Юренева, Вера Леонидовна

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Шадурская и Юренева

Вера Леонидовна Юренева
В.Л.Юренева в роли Бронки («Снег» С.Пшибышевского)
Имя при рождении:	Вера Леонидовна Шадурская
Дата рождения:	10 (22) июня 1876(1876-06-22)
Место рождения:	Москва, Российская империя
Дата смерти:	19 января 1962(1962-01-19) (85 лет)
Место смерти:	Москва, СССР
Профессия:	актриса
Гражданство:	Российская империя Российская империя → СССР СССР
Годы активности:	1906—1955
Псевдонимы:	Юренева
Театр:	Театр Соловцова; Театр Корша; МХАТ 2-й; Александринский театр
Награды:

Юре́нева Ве́ра Леони́довна (10 (22) июня 1876, Москва — 19 января 1962, Москва) — русская драматическая актриса, артистка театра Соловцова в Киеве и МХАТа 2-го, Заслуженная артистка РСФСР (1935).

Биография

Родилась в Москве, дочь военного юриста Леонида Шадурского (её старшая сестра Зоя Шадурская — участница революционного движения, близкая подруга Александры Коллонтай). С юных лет увлекалась театром, в 1902 году успешно окончила Петербургское театральное училище, была ученицей В. Н. Давыдова. В течение нескольких сезонов (1906—1919, с перерывами) — ведущая актриса театра «Соловцов» в Киеве (ныне Национальный академический театр русской драмы имени Леси Украинки). Участвовала в кинопостановках. Выступала на сцене под фамилией первого мужа, дворянина Ивана Юренева. Вторым мужем артистки был поэт, переводчик и драматург А. С. Вознесенский (Бродский).

В 1918 году, находясь в Киеве, Вера Леонидовна увлеклась молодым журналистом и сотрудником дипломатической миссии Советской России Михаилом Кольцовым. В том же году они поженились. На Первомай 1919-го В. Л. Юренева блеснула на сцене театра имени Ленина (бывшего «Соловцов») в революционной премьере — спектакле «Фуэнте Овехуна (Овечий источник)» по пьесе Лопе де Веги (постановка К. А. Марджанова), где сыграла главную роль Лауренсии. Вместе с Кольцовым Юренева уехала в Москву, но в 1922 году они расстались.

В 1919—1955 годах В. Л. Юренева служила в различных театрах Москвы и Ленинграда, в том числе — в театре Корша (1919—1920), МХАТе 2-м (1930—1936), Александринском театре (1922—1924 и 1936—1939), Литературно-драматическом театре ВТО (1947—1955). Заслуженная артистка РСФСР (1935).

В последние годы жизни, проживая в коммунальной квартире, общалась с Э. Радзинским, в то время студентом, который в своих произведениях приводит услышанные от неё истории.

Автор книги «Записки актрисы», Москва-Ленинград, 1946.

Похоронена на Новодевичьем кладбище в Москве.

Личный архив хранится в РГАЛИ, фонд № 2371.

Творчество

Какую бы роль ни играла актриса, на сцене она всегда была Женщина с большой буквы и целостная личность, скрывающая в себе бездны страстей. По воспоминаниям самой Веры Леонидовны: «моей основной темой была тема любви». Эмоциональность и выразительная пластичность позволяла Вере Юреневой создавать запоминающиеся образы даже тогда, когда драматургический материал роли не был значителен.

Роли

• Бронка (С. Пшибышевский, «Снег», 1904)
• Регина (Г. Ибсен, «Привидения» , 1904)
• Нора (Г. Ибсен, «Кукольный дом», 1909)
• Виктория («История одной любви» по К. Гамсуну)
• Виоланта (Д. Флетчер, «Испанский священник»)
• Катерина (А. Островский, «Гроза»)
• Лариса (А. Островский, «Бесприданница»)
• Анна Каренина (по Л. Толстому)
• Елена Николаевна (М. Арцыбашев, «Ревность», 1913)
• Вера (фильм по роману И. А. Гончарова «Обрыв», постановка П. И. Чардынин, 1913)
• Екатерина Ивановна (Л. Андреев, «Екатерина Ивановна»)
• Лауренсия (Лопе де Вега, «Овечий источник» («Фуэнте овехуна»), 1919)
• Клеопатра (У. Шекспир, «Антоний и Клеопатра»)

Ссылки

• [slovari.yandex.ru/~книги/Гуманитарный%20словарь/Юренева%20Вера%20Леон/ Российский гуманитарный энциклопедический словарь](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2866 дней))
• Городиський М. П. Київський театр «Соловцов». Київ, 1961. (укр.)
• Кальницкий М. Забытая легенда // Киевские ведомости. 2007, 22 ноября [old.infokiev.com.ua/content/view/855/ (текст статьи с недействующей ссылкой на источник)]

Отрывок, характеризующий Юренева, Вера Леонидовна

«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.