Конкка, Юхани

Юхани Конкка
Juhani Konkka
Псевдонимы:	Урхо Торикка (фин. Urho Torikka)
Место рождения:	деревня Конколово, Санкт-Петербургская губерния, Российская империя
Род деятельности:	прозаик, сценарист, переводчик, драматург
Годы творчества:	1928—1958
Жанр:	проза
Язык произведений:	финский
Премии:	Микаэля Агриколы (1961)

Юхани Конкка (фин. Juhani Konkka) (4 сентября, 1904, Конколово, Российская империя — 22 июня, 1970, Кухмойнен, Финляндия) — финский, ингерманландский писатель, переводчик, сценарист.

Биография

Юхани Конкка родился в деревне Конколово (фин. Konkkala) близ села Токсово Шлиссельбургского уезда Санкт-Петербургской губернии (ныне Всеволожский район Ленинградской области) в зажиточной ингерманландской семье. Родовое название дома — Корвела. Отец — Симо Конкка, был старостой деревни, избирался мировым судьёй, мать — Катри Ванханен. Всего в семье было двенадцать детей, из них пятеро умерли во младенчестве.

Отец всячески поощрял чтение в своей многодетной семье, благодаря ему в доме всегда было много книг от Библии до Карла Маркса и Жан-Жака Руссо.

Юхани Конкка начал писать стихи на финском языке в возрасте 8 лет. Он окончил начальную школу в деревне Конколово, а затем Токсовское двуклассное училище (земская школа) и к 12 годам умел читать и писать не только по-фински, но и по-русски. Русскую грамоту он освоил по классическим русским романам и стихам А. С. Пушкина, писал стихи на русском языке.

Осенью 1917 года он поступил в один из петроградских лицеев, затем продолжил образование в Петроградском сельскохозяйственном училище, но не окончил его, так как после ареста новыми властями отца за то, что тот не донёс на своего сына от предыдущего брака, ушедшего в Финляндию и его последующего собственного побега в Финляндию, всё хозяйство и заботы о семье легли на плечи подростка Юхани Конкка, как старшего из мужчин.

Осенью 1919 года мать Юхани также была арестована и увезена в Петроград, как заложница до возвращения мужа. Той же осенью в дом Конкка на правах хозяев въехали два финских коммуниста.

Затем его отец нелегально вернулся в Советскую Россию, но вынужден был скрываться на артиллерийском полигоне, до тех пор, пока Юхани не удалось устроить побег из заключения матери семейства. Сразу после этого семья Конкка отправилась в Финляндию по лесным тропам.

Это четырёхдневное путешествие с малыми детьми на руках, во время которого жизнь семьи подвергалась смертельной опасности, подробно описано в автобиографическом романе Юхани Конкка «Огни Петербурга».

Попав в Финляндию, пятнадцатилетний Юхани Конкка сразу же вступил добровольцем в Северо-Ингерманландский полк, которым командовал Юрьё Эльфенгрен. В связи с малым возрастом, его взяли вестовым. Размещался полк в деревне Кирьясало — столице непризнанной крестьянской республики Северная Ингрия. В это время его родители с остальными детьми пытались прижиться в Финляндии в районе Рауту, где скопилось около трёх тысяч беженцев из Северной Ингерманландии.

После заключения Тартусского мира в октябре 1920 года советское правительство обещало всем ингерманландцам амнистию и право возвратиться в свои дома.

В начале июня 1921 года, семья Конкка вернулась домой, но без Юхани, он принял решение остаться в Финляндии и продолжить образование. Сначала он учился в народном училище Импилахти, а затем поступил в Сортавальскую учительскую семинарию.

В начале 1922 года он участвовал в качестве добровольца в Карельском восстании и в бою под Поросозером получил тяжёлое ранение в бедро. После нескольких месяцев, проведённых в Сортавальском госпитале, его правая нога стала короче левой на несколько сантиметров и он был признан негодным для военной службы.

На рождество 1923 года Юхани нелегально перешёл границу СССР, чтобы несколько дней побыть в кругу своей семьи. Однако к этому времени две его младшие сестры и брат стали активными комсомольцами и приняли его враждебно. Отец старался скрывать свой страх перед советской властью и боялся говорить об этом вслух.

Это был последний раз, когда Юхани видел родной дом и своих родителей. В 1931 году отца и мать с детьми, Урхо и Унелмой, выслали в Сибирь. Старый дом семьи Конкка продали на дрова, а новый перевезли в Токсово и приспособили под типографию. Старшие дети Ээро и Хилма стали членами коммунистической партии. После двух лет ссылки матери с детьми разрешили вернуться из Сибири, но ехать пришлось не домой, а в Карелию в Ругозеро. Отца же, напротив, из Западной Сибири сослали ещё дальше, в северо-восточную Якутию, в район Верхоянска, где он и умер в 1933 году.

На обратном пути из СССР в Финляндию финские пограничники задержали его по подозрению в том, что он является красным шпионом. В 1924 году Юхани был освобождён, переехал в Хельсинки и поступил учиться в Высшую журналистскую общественную школу (фин. Sanomalehtitutkinto Yhteiskunnallinen korkeakoulu). Учёбу в институте Юхани оплачивал, работая летом батраком, сплавщиком и лесорубом.

В 1927 году он закончил институт и получил диплом журналиста.

В 1929 году вышел в свет его первый роман «Мы, герои» («Me sankarit») под псевдонимом Урхо Торикка. В этом романе он сатирически описал события гражданской войны в Карелии и своё участие в них, получив от критиков эпитет «финский Ремарк».

В 1943 году вышел автобиографический роман «Лето бродяги» (1943), который стал финским бестселлером и выдержал ряд переизданий. В серию автобиографических романов этого времени вошли также «Оковы бродяги» (1945), «Школы бродяги» (1946) и «Скитания бродяги» (1947).

Юхани Конкка весьма критично относился к своему творчеству, в 1947 году он писал:

35 лет своей жизни я работал над своим стилем и лишь затем попытался наполнить его содержанием. В то время, пока у меня его ещё не было, я высокомерно считал себя писателем. Позднее, когда мне уже было что сказать, и научившись писать немного лучше, я стал презирать своё звание писателя, и сейчас считаю, что настоящие писатели, те, которых стоит читать, жили в прошлые века; в нашем я таких не нахожу.

В 1958 году в составе делегации финских писателей Юхани Конкка посетил Москву, Самарканд и Ленинград. Будучи в Ленинграде он приезжал в Токсово в надежде посетить место, где стояла его родная деревня, но на полигон его не пустили. В том же году вышел его самый известный, автобиографический роман «Огни Петербурга» («Pietarin valot»), о его детстве и юности в революционной России.

Помимо писательского труда, Юхани Конкка работал редактором издательства WSOY в 1937—1944 и 1950—1955 годах. С 1949 по 1958 год он состоял в правлении Финского союза писателей.

Юхани Конкка — автор нескольких сценариев к художественным фильмам.

Юхани Конкка много занимался переводами русской классики, в том числе Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, А. П. Чехова, М. Горького, Б. Л. Пастернака, М. А. Шолохова и других. Всего на финский язык он перевёл более сотни книг русских писателей, за что в 1967 году получил в СССР премию для переводчиков.

Получив премию, Юхани поехал в Петрозаводск к своей родне, которую не видел более сорока лет, и раздал деньги родным. Карельские писатели считали его предателем и белофинном и встречаться с ним отказались.

Умер Юхани Конкка 22 июня 1970 года на своей даче в местечке Кухмойнен (фин. Kuhmoinen) в центральной Финляндии.

У него было трое детей: Анита, Урхо и Хейкки. Анита Конкка тоже стала писательницей. Она — автор одиннадцати романов и лауреат Государственной премии Финляндии.

Младшая сестра Унелма Конкка (1921—2011) — кандидат филологических наук, старший научный сотрудник ИЯЛИ КарНЦ РАН, советская, российская поэтесса, прозаик, член Союза писателей СССР.

Романы Юхани Конкка, изданные на русском языке: «Огни Петербурга» (2014), «Мы, герои» (2015).

Фото

Konkkala1929.jpg Родители писателя, Конколово, 1929 г.

KonkkaJuhani1924.jpg Юхани Конкка. 1924 г.

Ошибка создания миниатюры: Файл не найден Унелма Конкка.

Anita Konkka I9373 C.JPG Анита Конкка. 2009 г.

Библиография

• «К экономическому народовластию». Народные социально-экономические требования. Выборг. Издание автора 1928.
• «Мы, герои: очерк Карельского похода». Роман. Хельсинки. Kansanvalta 1929 (под псевдонимом Урхо Торикка); СПб, Гйоль, 2015, ISBN 978-5-90479-04-17
• «Красный ураган». Роман об Ингерманландии. Хельсинки. Otava 1931 (под псевдонимом Урхо Торикка)
• «Во время кризиса». Одноактная комедия. Хельсинки. 1932. (под псевдонимом Урхо Торикка)
• «Концерт ударных инструментов». Радиопостановка. 1935
• «Богатый дядюшка». Одноактная пьеса. Karisto 1935
• «Важные господа». Пьеса в двух действиях. Karisto 1936
• «Женщина в красной шляпке». Одноактная пьеса. Karisto 1936
• «Фронт любви». Двухактная комедия. Karisto 1936
• «На границе двух миров». Роман. WSOY 1939
• «Советская шпионка». Роман. WSOY 1942
• «Лето бродяги». Роман. WSOY 1943
• «Сорванные маски». Роман. WSOY 1944
• «Оковы бродяги». Роман. WSOY 1945
• «Школы бродяги». Роман. WSOY 1946
• «Скитания бродяги». Роман. WSOY 1947
• «Растраченное сокровище или похождения Сакари Коркия в мире писателей и богемы Хельсинки». Роман. WSOY 1947
• «Заколдованная невеста». Роман. WSOY 1948
• «Награждают лучших». Роман. 1948
• «Дары жизни, письма из Орлиного Гнезда». Роман. Порвоо. WSOY 1950
• «Жёлтый журавль». Книга для детей. WSOY 1953
• «Петушок золотое зёрнышко». Восточные сказки. Порвоо. WSOY 1954
• «Время решать». Роман. Порвоо. WSOY 1954
• «Огни Петербурга». Роман. Порвоо. WSOY 1958; СПб, Гйоль, 2014, ISBN 978-5-90479-030-1

Премии

• Лауреат литературной премии имени Микаэля Агриколы (1961)
• Лауреат премии Финляндского писательского союза (1962)

Отрывок, характеризующий Конкка, Юхани

Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».