Яблоновский, Антоний Барнаба

Антоний Барнаба Яблоновский Antoni Barnaba Jabłonowski<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет работы Юзефа Пешки, 1791.</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Княжеский герб Прус III</td></tr>
Воевода познанский
1765 — 1778
Предшественник:	Флориан Лубенский
Преемник:	Август Казимир Сулковский
Каштелян краковский
1782 — 1795
Предшественник:	Антоний Любомирский
Рождение:	27 января 1732(1732-01-27) Варшава
Смерть:	4 апреля 1799(1799-04-04) (67 лет) Варшава
Род:	Яблоновские
Отец:	Станислав Яблоновский
Мать:	Дорота Брониц
Супруга:	Анна Сангушко Текла Чаплик
Дети:	Станислав, Дорота, Максимилиан, Тереза
Награды:

Князь Антоний Барнаба Яблоновский (польск. Antoni Barnaba Jabłonowski; Варшава, 27 января 1732 — 4 апреля 1799, Варшава) — польский государственный деятель из рода Яблоновских, воевода познанский (1765-1778), последний каштелян краковский (1782-1795), староста буский, межиречский, буско-здруйский, швецкий и чигиринский. Автор автобиографического «Дневника» (польск. Pamietnik).

Биография

Родился 27 января 1732 года в Варшаве в семье князя Станислава Винцентия Яблоновского и Дороты Брониц. Его отец, возведённый в 1744 г. в княжеское достоинство, был сыном Яна Станислава, великого коронного канцлера.

В 1754 году стал старостой буским, в 1765 году — воеводой познанским, маршалком Коронного Трибунала. Умело лавировал между политическими фракциями во время правления короля Августа III Саксонского. В 1764 году поддержал на выборах кандидатуру короля Станислава Августа. 23 октября 1767 года вошёл в состав Комиссии сейма, определявшей под нажимом российского посла князя Репнина устройство Речи Посполитой.

С 1770 по 1790 год — сенатор, в 1772 году был посланником Барской Конфедерации к австрийскому двору в Вене, но не сумел избежать оккупации Польши. В 1782 году — член Постоянного совета польского правительства, каштелян Кракова, староста буский, межиречский, буско-здруйский, швецкий и чигиринский.

Участвовал в Четырёхлетнем сейме 1788—1792 годов, как представитель патриотической партии выступал сторонником Конституции 3 мая 1791 года и за реформы, направленные на укрепление независимости Польши от России. В 1793 году вошёл в состав делегации польских дворян, направленных с миссией в Санкт-Петербург, в 1794 году принимал участие в восстании Костюшко.

Антоний Барнаба выстроил по проекту Мерлини в центре Варшавы позднебарочный дворец Яблоновских, позднее служивший городской ратушей. Дворец был разрушен во время Второй мировой войны и заново отстроен в конце XX века. Умер в этом дворце в возрасте 67 лет.

Семья

• Первая жена (с 20 сентября 1755 года) — княжна Анна Сангушко-Ковельская (1739—1766), дочь маршалка великого литовского П. К. Сангушко. Дети:
  • Станислав (1762—1822), генерал-лейтенант;
  • Дорота Барбара (1760—1844), жена князя Юзефа Клеменса Чарторыйского (1740—1810).
• Вторая жена — Текла Чаплик (1758—1820). Дети:
  • Максимилиан (1785-1846), обер-гофмаршал, сенатор;
  • Тереза (р. 1778), жена Юрия Михаила Потоцкого.

Награды

• Орден Белого орла — 3 августа 1761 года;
• Орден Святого Губерта — 1790 год.

Литература

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
• Вережицкая Е. Яблоновский Антоний Барнаба, Польский биографический словарь, Т. 10, Вроцлав–Варшава 1962-1964, с. 216-218.  (польск.)
• Andrzej Betlej, Sibi, Deo, posteritati. Jabłonowscy a sztuka w XVIII wieku, Kraków 2010, ISBN 978-83-61033-38-7 , str. 326-327. (польск.)

Отрывок, характеризующий Яблоновский, Антоний Барнаба

Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.