ЯТБ-3
| ЯТБ-3 | ||||||||||||||||||||||||
 ЯТБ-3 на улице Горького | ||||||||||||||||||||||||
| Завод-изготовитель | ||||||||||||||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Проект, г. |
1938 | |||||||||||||||||||||||
| Выпускался, гг. |
1938-1939 | |||||||||||||||||||||||
| Экземпляры: |
10 | |||||||||||||||||||||||
| Масса без пассажиров, т |
10,74 | |||||||||||||||||||||||
| Макс. скорость, км/ч |
55 | |||||||||||||||||||||||
| Вместимость, чел. | ||||||||||||||||||||||||
| Мест для сидения |
32+40 | |||||||||||||||||||||||
| Номинальная вместимость (5 чел/м²) |
100 | |||||||||||||||||||||||
| Габариты | ||||||||||||||||||||||||
| Длина, мм |
9470 | |||||||||||||||||||||||
| Ширина, мм |
2510 | |||||||||||||||||||||||
| Высота по крыше, мм |
4783 | |||||||||||||||||||||||
| База, мм |
6305 | |||||||||||||||||||||||
| Салон | ||||||||||||||||||||||||
| Количество дверей для пассажиров |
1 | |||||||||||||||||||||||
| Двигатель | ||||||||||||||||||||||||
| Мощность, кВт |
75 | |||||||||||||||||||||||
| Рабочее напряжение, В |
550-600 | |||||||||||||||||||||||
| на Викискладе</td></tr>
</table> ЯТБ-3 — двухэтажный троллейбус Ярославского автомобильного завода, эксплуатировавшийся в Москве с 1939 по 1953 год. СодержаниеИстория появленияВ начале 1930-х на улицах некоторых европейских городов ездили двухэтажные троллейбусы. Идея размещения в одной машине большего количества пассажиров была оценена по достоинству и московскими транспортниками. Летом 1937 года из Англии в СССР были импортированы два трёхосных троллейбуса Английской электрической компании. Один из них был двухэтажным. Именно на основе этого троллейбуса Ярославский автомобильный завод построил 10 своих двухэтажных машин, получивших название ЯТБ-3. Эксплуатация в МосквеПервый ЯТБ-3 вышел на линию 26 июля 1938 года. Он проехал по новой линии на нынешнем проспекте Мира. Высота контактной сети и вопросы устойчивости машины наложили большие ограничения на высоту троллейбуса. Цельнометаллический корпус троллейбуса имел длину 9,4 м, высота — 4,7 м. В отличие от ЯТБ-1, высота салона которого составляла 1915 мм, высота потолка на первом этаже ЯТБ-3 составляла лишь 1795 мм, а второго — 1770 мм. На первом этаже было 40 мест для сидения, на втором — 32, общая пассажирская вместимость троллейбуса составляла 100 человек. Он имел массу 10740 кг и скорость — до 55 км/час. Всего ярославским автомобильным заводом было выпущено 10 таких машин, последняя — в 1939 году. Поскольку пассажирская дверь была всего одна, то её не хватало для проведения быстрой посадки-высадки пассажиров. Поэтому позже на завод вернули одну машину, для того, чтобы её доукомплектовали второй дверью. Опыт эксплуатации показал, что они плохо подходят для наших регионов. Более новые троллейбусы делались одноэтажными, рассчитанными на перевозку большого количества пассажиров (главным образом, стоячих). Было решено отказаться от использования двухэтажных троллейбусов в пользу сочленённых. Но такие появились только в конце 50-х годов из ворот завода «СВАРЗ». Все 10 экземпляров ЯТБ-3 эксплуатировались только в Москве и были списаны в начале 50-х годов. Ни один экземпляр троллейбуса ЯТБ-3 до наших дней не сохранился. ЯТБ-3 в культуре
См. такжеНапишите отзыв о статье "ЯТБ-3"Примечания
Ссылки
|
||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий ЯТБ-3
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
