Овенс, Юрген
| Юрген Овенс | |
 Юрген Овенс, Деталь (Эрмитаж) | |
| Имя при рождении: |
Jürgen Ovens |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Жанр: |
живопись, портретная живопись |
| Стиль: |
барокко |
| Влияние: | |
 Работы на Викискладе | |
Юрген Овенс, так же известен как Георг или Юриан Овенс — голландский художник-портретист из Северной Фрисландии, ученик Рембрандта. Известен как автор произведений в ратуше Амстердама и картин, написанных для герцога Гольштейн-Готторпского, для которого он работал более 30 лет, в том числе и как арт-дилер.
Содержание
Жизнь
Юрген Овенс был сыном фризского фермера и олдермена Ове Бродерса и Агнеты Овенс (Бродерс)[1]. Он родился в городе Тённинг в немецкой земле Шлезвиг-Гольштейн, которая входит в состав района Северная Фрисландия и формально считается голландским лёном, и его часто причисляют к немецким живописцам[2][3][4].
С 1640 Овенс работал вместе с Говертом Флинком у торговца произведениями искусства Хендрика ван Эйленбурга в Амстердаме на улице нидерл. Sint Antoniesbreestraat. Это знаменитая улица. В 17 веке она была популярна среди художников. с 1631 до 1635, в этом же доме жил Рембрандт, который потом женился на родственнице Эйленбурга Саскии.
Предположительно, между 1643 и 1649 Овенс отправился в путешествие по Италии, но этому нет достоверных источников.
До 1651 года он прожил в Амстердаме, а затем, в мае 1651 он вернулся в Шлезвиг-Гольштейн, по приглашению . В 1652 году он женился на Марии Йенс Мартенс, дочери богатого олдермена Тённинга. Его свёкр дал за невестой приданое в 60 000 талеров, но потребовал, чтобы молодожёны поселились неподалеку. Так Овенс стал жить в городе Фридрихштадт.
В 1654 году Овенс провёл несколько недель в Стокгольме, чтобы нарисовать бракосочетание шведского короля Карла X Густава и Хедвиг Элеонора Гольштейн-Готторпской. В 1657 году Овенс уехал в Амстердам из-за того, что началась война между Швецией и Данией. Карл X Густав решил напасть на Данию именно через Шлезвиг-Гольштейн. В Амстердаме Овенс работал вместе с Говертом Флинком. Он стал гражданином Амстердама для того, чтобы устроиться на работу, так как правила гильдии были очень строгими. Овенс был высоко оценен за свои успехи в портретной живописи. Дважды он рисовал доктора Николаса Тульпа, его детей — Маргариту Тульп и Дирка Тульпа, а также его жену Анну Бург.
Он так же написал портрет родителей Годара Гинкеля, 1-го графа Атлон[5], чешского педагога-гуманиста Яна Амоса Коменского, голландского адмирала Мартина Тромпа, короля Карла Второго, лидера пуритан полковника Джона Хатчинсона из Ноттингема[6][7]. Так же кисти Овенса принадлежит портрет немецкого путешественника Адама Олеария, трижды художник писал королеву Швеции Кристину, королеву Дании Софию-Амалию Брауншвейг-Люнебургскую, живописца Якоба Баккера, Люсию Вийбрантс, голландского путешественника и торговца, седьмого генерал-губернатора Голландской Ост-Индии Жака Спекса[8], голландского анатома Дирка Керкринга и глазного врача, алхимика и шарлатана Джузеппе Франческо Борри. Овенс жил в доме в амстердамском районе Йордан, в большой студии под крышей. Он сдавал в аренду подвал дома, так же, как это делал до него Говерт Флинк, который умер за год до этого. Геррит ван Эйленбург, старший сын Хендрика ван Эйленбурга, кузена Саскии, жены Рембрандта, купил дом по соседству, также принадлежавший Говерту Флинку[9].
Йоханнес Лингельбах был близким другом Овенса и стал крёстным отцом его детей при их крещении в Лютеранской церкви. В 1661 Овенса попросили закончить картину, начатую Говертом Флинком для Ратуши в Амстердаме. За работу Овенсу заплатили 48 гульденов. Она была завершена Юргеном Овенсом в 1662 и заменила отвергнутую мэрией картину Рембрандта «Заговор Юлия Цивилиса». Оплата была очень малой по сравнению с другими художниками, но все равно считалась хорошей в те дни. Овенс вернулся во Фридрихштадт по поручению Кристиана Альбрехта, герцога Гольштейн-Готторпского, сына Фредерика III, герцога Гольштейн-Готторпского, как один из самых богатых жителей. С 1674 по 1675 он жил снова в Голландии, где написал портреты адмирала Рюйтера и бургомистра Амстердама Йохана Хёйдекупера.
После возвращения в Шлезвиг-Гольштейн он написал алтарный образ Святого Христофора в церкви Фридрихштадта, запечатлев себя в верхней части справа. Его могила находится также в этой церкви.
Работы
Наиболее известной работой Овенса является Голубая Мадонна в соборе Шлезвиг. Автопортрет художника можно увидеть в Кирхе Лаврентия в Тённинге. Ещё работы Овенса можно найти в коллекциях Музея земли Шлезвиг-Гольштейн во дворце Готторп. Он написал 45 полотен для дворца Амалиенбург в Готторпе. Граф Арундел (или его бабушка Алисия Говард?), владели семнадцатью картинами Овенса, принадлежащими к собранию из 78 картин, которые были проданы 26 сентября 1684 в Амстердаме[10]. По словам биографа Шмидта, в картинах Овенса нет ничего немецкого. Всё принадлежит к голландской школе живописи[2].
Галерея
- Jürgen Ovens - Cornelis Nuyts.jpg
Портрет Корнелиса ван Нёйтса (1574-1661), амстердамского купца. 1658. Масло, холст. 163 × 128 см. Амстердам, Государственный музей.
- Jürgen Ovens - Self-portrait - Hermitage.jpg
Автопортрет, 1670-1675. Масло, холст. 125 × 95 см. Санкт-Петербург, Эрмитаж.
Напишите отзыв о статье "Овенс, Юрген"
Примечания
- ↑ Schmidt, p. 7
- ↑ 1 2 Schmidt, p. 286
- ↑ Prange Peter. Deutsche Zeichnungen aus dem Kupferstichkabinett der Hamburger Kunsthalle 1450-1800. — Böhlau, 2007. — ISBN 3412353051.
- ↑ Deutsche Maler und Zeichner des 17. Jahrhunderts. — Berlin: Stiftung Preussischer Kulturbesitz, Staatliche Museen, 1966. Exhibition catalogue.
- ↑ [www.collectieutrecht.nl/view.asp?type=object&id=67 Portrait of Godard Adriaan van Reede ]
- ↑ [www.lyddenvalley.org.uk/sandown_castle3.php Sandown Castle]
- ↑ Dictionary of National Biography, 1885—1900, Volume 28
- ↑ Bredius, A., Künstler-Inventare. Urkunden zur Geschichte der Holländischen Kunst des XVIten, XVIIten und XVIIIten Jahrhunderts ('s-Gravenhage 1915—1922). G. 1613.
- ↑ Dudok van Heel, S.A.C. (1982). «Het ‘Schilderhuis’ van Govert Flinck en de Kunsthandel van Uylenburgh aan de Lauriergracht te Amsterdam» (Dutch). Amstelodamum Jaarboek 74: 77–8.
- ↑ Catalogus of naamlyst van schilderyen, met derzelver pryzen zedert een langen reeks van jaaren zoo in Holland als op andere plaatzen in het openbaar verkogt ....
Ссылки
- [www.museen-sh.de/ml/digicult.php?digiID=200.6881230 Works by Jürgen Ovens]
- [rijksmuseum.nl/collectie/zoeken/asset.jsp?id=SK-A-1680&lang=en Rijksmuseum on Jürgen Ovens]
- [www.kunstkopie.de/a/ovens-jurgen/claudius-civilis-leaving.html Unfinished Claudius Civilis by Ovens]
- [stadsarchief.amsterdam.nl/archieven/archiefbank/indexen/doopregisters/zoek/search.nl.pl?v1=J*&b1=&a1=O*&r1=0&v2=Maria&b2=&a2=Martens&r2=2&d1=&m1=&y1=1650&d2=&m2=&y2=1670&rs=0&x=54&y=10 Amsterdam City Archives: records on his two children and wife]
- [www.martinschlu.de/kulturgeschichte/neunzehntes/vormaerz/storm/1876/ovens.htm Biography in German with links to a novel by Theodor Storm]
- [www.hoogsteder.com/paintings/painters/ovens Молодая девушка в образе Флоры]
- [www.thebowesmuseum.org.uk/collections/objects/category/9/201/ Портрет молодой девушки]
- [www.artnet.com/Artists/LotDetailPage.aspx?lot_id=62A3C4F5FD4801E9 Painting by Ovens of John Hutchinson]. Полковник Хатчинсон был одной из главных фигур в английской гражданской войне. Он жил в Ноттингеме.
Отрывок, характеризующий Овенс, Юрген
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.
После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
