Пантюхов, Юрий Борисович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Юрий Пантюхов»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Пантюхов.
Юрий Борисович Пантюхов
Позиция

нападающий

Гражданство

СССР СССР

Родился

15 марта 1931(1931-03-15)
Коломна, Московская область, РСФСР, СССР

Умер

22 октября 1982(1982-10-22) (51 год)

Карьера
1950-1962
Клубы
Международные медали

Юрий Борисович Пантюхо́в (15 марта 1931, Коломна, Московская область, РСФСР, СССР — 22 октября 1982) — советский хоккеист, нападающий. Заслуженный мастер спорта СССР (1956).





Образование

В 1961 году окончил Военный факультет при Государственном дважды орденоносном институте физической культуры имени П. Ф. Лесгафта.

Биография

Начинал играть в Москве на стадионе Юных пионеров (СЮП). Юного хоккеиста заметил тренер ХК Крылья Советов Владимир Егоров и пригласил к себе в команду. Среди хоккеистов-партнеров имел прозвище «Джон».

Выступал за Крылья Советов (Москва) (1949-51), ВВС МВО (1951-53), ЦДСА/ЦСК МО/ЦСКА (1953-61), СКА (Ленинград) (1961-62).

В сборной СССР считался «подносчиком снарядов» для Алексея Гурышева.

Был тренером СКА МВО, работал в управлении «Спортлото» и в отделе спортивных игр Центрального совета общества «Зенит».

Достижения

  • Олимпийский чемпион 1956.
  • Чемпион мира 1956, второй призер ЧМ 1957—1959. На ЧМ и ЗОИ — 28 матчей, 13 голов.
  • Чемпион СССР 1952, 1953, 1955, 1956, 1958—1961, второй призер чемпионатов СССР 1954, 1957, третий призер 1950, 1951. В чемпионатах СССР — 250 матчей, 122 гола.
  • Обладатель Кубка СССР 1951, 1952, 1954—1956, 1961.

Напишите отзыв о статье "Пантюхов, Юрий Борисович"

Ссылки

  • [www.sovsport.ru/gazeta/article-item/58597 Пахомов Владимир. Джон без страха и упрека // Советский спорт. — 14 марта 2001]
  • [sport-necropol.narod.ru/pantyukhov.html Спортивный некрополь]
</tr>

Отрывок, характеризующий Пантюхов, Юрий Борисович

Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.