Донской, Михаил Александрович
| Михаил Донской | |
| Имя при рождении: |
Михаил Александрович Явец |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Супруга: | |
Михаил Александрович Донской (настоящая фамилия Явец; 1913—1996) — советский переводчик испанской, французской, английской стихотворной драматургии и поэзии, американской и аргентинской поэзии; представитель ленинградской школы поэтического перевода.
Содержание
Биография
Родился в 1913 году в Санкт-Петербурге. По образованию — математик, до 1954 года выпускал учебники по высшей математике и печатал научные статьи. Михаил Донской даже не писал серьёзных стихов, а лишь шуточные, «на случай». Иностранные языки он выучил сам[1].
Жена — ленинградская переводчица испанской и португальской поэзии Инна Чежегова (1929—1990)[2].
Творчество
Его первой работой переводчика стали юношеские стихи Анатоля Франса, переведённые по просьбе Софьи Донской , которая была в то время его женой, писала диссертацию о раннем периоде творчества Франса и включила его перевод в свою диссертацию. Фамилию жены он выбрал в качестве литературного псевдонима. Первый опубликованный перевод Донского — стихотворение Виктора Гюго «Последнее слово» («Звезда», № 2, 1952). По собственному признанию Донского, он «пришел к стихотворному переводу как самоучка», его ранние работы в этой области рассматривали Михаил Лозинский и известный литературовед, профессор Александр Смирнов. Потом он «многому учился на собрании секции переводчиков Ленинградской писательской организации»[1].
Своей самой большей удачей Донской считал перевод баллады Гюго «Охота бюрграфа»[1]. Сложность перевода состояла в том, что в очень большом стихотворении длинные строки постоянно рифмуются только с коротким двусложным словом[3]. В своём докладе Георгий Шенгели привёл балладу как пример непереводимого стихотворения. Присутствовавший на докладе Донской, чья работа над переводом «Охоты бюрграфа» была уже почти закончена, не решился сказать об этом мэтру. Отрывок из перевода баллады вошёл в сборник Виктора Гюго «Стихотворения и публицистика» (Л., 1954), но полностью перевод был опубликован только в сборнике Гюго «Лирика» (М., 1971), после чего не один раз переиздавался[1].
Донской писал, «что иногда новый перевод рождается от желания поспорить с предшественниками». Так, «Ворон» Эдгара По он перевёл, чтобы передать сквозную рифму во всех восемнадцати строфах, не находя этого в других переводах[1] (в шестистишии оригинала рифмуются вторая, четвёртая, пятая и шестая строки; эта рифма проходит через все строфы)[4]. Сквозную рифму Донской считал не только техническим приёмом, он находил в ней эстетическую важность, «нагнетание зловещей атмосферы стихотворения», сравнивал с «Болеро» Равеля. Причиной полемического перевода трагедии Шекспира «Антоний и Клеопатра» стала трактовка Борисом Пастернаком этой пьесы как романа «кутилы и обольстительницы» (свои мысли на данную тему Донской высказал в статье «Шекспир для русской сцены» — «Мастерство перевода», № 10). Комедию Мольера «Тартюф» Донской перевёл, полемизируя с Лозинским, который стремился «создать произведение, покрытое патиной старины», сделать «Тартюф» таким же, каким тот выглядит для современных французов. Донской же хотел освободить комедию от архаики, вернуть на современную сцену, сохранить только аромат старины[1].
Помимо перевода комедии Мольера, Донскому принадлежат переводы и французских современников Мольера, живших в XVII веке, — комедиографов Поля Скаррона и Жана Франсуа Реньяра, мастеров классицистской трагедии Пьера Корнеля и Жана Расина, испанских драматургов — Лопе де Веги, Тирсо де Молины, Педро Кальдерона. Донской сотрудничал с Театром имени Вахтангова, где в 1971 году поставили в его переводе спектакль «Антоний и Клеопатра» (главные роли сыграли Михаил Ульянов и Юлия Борисова). Для спектакля 1976 года специально перевёл «Ричарда III» (главную роль опять-таки сыграл Ульянов)[1]. Шекспировскую «Бурю» в переводе Михаила Донского ставил Деклан Доннеллан на Московском международном фестивале имени Чехова в 2011 году[5].
Своей самой сложной работой Донской считал перевод эпической поэмы аргентинского классика Xосе Эрнандеса «Мартин Фьерро». Сложность состояла и в большом размере (7210 строк), и в том, что оригинал был написан на стилизованном народном языке гаучо, и в неизвестных читателю бытовых реалиях, и в глубоком философском смысле поэмы. Донскому оказали большую помощь уроженец Аргентины лингвист С. П. Гловко и известный переводчик Анатолий Гелескул[1].
Сотрудничал с режиссёром Яном Фридом — сначала только как автор песенных текстов («Собака на сене», 1977, по пьесе Лопе де Веги в переводе Михаила Лозинского)[6], а затем и как соавтор сценария («Благочестивая Марта», 1980, по пьесе Тирсо де Молины, тексты песен Донского и Инны Чежеговой[7]; «Дон Сезар де Базан», 1989, по пьесе Филиппа Дюмануара и Адольфа Филиппа Д’Эннери, тексты песен Донского и Кима Рыжова)[8]. В песенных текстах для фильмов Яна Фрида Михаил Донской использовал свои переводы испанской поэзии; так, песня «Дон Дублон» из «Дона Сезара де Базана» основана на переводе летрильи Франсиско де Кеведо[1].
Творчество Донского прекратилось в 1990 году, после смерти его последней жены Инны Чежеговой. Его многолетняя работа — испанская поэма XIV века «Книга Благой Любви» Хуана Руиса вышла через год в ленинградском отделении издательства «Наука»[9]. Последний фильм Яна Фрида «Тартюф» был снят по переводу Донского, но тот не участвовал в написании сценария, и тексты песен тоже были написаны другими[10].
Михаил Донской — также автор статей по теории и практике художественного перевода («Как переводить классическую стихотворную комедию?», «Шекспир для русской сцены» и др.). Донской считал, «что перевод поэзии является сочетанием искусства и науки»; он даже допускал сотрудничество учёного и поэта «лишь при высокой квалификации обоих сотрудников ... и при полном их контакте»[1].
Донской писал, что его не удивят новые переводы уже переведённых им пьес Шекспира или знаменитых стихотворений Эдгара По. Но по поводу французских и испанских комедий он надеялся, что его переводы будут в обозримом будущем устраивать читателей и зрителей[1].
Напишите отзыв о статье "Донской, Михаил Александрович"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 «Мастерство перевода». Выпуск тринадцатый. — М., «Советский писатель», 1990. Стр. 132 — 138.
- ↑ [www.vekperevoda.com/1900/ichezhegova.htm ИННА ЧЕЖЕГОВА]
- ↑ Виктор Гюго. Собрание сочинений в десяти томах. Библиотека «Огонек». Издательство «Правда». Том 1, стр. 15 — 20. М., 1972.
- ↑ [famouspoetsandpoems.com/poets/edgar_allan_poe/poems/18848 The Raven - Poem by Edgar Allan Poe]
- ↑ [www.svobodanews.ru/content/article/24209461.html «Буря» в пещере]
- ↑ [pesnifilm.ru/load/sobaka_na_sene/86 Собака на сене - песни из отечественных кинофильмов и мультфильмов - Саундтреки]
- ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_cinema/1689/%D0%91%D0%9B%D0%90%D0%93%D0%9E%D0%A7%D0%95%D0%A1%D0%A2%D0%98%D0%92%D0%90%D0%AF БЛАГОЧЕСТИВАЯ МАРТА]
- ↑ [www.film.ru/afisha/movie.asp?vg=74366 Дон Сезар де Базан (1989) - описание, информация о фильме Дон Сезар де Базан на Фильм.Ру]
- ↑ [www.vekperevoda.com/1900/mdonskoj.htm МИХАИЛ ДОНСКОЙ]
- ↑ [www.kino-teatr.ru/kino/movie/ros/7072/annot/ Тартюф (1992) - информация о фильме - российские фильмы и сериалы]
Ссылки
- [www.vekperevoda.com/1900/mdonskoj.htm МИХАИЛ ДОНСКОЙ]
- [guitarra-antiqua.narod.ru/quevedo/poproshayki.html Guitarra Antiqua — Ф.Кеведо — Отповедь попрошайкам]
- [spb.rusarchives.ru/St_Petersburg_TSGALI/Latest/2009_year Перечень фондов личного происхождения, принятых в 2009 году в ЦГАЛИ СПб]
Отрывок, характеризующий Донской, Михаил Александрович
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.
Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
