Юттеваль, Иоахим
| Иоахим Юттеваль | |
| нидерл. Joachim Wtewael | |
 Иоахим Юттеваль | |
| Стиль: | |
|---|---|
| Влияние: | |
| Влияние на: | |
Иоахим Юттеваль (нидерл. Joachim Wtewael (Uytewael); 1566—1638) — голландский исторический живописец, маньерист и гравёр.
Биография
Иоахим Юттеваль родился в городе Утрехте, работал сперва у своего отца, гравёра Антониса Юттеваля[1], а затем у художника Иоса де Бэра. Оставив мастерскую последнего, отправился в Италию, познакомился в Падуе с епископом Сен-Мало, поехал вместе с ним во Францию, провел у него два года в Бретани и, возвратившись в родной город, проработал там до конца своей жизни[2]. Помимо картин и рисунков, изготовлял также гравюры и оформлял витражи.
Иоахим Юттеваль — один из последних художников маньеризма, он сохранил эти традиции даже тогда, когда большинство художников приняли натуралистическое стиль. Некоторые искусствоведы находят в картинах Юттеваля существенное влияние Хендрику Гольциусу и подражание стилю Микеланджело[2].
Среди наиболее известные его картин: «Христос благословляет детей», «Лот и его дочери» (в Эрмитаже), «Поклонение пастырей» и «Диана и Актеон» (в Венском музее), «Парнас» (в Дрезденской галерее), «Брак Пелея и Фетиды» (в Мюнхенской пинакотеке), «Пир богов» (в Брауншвейгской галерее), «Суд Париса» (в Стокгольмском музее), «Проповедь Иоанна Крестителя в пустыне» (в Копенгагенском музее), «Марс, Венера и Вулкан» (в Гаагской галерее) и «Встреча Давида с Авигеей» (в Амстердамском музее)[2].
Его сын Питер (англ. Peter Wtewael) пошёл по стопам отца и также стал художником.
Напишите отзыв о статье "Юттеваль, Иоахим"
Примечания
- ↑ Карел ван Мандер, «Книга о художниках»
- ↑ 1 2 3 Юттеваль, Иоахим // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Литература
- Юттеваль, Иоахим // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Отрывок, характеризующий Юттеваль, Иоахим
– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
