать критические замечания, его предали опале: отца и мать Юн публично унижали, выливая им на головы чернила, заставляя их носить оскорбительные таблички на шее, их принуждали стоять на коленях на гравии и запрещали им укрываться от дождя под навесами. Позже её отца заключили в тюрьму, что привело к тому, что отец Юн заболел физически и психически. Карьера отца была уничтожена, семью выселили из дома.
До начала репрессиий Юн горячо поддерживала Мао и корила себя за инакомыслие[2], но к моменту смерти Мао её уважение к нему полностью исчезло. Юн пишет, что после того ,как в школе было объявлено о смерти Мао, она должна была изображать рыдания на плече другого студента:
Китайцы, казалось, искренне скорбели. Но я сомневалась в этой искренности. Люди так приучились к лицедейству, что порой не отличали притворных чувств от подлинных. Пожалуй, плач по Мао был очередным запрограммированным действием в их запрограммированной жизни.Оригинальный текст (англ.)The Chinese seemed to be mourning Mao in a heartfelt fashion. But I wondered how many of their tears were genuine. People had practiced acting to such a degree that they confused it with their true feelings. Weeping for Mao was perhaps just another programmed act in their programmed lives.
— Юн Чжан, Дикие лебеди (Издательство Ивана Лимбаха, 2008, пер. Романа Шапиро
Изучение английского языка
Крушение идеалов хунвэйбинов привело Чжан, как и множество её ровесников, к тому, что они стали избегать политики. Юн была крестьянкой несколько лет, босоногим врачом (фельдшер, владеющий базовыми медицинскими знаниями, помогающий крестьянам в полях), сталелитейщицей, электриком, хотя из-за проводимой Мао политики ей не удалось получить соответствующего этим профессиям образования.
Университеты через некоторое время были снова открыты, и Юн поступила в Сычуаньский университет на отделение английской филологии, а после выпуска стала ассистентом на кафедре. После смерти Мао она прошла экзамен, позволивший ей поехать учиться на Запад. Заявление Чжан на отъезд было подписано сразу после реабилитации отца.
Жизнь в Великобритании
Образование
Чжан покинула Китай в 1978 году, уехав учиться в Великобританию по правительственной стипендии. Сперва она остановилась в Сохо (Лондон), но позже переехала в Йоркшир и продолжила обучение лингвистике в Йоркском университете, живя на университетскую стипендию в Дэруэнтском колледже (англ. Derwent College). Она получила степень доктора философии по лингвистике там же, в 1982 году, став первым гражданином КНР, получившим степень британского университета. В 1986 она в соавторстве с Джоном Холлидэем написала книгу «Мадам Сун Ятсен» (англ. Mme Sun Yat-sen (Soong Ching-ling)), биографию Сун Цинлин, жены Сун Ятсена.
Чжан получила звание почётного доктора философии от Букингемского, Урикского, Йоркского и Открытого университетов. Она читала лекции в лондонской Школе восточных и африканских исследований (англ. School of Oriental and African Studies) до 1990 года, когда решила сосредоточиться на писательстве.
Публикации и известность
Выход второй книги Чжан, Дикие лебеди, сделал Юн знаменитостью. Стиль Чжан, заключавшийся в описании изменений в стране сквозь призму жизней женщин трёх поколений, стал залогом популярности. Книга стала международным бестселлером и была переведена на множество языков.
Чжан стала известным историографом коммунистического Китая, она путешествовала по Британии, Европе, Америке и по другим странам. Она вернулась в Йоркский университет 14 июня 2005 года, чтобы принять участие в университетских дебатах. Она выступала перед аудиторией в 300 000 человек, большинство из которых было студентами[3]. BBC пригласила Чжан на передачу «Question Time» для проведения первого телемоста с Шанхаем 10 марта 2005 года[4], но Чжан сломала ногу за несколько дней до эфира и не смогла присутствовать.
В 2003 году Чжан написала новое предисловие к Диким лебедям, описав свой приезд в Великобританию и объяснив цели написания книги. После жизни в Китае Британия восхищала Чжан, и после окончания культурного шока она полюбила эту страну, особенно широкое разнообразие культуры, литературы и искусства. Несмотря на это, она говорила: «Мне кажется, моё сердце ещё в Китае»[5].
Чжан живёт в западной части Лондона с мужем, британским историком, специализирующемся на истории Азии, Джоном Холлидэем. Юн регулярно посещает своих родственников в Китае.
Работы
Дикие лебеди
Мировой бестселлер, биографии трёх поколений женщин, живших в Китае на протяжении XX века, бабушки, матери и самой Юн Чжан, красочно описывает политическую ситуацию в стране и военные перевороты от свадьбы бабушки и министра полиции и до собственных переживаний Чжан в 1950—1960-х.
Дикие лебеди были переведены на 30 языков и проданы совокупным тиражом в 10 миллионов копий. Книга запрещена на материковом Китае, хотя в Гонконге и Тайване переводные версии свободно продаются, а на материке можно купить пиратские копии.
Неизвестный Мао
Последняя работа Чжан, биография Мао Цзэдуна, написанная в соавторстве с Джоном Холлидэем, описывает Мао в резко негативном ключе. Супруги путешествовали более 12 лет, проводя исследования для книги[6]. Они брали интервью у сотен людей, знавших Мао, включая Джорджа Буша-старшего, Генри Киссинджера и 14-го Далай-Ламу[6].
Авторы упоминают, что, хотя Мао был рождён в крестьянской семье, он не заботился о благополучии китайских крестьян. Они считают Мао ответственным за голод, случившийся из-за «Большого скачка», а также утверждают, что Мао продолжал экспортировать зерно даже тогда, когда его не стало хватать для прокорма населения. Авторы говорят, что Мао уничтожил многих своих политических оппонентов, включая бывших друзей, а также заявляют, что Мао был бо́льшим тираном, чем принято думать.
«Неизвестный Мао» стал бестселлером, в одной только Великобритании было продано 60 000 копий за полгода[7]. Учёные и комментаторы написали множество рецензий, от хвалебных[8] до разгромных[9]. Профессор политологии Ричард Баум утверждает, что книга должна быть «принята всерьёз как самое тщательное и хорошо документированное комплексное исследование Мао»[10]. С другой стороны, англ. The Sydney Morning Herald пишет: хотя некоторые учёные «подвергают критике предмет» работы, «некоторые из наиболее выдающихся мировых исследователей китайской истории» говорят о книге как об «огромном искажении фактов»[7][11].
Список работ
- Jung Chang and Jon Halliday, Madame Sun Yat-Sen: Soong Ching-Ling (London, 1986); Penguin, ISBN 0-14-008455-X
- Jung Chang, Wild Swans: Three Daughters of China (London, 1992); 2004 Harper Perennial ed. ISBN 0-00-717615-5
- Jung Chang, Lynn Pan and Henry Zhao (edited by Jessie Lim and Li Yan), Another province: new Chinese writing from London (London, 1994); Lambeth Chinese Community Association, ISBN 0-9522973-0-2.
- Jung Chang and Jon Halliday, Mao: The Unknown Story (London, 2005); Jonathan Cape, ISBN 0-679-42271-4
Переводы на русский язык
- «Дикие лебеди» (Издательство Ивана Лимбаха, 2008, пер. Романа Шапиро)
- «Неизвестный Мао» (Центрполиграф, 2007)
Напишите отзыв о статье "Юн Чжан"
Примечания
- ↑ [www.thejakartapost.com/news/2010/03/31/turning-page-asian-mystique.html "Turning the page on the Asian mystique"], The Jakarta Post, March 31, 2010
- ↑ 1 2 Юн Чжан, Дикие лебеди (Издательство Ивана Лимбаха, 2008, пер. Романа Шапиро)
- ↑ Record crowd for Jung Chang, The Union - The York Union (25 June 2005)
- ↑ [www.abu.org.my/public/dsp_page.cfm?articleid=1129&urlsectionid=1136&specialsection=ART_FULL&pageid=247&PSID=3629 BBC's Question Time heads to China]. Asia-Pacific Broadcasting Union(недоступная ссылка — история) (17 февраля 2005). Проверено 24 ноября 2007.
- ↑ [www.readinggroups.co.uk/Authors/Interview.aspx?id=80&aid=1012 an interview with Jung Chang]. HarperCollins. Проверено 19 ноября 2007. [web.archive.org/web/20051106013913/www.readinggroups.co.uk/Authors/Interview.aspx?id=80&aid=1012 Архивировано из первоисточника 6 ноября 2005].
- ↑ 1 2 «[www.bbc.co.uk/radio4/features/desert-island-discs/castaway/7ee7b477#b0088vmz Desert Island Discs with Jung Chang]». Desert Island Discs. BBC. Radio 4. 16 ноября 2007.
- ↑ 1 2 Fenby, Jonathan. [observer.guardian.co.uk/uk_news/story/0,6903,1657292,00.html Storm rages over bestselling book on monster Mao], London: Guardian Unlimited (4 декабря 2005). Проверено 19 ноября 2007.
- ↑ John Walsh. [www.asianreviewofbooks.com/arb/article.php?article=553 Mao: The Unknown Story by Jung Chang and Jon Halliday]. Asian Review of Books (10 июня 2005). Проверено 27 августа 2007. [www.webcitation.org/68DKTznnz Архивировано из первоисточника 6 июня 2012].
- ↑ John Pomfret. [www.washingtonpost.com/wp-dyn/content/article/2005/12/08/AR2005120801641.html Chairman Monster], Washington Post (11 декабря 2005). Проверено 4 апреля 2007.
- ↑ Sophie Beach. [chinadigitaltimes.net/2005/09/cdt_bookshelf_r.php CDT Bookshelf: Richard Baum recommends "Mao: The Unknown Story"]. China Digital Times (5 сентября 2005). Проверено 4 апреля 2007. [web.archive.org/web/20070406133636/chinadigitaltimes.net/2005/09/cdt_bookshelf_r.php Архивировано из первоисточника 6 апреля 2007].
- ↑ [www.smh.com.au/news/world/a-swans-little-book-of-ire/2005/10/07/1128563003642.html A swan's little book of ire]. The Sydney Morning Herald (8 октября 2005). Проверено 8 декабря 2007. [www.webcitation.org/68DKVQST4 Архивировано из первоисточника 6 июня 2012].
Отрывок, характеризующий Юн Чжан
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
