Юрьев-Польское викариатство
Юрьев-Польское викариатство (Юрьевское викариатство) — викариатство Владимирской епархии Русской Православной Церкви.
Юрьевское викариатство Владимирской епархии учреждено 23 ноября 1907 года в связи с переводом епископа Александра (Трапицына)[1]. Поименовано по городу Юрьеву-Польскому Владимирской губернии.
3 июля 1920 года епископ Юрьевский Иерофей (Померанцев) был переведён на Иваново-Вознесенскую епархию, после чего новые епископы перестали назначаться.
Возрождено в 1930 году. В управлении епископ Хрисогона (Ивановского) на 1935 год находились церковные приходы Гаврилово-Посадского, Юрьев-Польского, Кольчугинского, Киржачского, Александровского, Переславского и Нагорьевского районов Ивановской промышленной области[2]. После расстрела епископа Хрисогона 8 февраля 1938 года кафедра не замещалась.
Епископы
- Александр (Трапицын) (23 ноября 1907 — 29 мая 1912)
- Евгений (Мерцалов) (14 июня 1912 — 17 ноября 1919)
- Борис (Соколов) (21 ноября — 9 декабря 1919)
- Иерофей (Померанцев) (8 января — 3 июля 1920)
- Хрисогон (Ивановский) (13 января 1931 — 14 апреля 1932)
- Павел (Чистяков) (14 апреля — 23 июня 1932)
- Хрисогон (Ивановский) (23 июня 1932 — 26 августа 1935)
- Александр (Торопов) (26 августа — 8 сентября 1935)
- Хрисогон (Ивановский) (8 сентября 1935 — 8 февраля 1938)
Напишите отзыв о статье "Юрьев-Польское викариатство"
Примечания
Отрывок, характеризующий Юрьев-Польское викариатство
Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.