Ютейни, Яакко

Яакко Ютейни (фин. Jaakko Juteini, 14 июля 1781, Хаттула — 20 июня 1855, Выборг, Великое княжество Финляндское) — финский поэт-просветитель, драматург и общественный деятель. Писал на финском и шведском языках.

Биография

Родился в многодетной крестьянской семье в деревне Рахкойла недалеко от Хаттула. Двенадцати лет поступил в тривиальную школу в Тавастгусе (Хямеенлинне); тогда же был записан как Якоб Юден (швед. Jacob Judén). В 1800 году предпринял попытку поступить в Кафедральную школу в Або, где надеялся получить право на священство. Затем поступил в Абоскую академию. Сначала он изучал богословие, а затем занялся гуманитарными науками.

В Академии Ютейни знакомится с Х. Г. Портаном и Ф. М. Франценом. Одновременно он, работая домашним учителем, встречается со многими приверженцами феннофильских взглядов, и проникается их идеями.

В 1810 году Яакко Ютейни ушёл из Академии. В получении диплома ему было отказано по политическим мотивам. В том же году он опубликовал свой первый сборник стихов.

В 1813 году поэт переезжает в Выборг, где получает должность секретаря городского магистрата. Спустя год Андрес Седерваллер основал в городе издательство, в котором Ютейни издал множество собственных сочинений — стихов, прозы, пьес, собранных пословиц и поговорок, а также научных работ.

В своих произведениях, в частности, в пьесе «Семейство» (1817) и стихах, Ютейни критиковал современное ему финское общество и церковь, выражал сочувствие финским крестьянам, угнетаемым шведским дворянством. В отместку за его сатирическую антиклерикальную пьесу «Шутка про нечистые силы» капеллан прихода Виролахти Ф. Й. Альквист в 1818 году сочинил про Ютейни оскорбительный пасквиль, настолько задевший поэта, что тот одно некоторое время хотел оставить всякое литературное творчество.

Помимо прочего, Яакко Ютейни выступал за укрепление положения финского языка, поскольку, как и все фенноманы, был убеждён, что престиж языка необходим для развития национального самосознания его носителей. В 1820 он писал: «Язык — это железный обруч, который сплачивает весь народ».

В 1826 году поэт женился на своей экономке Катарине М. Бланк и проиобрёл для молодой семьи каменный дом на Крепостной улице. В следующем году у супругов родился сын Йоэль Якоб, позднее издавший собрание сочинений отца в девяти томах.

Среди множества светских людей, блистающих знатностью и сановностью, едва ли найдётся человек, кого с точки зрения полезности его деятельности можно было поставить рядом со скромным секретарём выборгского магистрата, чьё имя потомство вспоминало с таким уважением.

Йохан Вильгельм Снелльман о Ютейни

1827 год стал тяжёлым для Ютейни. Духовный капитул не дал разрешение на издание одного из его произведений, «Мыслей на разные темы», поскольку книга содержала представления о церкви, противоречившие евангелистскому учению. Затем анонимный доносчик сообщил об этом в Петербург начальнику тайной полиции графу А. Бенкендорфу, который в свою очередь написал генерал-губернатору Финляндии А. Закревскому. Был издан приказ изъять все экземпляры и начать судебное разбирательство. Суд приговорил Ютейни к штрафу в 300 рублей, а весь тираж постановил уничтожить. Абоский надворный суд, в который поэт подал апелляцию, освободил его от уплаты штрафа, однако оставил в силе решение об уничтожении издания, и в начале 1829 года на площади перед Абоским замком было сожжено 163 непереплётных и 27 переплётных экземпляров. После этого Ютейни больше не издавал книг, а публиковал свои статьи и стихи в газетах и журналах — прежде всего в «Вестнике» (фин. Sanansaattaja), основанном в 1833 году.

В 1840 году Яакко Ютейни стал удостоен звания Почётного доктора Абоской академии, правда, в основном за свои работы на шведском языке. В том же году он уходит в отставку с поста секретаря Выборгского городского магистрата и некоторое время работает цензором выборгской типографии, в которой уогда-то издавал собственные книги.

На следующий год Ютейни принял участие в организаци Выборгской библиотеки, открытой 12 марта. Он подписал Правила библиотеки (председателем Общества поддержки был избран Карл Густав Маннергейм). 1841 год также ознаменован трагедией в личной жизни Яакко: умирает его жена Катарина Бланк.

В 1845 Ютейни стал одним из 15 жителей города, подписавших акт об утверждении Выборгского Общества Финской литературы. Его провозгласили первым президентом общества, однако спустя четыре года он отказался от этой должности, оставшись активным его членом.

Яакко Ютейни ушёл из жизни в 1855 году и был похоронен на Ристимякском кладбище в Выборге. На его надгробии была выведена надпись: «Tässä lepää maallisen viisauden tohtori Jaakko Juteini» («Здесь покоится доктор мудрости земной Яакко Ютейни»).

Адреса в Выборге

• ул. Крепостная, дом № 22

Ссылки

• [aalto.vbgcity.ru/node/68 Т. Коробова «Яакко Ютейни» (статья на сайте Выборгской библиотеки)]  (рус.)
• [www.lappeenranta.fi/Suomeksi/Palvelut/Kirjasto/Etela-Karjala-aineisto/Etelakarjalaisia_kirjailijoita/Hakemisto_A-J/Juteini_Jaakko.iw3 Статья про Яакко Ютейни на сайте библиотеки Лаппеенранты]  (фин.)
• [ugraina.org/encyclopedy/1070/1058/2535.html Статья про Яакко Ютейни на сайте энциклопедии «Уґраїна»]  (укр.)

Отрывок, характеризующий Ютейни, Яакко

Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.