Юслениус, Даниэль

Даниэль Юслениус
Дата рождения:	10 июня 1676(1676-06-10)
Дата смерти:	17 июля 1752(1752-07-17) (76 лет)
Гражданство:	Швеция
Род деятельности:	историк

Даниэль Юслениус (10 июня 1676, Миетойнен, приход Мюнямяки, ныне Финляндия — 17 июля 1752, Бруннсбо, Швеция) — финский латиноязычный писатель, учёный-историк и лингвист, яркий представитель феннофильского течения. Доктор теологии, епископ, член шведского риксдага.

Молодые годы

Даниэль Даниэлинпойка был пятым, младшим ребёнком в семье Даниэля Хенрикинпойки (капеллана церкви Миетойнен в приходе Мюнямяки) и Барбары Гёёс. Его отец взял себе латинскую фамилию Юслениус по названию имения Юусела. Мать умерла, когда мальчику было три года, а отец — в 1691 году. Один из его старших братьев Хенрик стал бургомистром Ништадта и окружным судьей Нотеборга, другой брат, Габриэль, с 1702 года был профессором логики и метафизики Туркуской академии, с 1720 года — профессором теологии. Сыном дочери Габриэля был финский историк Х. Г. Портан.

Начальное образование Даниэль получил от отца и братьев, с 11 до 15 лет учился в школе при Туркуском кафедральном соборе, в марте 1691 года поступил в Туркускую Академию, но вскоре стал домашним учителем в Каприо (Копорье), затем (в 1696—1697 годах) был моряком на торговом судне, в 1697 году возобновил обучение в Академии. 12 мая 1700 года он опубликовал свою латинскую «пробную» диссертацию «Старый и новый Турку» (лат. Aboa vetus et nova). В 1703 году защитил диссертацию «В защиту финнов» (лат. Vindiciae Fennorum), получив высшую оценку и став «примус-магистром».

Академическая деятельность

В 1705 году Юслениус стал ассистентом философского факультета Академии, началась его преподавательская деятельность, в том же году под его руководством была защищена первая диссертация по теологии. В 1712 году Юслениус становится профессором «священных языков» (древнееврейского и древнегреческого) и при вступлении в должность произносит речь о лексических параллелях между финским, греческим и еврейским (опубликована в 1728 году). Вскоре из-за событий Северной войны он вынужден был покинуть Турку и 1713—1722 годы провёл в Швеции, где был лектором риторики и поэзии в Вестеросском лицее, в 1719 году стал ректором этого учебного заведения, а в 1720 — пастором Вестероса.

В 1722 году он возобновил преподавание в Туркуской академии. До 1727 года под его руководством в Турку было защищено 10 латинских диссертаций. В этом году он был назначен профессором теологии, в 1729 году был ректором Академии, а в 1732 году Упсальский университет присудил ему степень доктора теологии.

Деятельность Юслениуса встречала препятствия со стороны противников феннофилов. Первоначально епископ Турку Герман Витте настоял на избрании профессором теологии шведа Нильса Нюрбю, хотя первой консистория предложила кандидатуру Юслениуса (тем самым избрание Юслениуса задержалось до 1727 года).

В 1733 году Юслениус был избран епископом Порвоо, действовал на этом посту весьма активно, объезжая епархию, и использовал меры принуждения, стремясь обратить в лютеранство православных жителей Карелии.

В 1742 году из-за новой русско-шведской войны Юслениус бежал с семьей в Швецию, где и провел остаток жизни, будучи в 1744 году назначен епископом Скара. Участвовал в риксдагах 1731, 1742 и 1751 годов и во втором из них вошел в состав комитета, расследовавшего деятельность шведских военачальников К. Э. Левенгаупта и Г. М. Будденброка во время войны.

Юслениус умер летом 1752 года в Бруннсбо, около Скара.

В честь Юслениуса названо «Юсления» — здание гуманитарного факультета Туркуского университета.

«Старый и новый Турку» и другие труды

Идеология сочинений Юслениуса противостояла популярным в то время теоретикам шведского великодержавия (таким как Рюдбек) и способствовала пробуждению финского национального самосознания.

Это было особенно актуально, так как в годы жизни Юслениуса даже выдвигались предложения полной ликвидации финского языка и замены его шведским: такое предложение выдвинул в 1709 году профессор И. Несселиус, а в 1747 году этот вопрос рассматривала сенатская комиссия по делам Финляндии.

В трактате «Старый и новый Турку» (Aboa Vetus et Nova) Юслениус всячески восхвалял финский народ, прославляя его трудолюбие и достижения в мореплавании, строительстве, науках.

По характеристике Э. Г. Карху, «фантазия Юслениуса, возбуждаемая оскорбленным национальным чувством, не знала границ». По его мнению, финский язык был «изначальным» и возник уже при вавилонском столпотворении. Тем самым утверждалась его равноправность греческому и предшествование некоторым «производным» языкам, сложившимся позже.

Юслениус развил попытки проф. Э. Свенониуса (1662) и пастора Э. Каянуса (1697) в поиске параллелей финскому в священных языках, утверждая, что около 500 финских слов происходят из иврита. В своих лингвистических изысканиях он использовал «платоновскую» манеру (из диалога «Кратил»), свободно добавляя, меняя или исключая буквы.

По Юслениусу, финны — древнейший народ земли, прямые потомки Иафета, а их первым королём был Магог, под предводительством которого они переселились на Север.

Юслениус настаивал, что в древности у финнов была развитая литература, как и у их ближайших соседей, но она была уничтожена после шведского завоевания и принятия христианства. Он сообщал, что стихосложение в Финляндии практиковали как крестьяне, так и ученые люди, и упоминал аллитерированный восьмисложный стих, подразумевая метр, которым была позже составлена «Калевала».

Словарь

В 1745 году в Стокгольме был опубликован самый значительный труд Юслениуса — финско-латинско-шведский словарь в 16 тысяч слов (Suomalaisen sana-lugun koetus), ставший первым крупным произведением финской лексикографии (ранее, начиная с 1637 года, публиковались лишь небольшие словарики — списки слов). Наряду с опубликованной в те же годы «Грамматикой финского языка» Б. Ваэля (1733) словарь заложил основы его научного изучения.

В предисловии Юслениус сослался на исследования связей с греческим и еврейским, однако подчеркнул родство финского с саамским и эстонским и упомянул возможность, что венгерский, славянские и тюркские языки принадлежат к той же языковой семье. Он упомянул о трудности работы лексикографа, написав, что такой труд поглощает своего автора, и даже тогда никогда не может быть завершен полностью.

По оценке Ф. Карлссона, словарь Юслениуса стал самой цитируемой финской книгой XVI—XVIII веков. В конце XVIII века расширил словарь Юслениуса К. Ганандер, но его труд был опубликован лишь в XX веке.

Литература

• Юслениус, Даниэль // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Питкяранта, Рейо.  Даниэль Юслениус // Сто замечательных финнов. — Хельсинки: Общество финской литературы, 2004.
• Карху Э. Г.  История литературы Финляндии от истоков до конца XIX века. — Л.: Наука, 1979. — С. 71-73..
• Коваленко Г. М.  Даниель Юслениус и развитие исторической мысли в Финляндии // Скандинавский сборник. Вып. 30. Таллин: Ээсти раамат, 1986.
• Елисеев Ю. С.  Финский язык // Основы финно-угорского языкознания. Прибалтийско-финские, саамский и мордовские языки. — М.: Наука, 1975. — С. 122-166.

---

• Juslenius, Daniel.  Aboa Vetus et nova: Vanha ja uusi Turku. Kääntäjät Tuomo Seppälä-Pekkanen ja Virpi Pekkanen (suomi), Frans Johan Rabbe ja Laura Mattsson (ruotsi) sekä Gerard McAlester (englanti). Latinankielinen alkuteos vuodelta 1700.. SKS, Helsinki, 2005. ISBN 951-746-743-5 (sid.).
• [archive.org/details/suomalaisensana00juslgoog Suomalaisen sana-lugun coetus (1745)]
• Pietilä, Antti J.  Daniel Juslenius: Hänen elämänsä ja vaikutuksensa. Tampereen kirjapaino, Tampere-Porvoo, 1907—1910.
• Hovdhaugen E., Karlsson F., Henriksen C., Sigurd B.  The History of Linguistics in the Nordic Countries. — Helsinki, 2000.

Отрывок, характеризующий Юслениус, Даниэль

Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.