Сражение за Яву

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Яванская операция»)
Перейти к: навигация, поиск
Сражение за Яву
Основной конфликт: Операция в Голландской Ост-Индии

Японское продвижение по острову Ява
Дата

28 февраля — 8 марта 1942 года

Место

Ява, Голландская Ост-Индия

Итог

Победа Японии.

Противники
Японская империя Нидерланды
Великобритания
Австралия
США
Командующие
Хитоси Имамура Хейн тер Портен
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно


Сражение за Яву или Яванская операция, японское кодовое наименование Операция J (28 февраля — 8 марта 1942) — операция японской императорской армии по захвату острова Ява во время Второй мировой войны.





Предыстория

К 20 февраля японцы завершили окружение Явы, захватив остров Калимантан, юг острова Суматра, а также острова Бали и Тимор. Полагая, что Яву союзникам не защитить, генерал Уэйвелл обратился к начальникам союзных штабов с предложением не выгружать в Батавии австралийскую дивизию, которая уже была отправлена на помощь голландцам, а использовать её для обороны Бирмы, однако 20 февраля он получил от Объединённого комитета начальников штабов указание удерживать Яву любой ценой. Чтобы Уэйвелл мог сконцентрироваться на этой задаче, из-под его командования была изъята Бирма. На это Уэйвелл ответил, что защиту Явы лучше доверить нидерландскому командующему, а в виду того, что ABDA больше не имеет других объектов защиты, он просит распустить его штаб и освободить его от командования ABDA ибо само существование такого объединённого командования потеряло смысл. На следующий день его просьба была удовлетворена. Последним действием Уэйвелла был приказ повернуть к Яве транспорты, которые везли к Цейлону разобранные американские самолёты и лётчиков (один из транспортов дошёл до Явы, но собрать самолёты уже не успели). 25 февраля Уэйвелл покинул Яву, чтобы принять командование индийским театром военных действий.

Понимая, что реальных надежд на удержание Явы не было, голландцы и англичане стремились занять последние места на пароходах, уходящих к Цейлону. В это же время в Сурабае и Батавии разгружались суда с беженцами из Сингапура и с восточных островов Голландской Ост-Индии.

Королевская голландская ост-индская армия имела на Яве 25 тысяч человек, на острове находились также австралийские, английские и американские части — в основном, бежавшие с Сингапура или Малаккского полуострова, и потерявшие при этом значительную часть снаряжения. ВВС находились в плохом состоянии, при этом на острове скопилось более 6 тысяч пилотов, механиков и солдат обслуживания ВВС, которые были лишены самолётов.

После 19 февраля, когда японцы привели в порядок аэродромы на Бали и Южной Суматре, налёты японской авиации стали ежедневными и, по мере приближения дня высадки, становились всё более интенсивными. Не зная, куда противник направит основной удар, командующий обороной острова адмирал Хелфрих приказал подводным лодкам патрулировать Зондский пролив, а остальным кораблям собраться в две эскадры, чтобы охранять западную и восточную оконечности острова. Полагая, что вторжение будет произведено с двух концов острова, союзники расположили основные силы в районе Батавии и Сурабайи, оголив центральную часть Явы.

Ход операции

24 февраля голландцы обнаружили караван транспортов, шедший к Яве Макассарским проливом. Чтобы настичь и уничтожить его, в Яванское море вышла эскадра союзников под командованием адмирала Доормана. 25 февраля Доорман не смог найти японских транспортов, и на следующий день вышел в море вновь. Утром 27 февраля, возвращаясь в Сурабайю, он получил известие, что японские транспорты приближаются к берегу, и немедленно пошёл на перехват, однако вместо транспортов наткнулся на эскадру адмирала Такаги. В ходе сражения в Яванском море союзная эскадра была разгромлена, а сам Доорман — погиб. На следующий день остатки союзного флота попытались прорваться к Цейлону, но были уничтожены японцами. После этого противостоять японскому десанту было нечем.

1 марта японская восточная десантная группа высадилась в 150 км к западу от Сурабайи, где не было никаких войск, и к утру 2 марта продвинулась более чем на 50 км, захватив нефтепромыслы и железнодорожный узел. К утру 7 марта японцы вступили в Сурабайю.

Десант западной группы высадился в двух пунктах по обе стороны от Батавии, и тут же двинулся вглубь острова с целью захвата аэродромов и перерезания железной дороги между Батавией и Бандунгом. Нападение было столь внезапным, что аэродромы достались японцам вместе с самолётами. 5 марта нидерландские части оставили Батавию и начали отступать к Бандунгу.

Перед оставлением Батавии командующий обороной города генерал Тер Портен предложил объявить её «открытым городом», и сообщил в ответ на запросы английского и австралийских офицеров, что нидерландское правительство не намерено принимать мер по организации партизанской войны «ввиду неясности отношения местного населения к европейцам». Австралийцы и англичане ещё не успели занять позиции у Бандунга, как утром 8 марта Тер Портен обратился по радио к войскам на Яве с приказом о безоговорочной капитуляции.

Итоги

Согласно официальным японским данным, в плен на Яве попало 93 тысячи голландцев и 5 тысяч австралийцев, англичан и американцев. После падения Явы занятие остальных частей Голландской Ост-Индии производилось японцами практически без боестолкновений.

Источники

  • И. В. Можейко «Западный ветер — ясная погода» — Москва: ООО «АСТ», 2001. ISBN 5-17-005862-4
  • С. Э. Моррисон «Американский ВМФ во Второй мировой войне: Восходящее солнце над Тихим океаном, декабрь 1941 — апрель 1942» — Москва: ООО «АСТ», 2002. ISBN 5-17-014254-4
  Операция в Голландской Ост-Индии

Напишите отзыв о статье "Сражение за Яву"

Отрывок, характеризующий Сражение за Яву

– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!