Юрисонов, Фёдор Петрович

Фёдор Петрович Юрисонов
Дата рождения	11 сентября 1915(1915-09-11)
Место рождения	с. Царские колодцы, Тифлисская губерния, Российская империя
Дата смерти	неизвестно
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	пограничные войска НКВД СССР (1936—1942) артиллерия (1942—1945)
Годы службы	1936—1945
Звание	старший сержант
Часть	Дальневосточный пограничный округ 16-й стрелковый полк 102-й стрелковой живизии
Сражения/войны	Хасанские бои Великая Отечественная война
Награды и премии

Фёдор Петрович Юрисонов (1915—?) — советский военнослужащий. В пограничных войсках НКВД СССР и Рабоче-крестьянской Красной Армии служил с 1936 по 1945 год. Участник вооружённого конфликта у озера Хасан и Великой Отечественной войны. Полный кавалер ордена Славы. Воинское звание — старший сержант.

Биография

До Великой Отечественной войны

Фёдор Петрович Юрисонов родился 11 сентября 1915 года в селе Царские колодцы Сигнахского уезда Тифлисской губернии Российской империи (в советское время село носило названия Красные колодцы и Цители-Цкаро, ныне город Дедоплис-Цкаро, административный центр Дедоплисцкаройского муниципалитета края Кахетия Грузии) в крестьянской семье. Русский. Окончил 5 классов неполной средней школы. До призыва на военную службу работал шофёром на складе треста «Грузнефть».

В армии Ф. П. Юрисонов с 1936 года. Служил в пограничных войсках на Дальнем Востоке в должности шофёра. В этом качестве в 1938 году участвовал в вооружённом конфликте на озере Хасан: перевозил войска, военное снаряжение и боеприпасы, эвакуировал раненых. По окончании срочной службы остался на сверхсрочную, а в 1941 году в связи с началом войны с Германией срок службы дальневосточных пограничников был продлён на неопределённый срок. Осенью 1942 года в Хабаровске из личного состава приамурских и приуссурийских застав началось формирование Дальневосточной дивизии войск НКВД СССР, позднее переименованной в 102-ю стрелковую. Младший сержант Ф. П. Юрисонов был зачислен водителем в автороту 16-го Уссурийского стрелкового полка.

На фронтах Великой Отечественной войны

В действующей армии младший сержант Ф. П. Юрисонов с 15 февраля 1943 года. С марта на Центральном фронте участвовал в боях под Дмитровском-Орловским, в ходе которых окончательно сформировался северный фас Курской дуги. В ходе Севской операции 102-я стрелковая дивизия понесла большие потери, и Фёдор Павлович вынужденно переквалифицировался в миномётчики. К лету 1943 года он хорошо овладел новой для себя воинской специальностью и стал наводчиком 120-миллиметрового миномёта.

В июле 1943 года после успешного завершения оборонительной фазы Курской битвы с позиций под Дмитровском-Орловским 102-я стрелковая дивизия перешла в наступление в рамках Орловской операции. В течение 25-27 июля 16-й стрелковый полк полковника И. М. Павловича, овладев рядом ключевых высот и мощным опорным пунктом противника посёлком Муравчик, взломал оборону врага, создав хорошие условия для дальнейшего наступления на Дмитровск-Орловский. После упорных боёв к утру 12 августа 102-я стрелковая дивизия во взаимодействии с частями 18-го стрелкового корпуса 65-й армии освободила город от войск противника. В сражении за Дмитровск-Орловский наводчик 120-миллиметрового миномёта младший сержант Юрисонов продемонстрировал высокое воинское мастерство, истребив большое количество живой силы неприятеля.

После освобождения Дмитровска дивизия генерал-майора А. М. Андреева была переброшена в район деревни Починок-Алешок, имея задачу наступать во фланг немецкой группировки, пытавшейся остановить наступление войск Брянского фронта на линии «Хаген». В период с 26 августа по 1 сентября младший сержант Ф. П. Юрисонов в боях за освобождение населённых пунктов Березовец, Избичня и Лепешина со своим расчётом уничтожил 4 пулемётных гнезда и ротный миномёт противника, подавил огонь артиллерийской батареи, рассеял и частично истребил до роты вражеской пехоты, чем способствовал выполнению боевых задач стрелковыми подразделениями. Боевая работа Фёдора Петровича была отмечена медалью «За боевые заслуги». Почти одновременно с этим ему было присвоено звание сержанта.

В начале сентября 102-я стрелковая дивизия включилась в Битву за Днепр, продолжив наступление уже в составе 48-й армии общим направлением на Новгород-Северский. 16-й стрелковый полк действовал в авангарде дивизии. Ломая сопротивление противника, 11 сентября он вышел к реке Десне, форсировал водную преграду и захватил плацдарм в районе хутора Чернацкий. В течение четырёх дней подразделения полка вели ожесточённый бой на правом берегу Десны, отразив 12 вражеских контратак, тем самым обеспечив переправу основных сил дивизии. В ночь на 16 сентября бойцы генерал-майора Андреева ворвались в Новгород-Северский, к 5 часам утра овладели центром города, а к 6.00 во взаимодействии с частями 19-го стрелкового корпуса 65-й армии полностью очистили город от немцев. В период боёв за Новгород-Северский с 8 по 16 сентября миномётный расчёт, наводчиком которого воевал сержант Юрисонов, уничтожил вместе с расчётами 1 шестиствольный миномёт и 2 метательных аппарата, подавил две артиллерийские точки, чем способствовал общему успеху полка.

К концу Черниговско-Припятской операции войска 48-й армии вышли на подступы к Гомелю в районе Добруша. Немецкое командование силами 35-го армейского корпуса пыталось удержать плацдарм на левом берегу реки Сож, но безуспешно. Советские войска полностью ликвидировали его к 10 октября, но 16-му стрелковому полку удалось прорваться к реке ещё 7 числа. В ночь на 8 октября взвод автоматчиков, усиленный батареей 120-миллиметровых миномётов форсировал водную преграду южнее Гомеля. В числе первых на противоположный берег реки переправился со своим орудием сержант Ф. П. Юрисонов. Штурмовой отряд занял небольшой плацдарм, на ликвидацию которого утром немцы бросили крупные силы пехоты. Дело дошло до рукопашной схватки, в ходе которой миномётчикам вместе с пехотинцами пришлось отражать натиск врага личным оружием. Но десантникам удалось выстоять. На удержанный ими плацдарм вскоре переправилась стрелковая рота, которая стремительным ударом опрокинула боевые порядки противника и захватила немецкие траншеи. В дальнейшем с этого рубежа части дивизии перешли в наступление в рамках Гомельско-Речицкой операции и ворвались в Гомель. Сержант Юрисонов принимал непосредственное участие в его освобождении.

Орден Славы III степени

С ноября 1943 года 48-я армия, составляя вместе с частями 65-й армии центральную группировку Белорусского фронта, вела активные наступательные действия в междуречье Днепра и Березины, продвигаясь общим направлением на Бобруйск. 26 ноября войска генерал-лейтенанта П. Л. Романенко взяли крупный опорный пункт противника посёлок Шацилки и перерезали железнодорожную магистраль Мозырь—Жлобин. Соединения генерал-лейтенанта П. И. Батова вклинилась в немецкую оборону ещё глубже, выйдя на подступы к райцентру Паричи. Стремясь во что бы то ни стало удержать Бобруйск, немецкое командование вынуждено было перебросить на это направление дополнительные силы, ослабив свои фланги. Это дало возможность левому крылу Белорусского фронта в январе 1944 года провести успешную Калинковичско-Мозырскую операцию. В этот период 48-я армия продолжала активными действиями сковывать крупные силы врага. 102-я стрелковая дивизия вела наступление южнее Шацилок. Её 16-й стрелковый полк под командованием майора А. И. Тютикова в результате ожесточённых боёв 16-17 января прорвал немецкую оборону в районе деревни Печищи, обеспечив выход основных сил к шоссе Чирковичи—Калинковичи. В последующие дни части дивизии, заняв оборону в районе деревни Мольча, отражали до 17 контратак превосходящих сил пехоты и танков противника. В этих боях сержант Ф. П. Юрисонов, исполняя обязанности командира отделения батареи 120-миллиметровых миномётов, умело координировал работу рядового и сержантского состава батареи, обеспечив эффективную огневую поддержку стрелковым подразделениям.

В преддверии Рогачёвско-Жлобинской операции перед дивизией полковника П. М. Погребняка вновь была поставлена задача отвлечь на себя внимание противника от направления главного удара войск правого крыла Белорусского фронта. На этот раз ей предстояло наступать севернее посёлка Шацилки. 19 февраля 1944 года при прорыве вражеской обороны у села Старина сержант Юрисонов, находясь в одном из расчётов миномётной батареи (наводчик сержант Н. И. Медведков, номера расчёта красноармейцы Н. А. Семенюхин, А. Г. Тумаев и А. П. Попов), плотным и метким огнём накрыл позиции врага, за короткий срок уничтожив 3 пулемётные точки и подавив миномётную батарею неприятеля. Благодаря умелым действиям миномётчиков стрелковые батальоны полка с малыми потерями преодолели разграничительную полосу и, ворвавшись во вражеские траншеи, выбили немцев с занимаемых позиций, после чего штурмом овладели командной высотой 136,6. На следующий день, подтянув дополнительные силы, противник попытался вернуть утраченные позиции. В течение 20 и 21 февраля он трижды переходил в контратаку. В боях за высоту 136,6 миномётный расчёт сержанта Юрисонова рассеял и частично уничтожил до взвода вражеской пехоты, чем способствовал удержанию занимаемых подразделениями полка рубежей. Тем временем войска 3-й и 50-й армий Белорусского (с 24 февраля — 1-го Белорусского) фронта перешли в наступление и, нанеся тяжёлое поражение 9-й армии вермахта, форсировали Днепр, захватив плацдарм на правом берегу реки, который в последующем сыграл большую роль в Бобруйской операции. За воинскую доблесть и мужество, проявленные в боях у села Старина, приказом от 10 марта 1944 года сержант Ф. П. Юрисонов вместе с другими отличившимися бойцами расчёта был награждён орденом Славы 3-й степени.

Орден Славы II степени

К лету 1944 года Ф. П. Юрисонов получил звание старшего сержанта и был назначен командиром миномётного расчёта. Перед началом операции «Багратион» дивизия, в составе которой воевал Фёдор Петрович, сосредоточилась в Рогачёве, откуда ей предстояло наступать на бобруйском направлении. 24 июня 16-й стрелковый полк переправился через реку Друть западнее города и стремительным ударом прорвал глубокоэшелонированную оборону противника у посёлка Новые Колосы. Преследуя бегущего врага, на его плечах бойцы подполковника Тютикова с ходу форсировали Добосну и Олу и 27 июня вышли на подступы к Бобруйску, завершив окружение сорокатысячной группировки противника. Во время наступательных действий полка старший сержант Юрисонов со своим орудием находился в боевых порядках своей пехоты и не раз приходил ей на помощь там, где враг пытался помешать продвижению стрелковых подразделений. 29 июня Фёдор Петрович принимал участие в освобождении города Бобруйска от немецких захватчиков.

После завершения Бобруйской операции подразделения 48-й армии продолжили наступление в Белоруссии на барановичско-брестском направлении. Разгромив под Барановичами крупную группировку противника, они к концу Люблин-Брестской операции вышли в район Суража, откуда в августе 1944 года начали преследование разбитых под Белостоком частей вермахта. В ночь с 20 на 21 августа 16-й стрелковый полк подполковника Тютикова форсировал реку Малый Брок, стремительным ударом захватил командную высоту 132,7 близ населённого пункта Анжеево и, отразив яростные контратаки противника, 23 августа перешёл в решительное наступление в направлении советско-польской границы 1939 года. Под Островом-Мазовецким полк столкнулся с ожесточённым сопротивлением врага. Два передовых батальона попали в огневой мешок, и командир полка приказал старшему сержанту Юрисонову подавить огневые средства немцев. Несмотря на яростный артиллерийский, миномётный и пулемётный огонь со стороны неприятеля, Фёдор Петрович смело выдвинул своё орудие на открытую позицию впереди боевых порядков пехоты и открыл интенсивную стрельбу по указанным целям. В течение нескольких минут его расчёт заставил замолчать несколько огневых точек врага, после чего пехота перешла в атаку и сбила немцев с занимаемых рубежей. 3 сентября уссурийцы прорвали промежуточный рубеж обороны противника в районе населённого Круле (Krole) и, форсировав реку Ож (Orz), заняли северо-восточную окраину деревни Кунин (Kunin), где отразили несколько контратак противника. К вечеру того же дня передовой батальон полка вышел к Нареву западнее села Шарлат (Szarłat), и в ночь на 4 сентября переправился на подручных средствах на западный берег реки и захватил плацдарм южнее города Ружан.

Осенью 1944 года (с 22 сентября — в составе 2-го Белорусского фронта) 48-я армия вела тяжёлые бои за удержание и расширение плацдарма за Наревом, получившего название «Ружанский». В октябре советские войска предприняли попытку объединить Сероцкий и Ружанский плацдармы. При прорыве вражеской обороны у населённого пункта Свента-Розалия (Święta Rozalia) и в последующих наступательных боях в период с 10 по 16 октября старший сержант Ф. П. Юрисонов неоднократно демонстрировал образцы мужества и отваги. Находясь на линии соприкосновения с врагом часто на открытой позиции под сильным артиллерийско-миномётным огнём противника, он со своим расчётом уничтожил 4 пулемётные точки и в составе батареи подавил огонь миномётной роты и артиллерийского орудия на прямой наводке, рассеял и частично истребил до двух взводов вражеской пехоты. И хотя в результате наступления выполнить главную боевую задачу советским войскам не удалось, Ружанский плацдарм был существенно расширен в глубину и ширину и в последующем сыграл важную роль в Млавско-Эльбингской операции. За отличие в боях на реке Нарев приказом от 28 ноября 1944 года Фёдор Петрович был награждён орденом Славы 2-й степени.

Орден Славы I степени

14 января 1945 года ударная группировка 2-го Белорусского фронта перешла в наступление с Ружанского плацдарма в рамках Млавско-Эльбингской операции. 102-я стрелковая дивизия полковника Погребняка была введена в бой 20 января уже на территории Восточной Пруссии юго-западнее Алленштайна. 24 января в 16-й Уссурийский стрелковый полк под командованием подполковника Г. И. Рябова был переведён в первый эшелон дивизии с задачей преследовать отступающие немецкие части. На всём протяжении наступательных действий полка миномётный расчёт старшего сержанта Ф. П. Юрисонова следовал в боевых порядках пехоты или непосредственно за ними, помогая стрелковым подразделениям решать боевые задачи при взятии опорных пунктов врага, в том числе таких крупных как Йонкендорф, Галигенталь и Вольфсдорф. 26 января передовые части полка вышли на подступы к Вормдитту, где встретили ожесточённое сопротивление немцев. Брать сильно укреплённый город было поручено войскам 3-го Белорусского фронта, и 102-я стрелковая дивизия продолжила движение к Балтийскому морю. 4 февраля части дивизии форсировали реку Пассарге и, отражая многочисленные контратаки врага, начали наступление общим направлением на Эльбинг. 10 февраля соединения 2-й ударной армии овладели городом-крепостью, фактически отрезав восточно-прусскую группировку немцев от группы армий «Висла», оборонявшейся в Померании, и перед дальневосточниками была поставлена новая цель — Браунсберг.

21 февраля 102-я стрелковая дивизия вторично формировала Пассарге в районе населённого пункта Шендаммерау. Вместе с пехотой на противоположный берег реки под сильным пулемётным и миномётным огнём переправился расчёт старшего сержанта Ф. П. Юрисонова. Быстро установив своё орудие на огневую позицию, Фёдор Петрович в первые же минуты боя уничтожил 4 пулемётные точки противника, мешавшие продвижению стрелковых подразделений, чем способствовал захвату плацдарма. Немцы, стремясь отбросить советские войска обратно за реку, в течение дня крупными силами трижды переходили в контратаку, но всякий раз вынуждены были отступать с большими потерями, при этом теряя исходные позиции. Этому в немалой степени способствовал расчёт Юрисонова, который прицельной стрельбой рассеял и частью уничтожил до двух взводов пехоты неприятеля. Своими умелыми действиями миномётчики обеспечили общий успех боя и взятие населённого пункта Шендаммерау. В последующих боях за Браунсберг Фёдор Петрович действовал также смело и решительно и нанёс большие потери противнику в живой силе и технике. Боевая работа старшего сержанта Юрисонова получила высокую оценку командира полка. 10 марта Георгий Иванович представил отличившегося в боях миномётчика к ордену Славы 1-й степени. Высокая награда Фёдору Петровичу была присвоена указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1945 года.

Между тем, 20 марта подразделения 29-го стрелкового корпуса, в состав которого входила 102-я стрелковая дивизия, штурмом взяли Браунсберг и продолжили наступление в направлении Хайлигенбайля, к 29 марта совместно с частями 3-го Белорусского фронта завершив ликвидацию хейльсбергской группировки противника. В период штурма Кёнигсберга и Земландской операции 102-я стрелковая дивизия прикрывала коммуникации на побережье залива Фрише-Хафф от Браунсберга до Эльбинга. Здесь Фёдор Петрович завершил свой боевой путь. День Победы он встретил близ небольшого прусского городка Толькемит.

После войны

Вскоре после окончания Великой Отечественной войны старший сержант Ф. П. Юрисонов был демобилизован и вернулся в родное село. Без малого тридцать лет добросовестно трудился водителем пассажирского автобуса в Цители-Цкарской автоколонне. Неоднократно побеждал в социалистических соревнованиях по выполнению плана перевозок, экономии резины и горюче-смазочных материалов. Был удостоен почётного звания «Ударник коммунистического труда». После выхода на пенсию некоторое время работал охранником. Умер после 1985 года.

Награды

• Орден Отечественной войны 1-й степени (11.03.1985);
• орден Славы 1-й степени (19.04.1945);
• орден Славы 2-й степени (28.11.1944);
• орден Славы 3-й степени (10.03.1944);
• медали, в том числе:

медаль «За боевые заслуги» — дважды (18.10.1943, 30.11.1943);

медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»

Документы

• [podvignaroda.mil.ru/ Общедоступный электронный банк документов «Подвиг Народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»].

[www.podvignaroda.ru/?n=1524785309 Орден Отечественной войны 1-й степени].

[www.podvignaroda.ru/?n=47045604 Представлние к ордену Славы 1-й степени].

[www.podvignaroda.ru/?n=46569762 Указ Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1945 года].

[www.podvignaroda.ru/?n=25037872 Орден Славы 2-й степени].

[www.podvignaroda.ru/?n=19062633 Орден Славы 3-й степени].

[www.podvignaroda.ru/?n=18353667 Медаль «За боевые заслуги» (приказ от 18 октября 1943 года)].

[www.podvignaroda.ru/?n=150742236 Медаль «За боевые заслуги» (приказ от 30 ноября 1943 года)].

Литература

• Кавалеры ордена Славы трёх степеней: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии Д. С. Сухоруков. — М.: Воениздат, 2000. — 703 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-203-01883-9.
• Лобода В. Ф. Солдатская слава. Кн. 2. — М.: Военное издательство, 1967. — С. 347. — 352 с.
• Мягков Ф. [www.zr.ru/archive/zr/1963/05/prodolzhieniie-slavy-boievoi Продолжение славы боевой] // За рулём : журнал. — 1963. — № 5. — С. 11.

Отрывок, характеризующий Юрисонов, Фёдор Петрович

– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.