Ябгу

Ябгу или йабгу (yabgu, реже yabghu) — западно-тюркский титул верховного правителя. Предположительно, титул происходит из кушанского "явуга". Титул "явуга" (кит. еху 葉護), согласно цз. 231, ч. 2 "Си Юй" (Западный Край) китайской династийной истории "Синь Тан шу" (Новая история династии Тан) носили в VI-VII в. правители Тохаристана, подчинившиеся туцзюэ (тюркам рода Ашина).

Одно из последних упоминаний об использовании этого титула вне тюркской среды относится к середине периода Тан - тохарский явуга Ши-ли-мань-це-ло в середине VIII в. просил у танского императора помощи в борьбе с кочевниками. Туцзюэ, скорее всего, переняли этот титул у ираноязычных правителей разрозненных тохарских владений в VI в.

Относительно правителя западнотюркских владений в китайских источниках упоминается титул ябгу-каган (кит. еху-кэхань 葉護).

Как пишет историк Ковалевский : «царя тюрок огузов называют йабгу и это — титул повелителя». Йабгу Алли, по огузским преданиям, был царем тюрок-огузов и правителем Янги-Кента в X веке. Самым могущественным ябгу был Абакун-али-Ахмат, правивший в период с середины 11 века. При нем было совершено объединение всех кочевых племен на территории от Каспия и до реки Амударья. В начале 12 века тюркские войска в количестве 135 тыс. воинов, 400 тыс. лошадей, 3 тыс. верблюдов и 1000 боевых слонов начали продвижение на запад, захватив при этом Персидское царство, Армению, южную часть Грузии и север Ирака, стали угрожать существованию Византийской империи. После смерти Абакун-али-Ахмата в 1102 году, новым ябгу стал его внук — Саладдин Али Абдул Мерхенрад, принявший на себя другое имя, назвавшись Сельджуком, что в переводе с тюркского означает «повелитель всех людей». С этих пор титул ябгу перестает употребляться, а вместо него правитель стал называться султаном.

Ссылки

• www.vostlit.narod.ru/Texts/rus/Selguk/prims1.htm
• [svitoc.ru/topic/2819-toharistan-po-kitajskim-istochnikam/ Тохаристан по китайским династийным историям]

Отрывок, характеризующий Ябгу

В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.