Тыниссон, Яан

Яан Тыниссон Jaan Tõnisson<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
2-й премьер-министр Эстонии
18 ноября 1919 — 28 июля 1920
Предшественник:	Отто Страндман
Преемник:	Адо Бирк
4-й премьер-министр Эстонии
30 июля 1920 — 26 октября 1920
Предшественник:	Адо Бирк
Преемник:	Антс Пийп
8-й государственный старейшина Эстонии
9 декабря 1927 — 4 декабря 1928
Предшественник:	Яан Теэмант
Преемник:	Аугуст Рей
15-й государственный старейшина Эстонии
18 мая 1933 — 21 октября 1933
Предшественник:	Константин Пятс
Преемник:	Константин Пятс
Рождение:	22 декабря 1868(1868-12-22) Феллинский уезд, Лифляндская губерния, Российская империя ныне Вильяндимаа, Эстония
Смерть:	1941(1941) Таллин?
Автограф:
Награды:

Я́ан Ты́ниссон (в русских дореволюционных документах Ян Янович Теннисон; эст. Jaan Tõnisson; 22 декабря 1868, около Тянассильма, Феллинский уезд, Лифляндская губерния, Российская империя — 1941?) — эстонский государственный деятель, юрист.

Образование

Из крестьянской семьи. Отец — Яан Тыниссон (1830—1876), уроженец Вильянди. Мать — Мария урождённая Вейнманн (1838—1915). Окончил юридический факультет Юрьевского (ныне — Тартуский) университета (1892), во время учёбы был председателем Общества эстонских студентов. Почётный доктор права (1928, Тартуский университет).

Деятельность в Российской империи

В 1894—1896 судебный чиновник в Орловской губернии. В 1896—1930 — владелец, в 1896—1935 — главный редактор газеты «Postimees» («Почтальон») в Тарту (при нём она стала одной из главных общеэстонских газет). С конца XIX века — лидер национального эстонского движения, особенно в Южной Эстонии (Лифляндская губерния), основатель первой эстонской политической партии — Народной партии прогресса — и её лидер (1905—1917), выступал против русификации и онемечивания эстонцев.

20 апреля 1906 избран в Государственную думу I созыва от съезда уполномоченных от волостей. Входил в состав фракции Конституционно-демократической партии, принадлежал к "Союзу автономистов" (эстонская группа). Член комиссии о всеподданнейшем адресе, аграрной комиссии, комиссии по поверке прав членов Думы и комиссии для разработки Наказа. Подписал законопроект «О гражданском равенстве». Многократно выступал в прениях: по ответному адресу, о неприкосновенности личности, об отмене смертной казни, по аграрному вопросу. Подписал Выборгское воззвание, был за это арестован и осуждён на 3 месяца тюремного заключения, после чего лишён права избираться в парламент.

В 1898—1918 — председатель Тартуского общества эстонских земледельцев, в 1902 — основатель Эстонского ссудно-сберегательного товарищества в Тарту, сторонник развития кооперативного движения. В 1908—1917 — председатель попечительского совета Эстонского общества молодёжного образования. В 1909—1920 — член совета Эстонского литературного общества.

Политик независимой Эстонии

В 1917 активно участвовал в создании автономии Эстонии, член Временного земского совета, арестован в конце 1917 большевиками и выслан из Эстонии. В 1917—1919 — лидер Эстонской демократической партии, в 1919—1932 — Эстонской народной партии, в 1932—1935 — Национальной центристской партии.

В 1917—1918 — руководитель зарубежной делегации в Стокгольме, в 1918—1919 — министр без портфеля и исполняющий обязанности министра иностранных дел во Временном правительстве 1918—1919. С 18 ноября 1919 по 26 октября 1920 — премьер-министр (его правительство заключило Тартуский мирный договор с Советской Россией). Депутат Учредительного собрания и всех созывов Государственного собрания (Рийгикогу), председатель второго (1923—1925) и пятого (1932—1933) созывов.

С 9 декабря 1927 года по 4 декабря 1928 года и с 18 мая по 21 октября 1933 года — государственный старейшина (глава государства), в 1931—1932 — министр иностранных дел. В 1932—1940 — председатель Эстоно-британского общества, в 1933—1940 — Эстоно-шведского общества. После государственного переворота 12 марта 1934 был отстранён от активной политики, в 1935 году — смещён с поста редактора своей газеты, перешедшей под контроль государства.

В 1935—1939 — профессор кооперации Тартуского университета. Будучи последовательным сторонником политической демократии, выступал против правительства Константина Пятса. В 1938—1940 — депутат Государственного представительного собрания и глава демократической оппозиции, от которой в 1938 году баллотировался на пост президента страны. Награждён Крестом Свободы III/1 (высшая степень за гражданские заслуги). Почётный гражданин Тарту (1939), Орденом Белой звезды (1938). Почётный член Эстонского литературного общества, Эстонского общества журналистов.

Во время летнего кризиса 1940 года в отношениях между СССР и Эстонией пытался убедить президента Пятса организовать хотя бы символическое сопротивление Красной армии. Пытался консолидировать демократические силы страны перед выборами в парламент в 1940, но его сторонники не были допущены к участию в избирательном процессе (выборы проходили под контролем советских органов и носили безальтернативный характер).

Арест и гибель

13 декабря 1940 года был арестован органами НКВД, содержался в тюрьме в Таллине. Отказался давать устраивающие следствие показания.

Дата и обстоятельства смерти неизвестны.

Русский театральный деятель в Эстонии Степан Рацевич, арестованный в апреле 1941, находился вместе с Тыниссоном в одной камере в таллинской тюрьме. Он вспоминал:

Мы никогда знакомы не были, меня он, конечно, не знал, зато я его, как и любой интеллигент Эстонии, знал очень хорошо. Я его часто видел на публичных выступлениях, встречал на улицах Таллина и Тарту, читал его речи и статьи в газетах, отличавшиеся глубиной мысли и содержания. Яана Тыниссона, среди государственных деятелей многих партий, отличала простота в общении, интеллигентность, высокая культура. Поэтому меня нисколько не удивило, что он, которому в то время было 73 года, не постеснялся первым протянуть руку незнакомому человеку, чуть ли не в два раза его моложе. Во внутреннюю тюрьму на ул. Пагари он попал в первые дни провозглашения Советской Эстонии. Находясь в подвале тюрьмы в продолжение года, Яан Тыниссон окончательно подорвал своё здоровье. Его койка, единственная в камере, круглые сутки находилась в горизонтальном положении. Тюремные врачи разрешили ему отдыхать в любое время суток. Тюрьма и болезнь изменили его до неузнаваемости. Когда-то статный и высокий, Яан Тыниссон стал сгорбленным, как будто меньше ростом, с трудом передвигался по камере. Лицо покрылось болезненной желтизной, заострился нос, впали заросшие сединой щеки и только глаза, добрые, ласковые оставались живыми и бодрыми. Сохранилась характерная для Яана Тыниссона бородка, которую тюремные брадобреи несколько раз пытались сбрить. Он умолял её не трогать, говоря, что с ней вместе сойдёт в могилу. Его столь скромное желание поддерживала вся камера.

В современной Эстонии существует Институт Яана Тыниссона.

Семья

• Жена — Хильдегард Хильда урождённая Лыхмус (Hildegard Hilda Tõnisson (Lõhmus)) (1890—1976)
  • Сын — Ильмар Ханс Тыниссон (1911—1939)
  • Сын — Хельдур Тыниссон (1912—2014)
  • Дочь — Хилья Риит Тыниссон в замужестве Каури (Hilja Reet Kauri) (1916—1976)
  • Сын — Лембит Рейн Тыниссон (Lembit Rein Tõnisson ) (1918—1934)
  • Дочь — Мари-Энн Лагле Тыниссон в замужестве Пылде (Mari-Ann Lagle Põlde) (1922—? Швеция)

Библиография

• Эстонский биографический словарь. Таллинн, 2002.

Ссылки

• [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/auth_pages.xtmpl?Key=6916&page=152 Биография]
• [russianalbion.narod.ru/romanceRats91.html Воспоминания Степана Рацевича]
• [www.tez-rus.net/ViewGood42192.html Государственная дума Российской империи: 1906-1917. Б. Ю. Иванов, А. А. Комзолова, И. С. Ряховская. Москва. РОССПЭН. 2008.] C. 608.

Отрывок, характеризующий Тыниссон, Яан

– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.