Иоанн (Геваргизов)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Иоанн и фамилией Геваргизов.

Епископ Иоанн (Мар-Юханнан, в миру Моисей Геваргизов; 1857, Урмия, Персия — 25 марта 1962, Спринг-Уэлли, округ Роклэнд, штат Нью-Йорк) — епископ Русской Православной Церкви Заграницей, епископ Урмийский и Салмасский, последний начальник Урмийской духовной миссии.

Биография

Родился в 1857 году в семье ассирийцев-несториан в провинции Урмия, на севере Персии.

В молодости он проучился пять лет в Урмийской миссийской школе американских пресвитериан, а затем ещё пять лет в местной англиканской миссийской школе, закончив образование в 1891 году.

В 1889 году он был рукоположен во диакона для служения в англиканской миссии, хотя, возможно он принял рукоположение от несторанского священника, так как англикане стремились убедить несторианцев отказаться от еретических верований и соединиться со всей их Церковью, а не обращать отдельных верующих.

В середине 1890-х годов Абун Мар Йонан, несторианский епископ Урмии, обратился к Святейшему Синод Русской Православной Церкви с просьбой принять его и его паству в Русскую Церковь. В 1898 году Мар Йонан отправился в Санкт-Петербург, где он вместе с несколькими клириками был принят в Русскую Православную Церковь в сущем сане через исповедание веры в праздник Благовещения в Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры. В точности неизвестно, был ли будущий Епископ Иоанн также принят в сущем сане через исповедь или же был рукоположен Мар-Йонаном.

В 1898 году, после принятия Урмийского епископа Мар-Ионы в Православие и присоединение его к Русской Церкви, будущий епископ Иоанн был также принят в Православие — либо в сущем сане через исповедь, либо через рукоположение Мар-Ионой во диакона.

В том же году Святейший Синод основал Русскую Духовную Миссию в Урмии для оказания помощи епископу Мар-Ионе в обращении и просвещении своего народа и диакон Моисей служил при миссии с 1898 по 1905 год. Затем, между 1905 и 1908 годом, он преподавал арифметику, географию и Церковную историю в миссийской школе.

В 1907 году рукоположён во пресвитера епископом Урмийским Мар-Илиёй.

С 1909 года служил настоятелем храма во имя Ефрема Сирина в Тифлисе, основанном для окормления местных православных ассирийцев. Во время его служения здесь, в 1911 году, скончалась его жена.

Затем иерей Моисей снова служил в Урмийской Миссии между 1912 и 1914 годами, из-за начала Первой мировой войны.

В 1914 году из-за начавшейся I Мировой войны был эвакуирован в Ереван где пребывал до 1915 года, а затем снова вернулся на место служения в Урмию.

В 1918 году христиане северной Персии вновь подверглись гонениям со стороны мусульман, и около ста тысяч — православных, католиков и протестантов — бежало на юг, в Ирак. Многие из них так и не сумели спастись от мусульман и были убиты. Уцелевшие православные ассирийцы осели в Багдаде. Среди них был и отец Моисей, который почти тотчас вернулся назад для окормления тех православных, которые остались в Урмии.

С 1921 года Урмийская паства, из-за невозможности установить контакт с патриархом Тихоном, вошла в ведение только оформлявшейся Русской Православной Церкви Заграницей.

В середине 1920-х возведён в достоинство протоиерея.

В декабре 1928 года умирает глава Урмийской миссии епископ Мар-Илия. Протоиерей Моисей был избран его преемником. Впоследствии он принял монашеский постриг в Русской Духовной Миссии в Иерусалиме.

18 декабря 1931 года в Белграде был хиротонисан во епископа Урмийского и Салмасского. Хиротонию возглавил митрополит Антоний (Храповицкий) в сослужении архиепископа Гермогена (Максимова).

Резиденция епископа Иоанна была в Багдаде, где проживала большая часть его паствы.

В 1945 году по преклонности лет ушёл на покой.

В том же году, находясь в Багдаде, подавал прошение о воссоединении с Московской Патриархией Патриарху Алексию I, который на тот момент находился в паломнической поездке ко Гробу Господню.

Через некоторое время прибыл в США, где вместе со своим сыном обосновался в Чикаго, оставаясь в составе Зарубежной Церкви. Здесь он обнаружил несколько тысяч православных ассирийцев без духовного окормления и собрал их вокруг себя, наставляя их на родном языке. Посещал богослужения в Покровском кафедральном соборе РПЦЗ.

В начале 1950-х годов Архиерейский Синод Зарубежной Церкви через архиепископа Чикагского Григория устроил епископа Иоанна в Ново-Дивеевском монастыре в Нануэте, штат Нью-Йорк.

Скончался 25 марта 1962 года в возрасте 105 лет. Похоронен на русском кладбище Новодивеевского Успенского монастырь в Нануэте, Нью-Йорк.

Ссылки

• [www.rocorstudies.org/church-people/lives-of-bishops/2009/12/10/bishop-john-of-urmia/ Bishop John of Urmia] на сайте «rocorstudies.org»
• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_6745 Иоанн (Геваргизов)] на сайте «Русское православие»
• [zarubezhje.narod.ru/suppl/Sp_267.htm Епископ Иоанн (Геваргизов Моисей)]
• [drevo-info.ru/articles/8278.html Иоанн (Геваргизов)] // Древо
• Иеромонах Стефан (Садо). [www.kurdist.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=525&Itemid=1 РОССИЙСКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ МИССИЯ В УРМИИ (1898—1918)]

Отрывок, характеризующий Иоанн (Геваргизов)

Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!