Трифонов, Юрий Валентинович

Юрий Трифонов
Место рождения:	Москва, СССР
Род деятельности:	прозаик
Годы творчества:	1947—1981
Направление:	«городская» проза
Жанр:	роман, повесть
Язык произведений:	русский
Дебют:	рассказы «Знакомые места» и «В степи» (1948)
Премии:
Награды:

Ю́рий Валенти́нович Три́фонов (28 августа 1925 года, Москва — 28 марта 1981 года, там же) — русский советский писатель, мастер «городской» прозы. Был одной из главных фигур литературного процесса 1960-х—1970-х годов в СССР

Семья

Отец Юрия Трифонова — революционер, председатель Военной коллегии Верховного суда СССР Валентин Андреевич Трифонов (1888—1938). Мать — зоотехник, затем инженер-экономист и детская писательница Евгения Абрамовна Лурье (1904—1975; литературный псевдоним — Е. Таюрина).

В 1937—1938 годах родители Юрия Трифонова были репрессированы. Вместе с сестрой Тингой (в замужестве Татьяной Валентиновной Трифоновой) будущий писатель воспитывался бабушкой, Татьяной Александровной Лурье (урожд. Словатинской, 1879—1957), в молодости — профессиональной революционеркой, участницей Гражданской войны; в годы Великой Отечественной войны вместе с бабушкой и сестрой жил в эвакуации в Ташкенте. Дед — меньшевик-подпольщик Абрам Лурье (1875—1924); его брат — Арон Лурия, публицист, один из организаторов социал-демократического «Рабочего знамени»; двоюродный брат — советский политический деятель Арон Сольц.

Дядя писателя по отцу — Евгений Трифонов (псевдоним — Е. Бражнов; 1885—1937); его сын (двоюродный брат Юрия Трифонова) — писатель-невозвращенец Михаил Дёмин (настоящее имя — Георгий Евгеньевич Трифонов; 1926—1984), автор нескольких поэтических сборников и автобиографической прозы.

Биография. Творчество

Ещё в школе заинтересовался литературой, был редактором классных газет, сочинял стихи и рассказы. В 1942—1945 годах работал на авиационном заводе сначала слесарем, затем диспетчером цеха. Там же вступил в ВЛКСМ. Весной—осенью 1945 года редактировал заводскую газету. В 1944—1949 годах учился в Литературном институте имени А. М. Горького. Все годы учёбы посещал семинары заметившего его К. А. Федина, печатал рассказы в газете «Московский комсомолец». В 1948 году были напечатаны два рассказа молодого писателя — «Знакомые места» (в журнале «Молодой колхозник») и «В степи» (в альманахе «Молодая гвардия», № 2). Дипломная работа Юрия Трифонова — написанная в манере традиционного соцреализма повесть «Студенты» (1950), опубликованная в ведущем литературном журнале СССР «Новый мир», удостоенная Сталинской премии третьей степени и сразу принёсшая автору широкую известность — была посвящена молодому послевоенному поколению. Однако буквально через полгода после успеха дебюта Трифонов был едва не отчислен из института за то, что не указал в анкете факт ареста отца. В дальнейшем сам автор отзывался о своей первой книге холодно, хотя и не отказывался от неё.

После успеха дебютной книги Трифонов начал было собирать материалы для её продолжения, однако радушный прием, который поначалу ему оказал в своем журнале Александр Твардовский, сменился холодностью: Твардовский посоветовал Трифонову заняться написанием рассказов. Вторая половина 1950-х - начало 1960-х стали смутным временем в творческой биографии писателя. В 1959 году вышел цикл рассказов и очерков «Под солнцем», а в 1963-м, после поездки в Туркмению, Трифонов опубликовал четырежды переделанный по требованию редакции роман «Утоление жажды», который, несмотря на то, что был выдвинут на Ленинскую премию, большим достижением писателя не стал. Тогда же Трифонов публикует многочисленные рассказы на спортивные темы; в 1966—1969 годах — рассказы «Вера и Зойка», «В грибную осень» и др., повесть «Отблеск костра» (1967). В «Отблеске костра» Трифонов впервые затронул тему, затем ставшую одной из главных в его творчестве: осмысления революции и её последствий для страны и народа, хотя магистральным мотивом книги стало оправдание реабилитированного отца писателя.

В 1969 году выходит повесть «Обмен», затем «Предварительные итоги», «Долгое прощание», «Другая жизнь», «Дом на набережной» (1970—1976). Неофициально они были объединены в цикл «Московские повести». Действие «Обмена» и «Предварительных итогов» происходит в конце 1960-х годов, «Долгого прощания» — в начале 1950-х, в «Другой жизни» и «Доме на набережной» оно протянуто из 1930-х в 1970-е. Повести фактически представили читателю нового Трифонова: мудрого, грустного, зорко видящего в обыденности и мелочах быта подлинные человеческие драмы, умеющего тонко передать дух и веяния времени. Но самую большую славу писателю принес именно «Дом на набережной» — повесть описывала быт и нравы жителей правительственного дома 1930-х годов, многие из которых, вселившись в комфортабельные квартиры (в то время почти все москвичи жили в коммуналках без удобств, часто даже без туалетов, пользовались деревянным стояком во дворе), прямо оттуда попадали в сталинские лагеря и были расстреляны. Семья писателя тоже проживала в этом же доме. Но в точных датах проживания есть разночтения. «В 1932 семья переехала в знаменитый Дом Правительства, который через сорок с лишним лет стал известен всему миру как „Дом на набережной“ (по названию повести Трифонова)». В дневниковых записях Юрий Трифонов неоднократно упоминает своего друга детства Лёву Федотова, жившего также в этом знаменитом доме.

В 2003 году на доме установлена мемориальная доска: «Выдающийся писатель Юрий Валентинович Трифонов жил в этом доме с 1931 по 1939 год и написал о нём роман „Дом на набережной“».

Проза Трифонова зачастую автобиографична. Главная её тема — судьба интеллигенции в годы правления Сталина, осмысление последствий этих лет для нравственности нации. Повести Трифонова, почти ничего не говоря напрямую, открытым текстом, тем не менее с редкой точностью и мастерством отразили мир советского горожанина конца 1960-х — середины 1970-х годов.

Книги писателя, издававшиеся небольшими по меркам 1970-х годов тиражами (30-50 тысяч экземпляров), пользовались ажиотажным спросом, на журналы с публикациями его повестей читатели записывались в очередь в библиотеках. Многие книги Трифонова фотокопировались и распространялись в самиздате. Практически каждое произведение Трифонова подвергалось пристальной цензуре и с трудом разрешалось к публикации.

С другой стороны, Трифонов, считаясь крайне левым флангом советской литературы, внешне оставался вполне преуспевающим официально признанным литератором. В своем творчестве он никоим образом не покушался на устои советской власти. Так что относить Трифонова к диссидентам было бы ошибкой.

Манера письма Трифонова — неторопливая, рефлектирующая, он часто пользуется ретроспективой и сменой перспективы; основной упор писатель делает на человеке с его недостатками и сомнениями, отказываясь от какой бы то ни было чётко выраженной общественно-политической оценки.

В 1973 году вышел роман о народовольцах «Нетерпение», в 1978 году — роман «Старик». Их можно объединить в условную трилогию, начало которой положил «Отблеск костра». «Старик», герой которого, старый участник Гражданской войны, заново переосмысливает молодость и подводит итоги жизни, стал одним из наиболее значительных художественных произведений советской литературы о первых послереволюционных годах. Как всегда у Трифонова, история в «Старике» тысячами незримых нитей связана с современностью, повествование незаметно и свободно «соскальзывает» в разные временные пласты.

В 1981 году Трифонов закончил сложный, многоплановый роман «Время и место», структура которого была подробно проработана писателем ещё в 1974 году. Эта книга, одна из наиболее автобиографичных у прозаика, получила прохладные оценки критики тех лет: автора обвиняли в «недостаточной художественности», повторении пройденного. В то же время «Время и место» по праву может быть назван итоговым романом Трифонова, подводящим итоги его творчества, прощанием с юностью, трезвым взглядом в лицо собственным иллюзиям и надеждам, жёстким, порой даже жестоким самоанализом. Действие романа происходит на протяжении четырёх десятилетий — 1930-е, 40-е, 50-е, 70-е годы.

В 1987 году был посмертно издан роман «Исчезновение».

Юрий Трифонов умер 28 марта 1981 года от тромбоэмболии лёгочной артерии. Похоронен в Москве на Кунцевском кладбище.

Восприятие прозы Трифонова на Родине со временем менялось. Начиная со второй половины 1980-х годов он был практически забыт, однако в 2000-х годах отмечают рост интереса к его прозе.

Ко времени выхода из-под его пера в 1970-е годы главных работ связывают и появление "трифоновской школы". Он опекал литературную молодёжь, в частности, его влияние на себя подчёркивал Александр Проханов.

Библиография

• Собрание сочинений в четырёх томах. М.:"Художественная литература", 1985-1987
• Избранные произведения в двух томах. М.:"Художественная литература", 1978
• Студенты. М.:"СП",1951; Магадан,1952; Курск,1952; "СП" и "МГ",1953; Омск,1954; М.,1956; М.,1960
• Под солнцем.Рассказы. М.: "Советский писатель", 1959
• В конце сезона.Рассказы. М.: "Физкультура и спорт", 1961
• Утоление жажды. М.:"Художественная литература",1963;1964;1965;1967;1970; "Профиздат",1979
• Костры и дождь.Рассказы. М.: "Советская Россия", 1964
• Факелы на Фламинио.Рассказы и очерки. М., 1965
• Отблеск костра. Документальный очерк. М.: "Советский писатель", 1966
• Кепка с большим козырьком.Рассказы. М.: "Советская Россия", 1969
• Игры в сумерках.Рассказы и очерки. М.: "Физкультура и спорт", 1970
• Рассказы и повести. М.: "Художественная литература", 1971
• Долгое прощание.Повести и рассказы. М.: "Советская Россия", 1973
• Нетерпение. М.: " Политиздат", 1973; 3- изд. - 1974; 4-е изд. "Советский писатель", 1988
• Продолжительные уроки. М.: "Советская Россия", 1975
• Другая жизнь. М.: "Советский писатель", 1976
• Обмен.Пьеса. М., 1977
• Повести. М.: "Советская Россия", 1978
• Другая жизнь.Повести и рассказы. М.: "Известия", 1979
• Старик. М.: "Советский писатель",1979
• Старик. Другая жизнь. М.: "Советский писатель", 1980
• Нетерпение.Старик. М.: "Известия", 1983
• Другая жизнь.Отблеск костра. М.: "Советский писатель", 1983
• Как слово наше отзовётся.Публицистика. М.: "Советская Россия", 1985
• Вечные темы.Романы, повести и рассказы. М.: "Советский писатель", 1985
• Время и место.Романы и повесть. М.: "Известия", 1988
• Исчезновение.Старик.Отблеск костра. М,: "Московский рабочий", 1988
• Отблеск костра.Исчезновение. М.: "Советский писатель", 1988
• Бесконечные игры. Киноповесть, рассказы, очерки, статьи. М.: "Физкультура и спорт", 1989
• Отблеск костра. Старик. М.: "Известия", 1989
• Исчезновение.Время и место.Старик.Романы. М.: "Современник", 1989

Награды и премии

• Сталинская премия третьей степени (1951) — за повесть «Студенты» (1950)
• орден «Знак Почёта» (1975)
• медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»

Личная жизнь

Первая жена Юрия Трифонова (1949—1966) — оперная певица (колоратурное сопрано), солистка Большого театра Нина Нелина (настоящее имя — Нинель Алексеевна Нюренберг; 1923—1966), дочь известного художника Амшея Нюренберга (1887—1979), племянница художника Давида Девинова (настоящее имя — Давид Маркович Нюренберг; 1896—1964). В 1951 году у Юрия Трифонова и Нины Нелиной родилась дочь Ольга — в замужестве Ольга Юрьевна Тангян, кандидат филологических наук, ныне живущая в Дюссельдорфе.

Вторая жена (с 1968 года) — редактор серии «Пламенные революционеры» Издательства политической литературы ЦК КПСС Алла Павловна Пастухова.

Третья жена (с 1975 года, фактический брак — писательница Ольга Мирошниченко (род. 1938; её первый муж — писатель Георгий Берёзко). Их сын — Валентин Юрьевич Трифонов (род. 1979).

Экранизации

• 1977 — Обмен
• 2004 — Долгое прощание
• 2007 — Дом на набережной

Литература

• А. Шитов. Юрий Трифонов. Хроника жизни и творчества. 1925—1981. — Екатеринбург: Уральский университет, 1997. — 798 с.
• Экштут С.А. Юрий Трифонов. Великая сила недосказанного. — М.: Молодая гвардия, 2014. — 398 с. — ISBN 978-5-235-03747-2.

Ссылки

• [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/literatura/TRIFONOV_YURI_VALENTINOVICH.html Трифонов, Юрий Валентинович] // Энциклопедия «Кругосвет».
• [moscow-tombs.ru/raznoe/kuntsevskoe/trifonov.htm Московские могилы. Трифонов Ю. В.]. moscow-tombs.ru. — Могила Юрия Трифонова на Кунцевском кладбище. Проверено 25 января 2015.
• Дмитрий Быков. [www.rulife.ru/old/mode/article/517/ Отсутствие. О прозе Юрия Трифонова]. Русская жизнь (1 февраля 2008). Проверено 25 января 2015.
• Ольга Тангян [odessitclub.org/publications/almanac/alm_41/alm_41_198-226.pdf Испытания Юрия Трифонова] // «Дерибасовская - Ришельевская» : Альманах. — Одесса: Всемирный клуб одесситов, 2010. — Вып. 41. — С. 198-226.

Литература   Персоналии   СССР

Отрывок, характеризующий Трифонов, Юрий Валентинович

В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.