Юст Уржельский

Юст
кат. Just; исп. Justo
Святой Юст. (Доменико Гирландайо; 1484 год)
Почитается	местночтимый святой Уржельской епархии
Канонизирован	не канонизирован, традиционное почитание
День памяти	28 мая

Юст (кат. Just, исп. Justo; умер после 3 ноября 546) — первый известный из исторических источников епископ Уржеля (527—546). Местночтимый святой Уржельской епархии, день памяти — 28 мая.

Биография

О жизни святого Юста известно только из сочинения Исидора Севильского «De viris illustribus» («О знатных мужах», глава 34) и актов соборов, в которых Юст принимал участие. Исидор Севильский сообщает, что у Юста были три брата, также епископа — епископ Валенсии святой Юстиниан, епископ Эгары (современная Террасса) святой Небридий и святой Элпидий, возможно, епископ Уэски. Точная дата занятия Юстом епископской кафедры Уржеля неизвестна. Впервые в документах он упоминается как участник Второго Толедского собора, состоявшегося 17 мая 527 года, но ряд историков на основе порядка расположения подписи Юста под актами соборов считает, что он мог стать епископом и в более раннее время. Святой Юст также принимал участие в соборах в Лериде (8 августа 546 года) и в Валенсии (3 ноября 546 года). О его дальнейшей судьбе ничего не известно. Преемником Юста на кафедре Уржеля стал, вероятно, Эпиган, упоминаемый как епископ уже около 550 года.

Святой Юст был известным в своё время церковным писателем. Наиболее значительным его сочинением является «In cantica canticorum Salomonis» («О „Песнь песней Соломона“») — книга богословских аллегорических комментариев, которую Исидор Севильский описал как хотя и краткую, но написанную хорошим слогом. Также из трудов Юста до нашего времени сохранились его письмо архиепископу Таррагоны Сергию и, вероятно, написанная по просьбе его брата Юстиниана Валенсийского, молитва в честь святого мученика Винсента («Serma sancti Justi, urgellenses episcopi, in natale sancti Vincentii martyris»).

Епископ Юст начал очень рано почитаться как святой в Уржельской епархии: в документе от 1079 года упоминается о посвящённом ему алтаре в кафедральном храме Сео-де-Уржеля. Однако затем о почитании святого нет сведений до XV века, когда вновь появляются свидетельства о праздновании его дня памяти. Юст не был официально канонизирован Римско-католической Церковью и его причисление к лику местночтимых святых Уржельского епископства основано на его традиционном почитании в этой епархии. Отмечать день памяти святого 28 мая, является местной традицией, и эта дата не связана ни с одним из известных событий, относящихся к епископу Юсту.

Литература

• Villanueva J. [books.google.ru/books?id=YweirejXJL0C&pg=PA7 Viage literario a las iglesias de España]. — Valencia: Imprenta de la Real Academia de la Historia, 1821. — P. 7—14. — 352 p.

Ссылки

• [www.enciclopedia.cat/fitxa_v2.jsp?NDCHEC=0035158 Just (sant)] (каталан.). l'Enciclopédia. Проверено 15 августа 2009. [www.webcitation.org/66hn59NnL Архивировано из первоисточника 6 апреля 2012].
• [www.canalsocial.net/GER/ficha_GER.asp?id=1830&cat=biografiasuelta Justo de Urgel, San] (исп.). Gran Enciclopedia Rialp. Проверено 15 августа 2009. [www.webcitation.org/66hn6XqkD Архивировано из первоисточника 6 апреля 2012].

Отрывок, характеризующий Юст Уржельский

Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.