Бирюков, Юрий Сергеевич
Поделись знанием:
Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
(перенаправлено с «Ю. С. Бирюков»)
| Юрий Бирюков | |
 | |
| Основная информация | |
|---|---|
| Полное имя |
Юрий Сергеевич Бирюков |
| Дата рождения | |
| Место рождения |
город Москва |
| Дата смерти | |
| Страна | |
| Профессии | |
Бирюков Юрий Сергеевич (14 (27) апреля 1908, Москва — 11 января 1976) — советский композитор.
Содержание
Биография
В 1929—1936 годах учился в Московской консерватории у Николая Мясковского, занимался также в классе фортепиано Самуила Фейнберга. Ещё студентом написал, в частности, Драматическую сонату для фортепиано (1930), кантату «В путь» для солиста, оркестра и хора (1932, слова Эс-Хабиб-Вафа), симфонию, 2 квинтета и трио (1933), две тетради прелюдий (1935—1936). консерватории. Автор музыки двух опер, трёх балетов, двух оперетт, симфонической и инструментальной музыки, вокальных циклов на стихи Пушкина, Лермонтова и Шевченко, романсов и песен на стихи В. Лебедева-Кумача, С. Городецкого, И. Сельвинского, А. Фатьянова и др.; музыки к спектаклям (около 40) и кинофильмам, наиболее известны «Жди меня», «Дом, в котором я живу».
С 1935 года произведения Бирюкова звучали на концертных площадках Москвы.
В 1939—1941 годах преподавал композицию в музыкальной школе при Московской консерватории.
Деятельность
Более чем к 40 спектаклям Ю. С. Бирюков написал «великолепные, разные по жанру и красивые мелодии, которые захватывали дух у людей, пришедших на спектакль».
Музыка к операм, опереттам, балетам:
- Барышня-крестьянка (по повести А. Пушкина, Москва, 1947),
- Кавалер Золотой Звезды (по роману С. Бабаевского, Новосибирск, 1956);
- Сольо (Ташкент, 1942),
- Последний бал (Залп «Авроры») (Челябинск, Львов, 1961),
- Чайка в огне (1970);
- Жемчужина Сибири (совм. с Ф. Мартыновым, Кемерово, 1964),
- Голубой экспресс (1973).
Музыка к художественным фильмам и мультфильмам:
- 1942 — Лиса, заяц и петух (мультфильм)
- 1943 — Воздушный извозчик
- 1943 — Жди меня (музыка песен в соавт. с Н. Крюковым)
- 1944 — Нашествие
- 1945 — Теремок (мультфильм)
- 1946 — В горах Югославии
- 1956 — Долгий путь
- 1957 — Борец и клоун
- 1957 — Дом, в котором я живу
- 1958 — Ваня
- 1958 — Дожди (короткометражный)
- 1959 — Аннушка
- 1959 — Отчий дом
- 1959 — Потерянная фотография | чеш. Přátelé na moři (СССР, Чехословакия)
- 1960 — Слава тебе, комсомол (док. фильм)
- 1982 — Любимые песни (музыкальный)
Романсы и песни на тексты Лермонтова:
- «Баллада» («Из ворот выезжают три витязя в ряд» 1941),
- «Русская песня» («Клоками белый снег валится», Москва, 1941),
- «Ты помнишь ли …» (Москва, 1941),
- «Солнце»,
- «Мы снова встретились с тобой»,
- «Из альбома С. Н. Карамзиной» («Любил и я в былые годы»),
- «Как дух отчаянья и зла»,
- «Звуки и взор»,
- «В альбом» («Как одинокая гробница»),
- «Казачья колыбельная песня»,
- «Не плачь, не плачь, мое дитя»,
- «Унылый колокола звон».
Некоторые из этих романсов изданы в сборнике Бирюкова «Романсы» (Москва, 1974), другие известны только в концертном исполнении.
Произведения на тексты Шевченко:
Смешанный хор a capella «Літа орел, літа сизий» (из поэмы «Гайдамаки», русский тест А. Твардовского, 1939).
Песни на стихи советских поэтов[1]
- «Тишина за Рогожской заставою» (слова А. Фатьянова)
- «Новогодний тост» (С. Городецкий)
- «Почему ярче солнышко светит» (А. Фатьянов)
- «Рабочее утро» (А. Фатьянов)
- «Ты, крылатая песня, слетай» (К. Симонов и А. Апсолон)
- «Застольная» (К. Симонов и А. Апсолон, из к/ф «Жди меня»)
- «Ты, крылатая песня» (К. Симонов и А. Апсолон, из к/ф «Жди меня»)
- «Сколько б ни было в жизни разлук» (К. Симонов и А. Апсолон, из к/ф «Жди меня»)
Семья
Жена — Рогнеда Сергеевна Городецкая, дочь поэта Сергея Городецкого и Анны Городецкой
- дочь — Наталья.
Истории
В перерыве заседаний Второго съезда советских писателей (1954 год) тесть Бирюкова Сергей Городецкий подошёл к Анне Ахматовой и сказал, что хочет представить ей своего зятя, однако, через некоторое время вернувшись, сообщил, что зять не хочет знакомиться с «антисоветской поэтессой»[2]
Напишите отзыв о статье "Бирюков, Юрий Сергеевич"
Литература
Музыкальная энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, Советский композитор. Под ред. Ю. В. Келдыша. 1973—1982
Примечания
- ↑ [kkre-1.narod.ru/birukov.htm Красная книга российской эстрады Юрий Сергеевич Бирюков]
- ↑ Михаил Ардов Возвращение на Ордынку. СПб.:1998
Ссылки
- [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=10847 Данные на сайте Биография.ру]
- [izbornyk.org.ua/shevchenko/slovn06.htm БІРЮКОВ Юрій Сергійович] (укр.)
Отрывок, характеризующий Бирюков, Юрий Сергеевич
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
